Жорж Бордонов - Огненный пес
— Он никогда не осмелится схватиться с волком! Это не мужчина. Он боится даже собственной тени.
— Тогда ищи защиты у мэра.
— Ему? Он…
Господин де Катрелис щелкнул кнутом, упряжка вздрогнула и устремилась вперед, к плотине, пересекла ее быстрее, чем об этом можно рассказать, и исчезла в красной осенней листве. Промелькнула Жемчужина, с развевающейся гривой, вверху, среди скал, затем — вытянутые хвосты жеребцов, за ними — белая тростниковая шапочка на фоне низкого серого неба, и снова на горизонте остались лишь зазубренные верхушки пихт.
— Надо смириться, — сказал Сан-Шагрен, обращаясь к Жегу. — Он обижен, этот необыкновенный человек, и это очень плохо и для вас, и для нас, зато хорошо для серого негодяя. Но он поплатится за это!
7
Пастух Жудикаэль сидел на подножке своего походного домика на колесах. Он ел сыр, нарезанный большими ломтями и положенный на краюху хлеба, натертого чесноком. На пробитой в самой середине стены двери висела большая фляга, обшитая козьей шкурой. Жудикаэль был одет в широкие штаны с напуском и большую шляпу тех времен. Его широкий плащ из рыжеватой шерсти, залатанный беспорядочно и не особенно аккуратно, сполз наземь. Борода, достойная волхва, стелилась по мощной груди. Пальцы напоминали виноградную лозу. Землистого оттенка щеки, изрытые извилистыми морщинами, своими рытвинами походили на дольмен, возле которого он остановил свой дом на колесах. Волосы его доходили до воротника, мохнатая борода, спутавшаяся с концами усов, была трудно отличима от тех выцветших от солнца лишайников, что растут на камнях, цепляясь за их шероховатости. Между его сабо вытянулась столь же волосатая и мрачная, как он сам, его собака. Она ловко слизывала падающие крошки. Чуть дальше, разбившись ярусами на пушистые группы, на склоне плато лениво паслось стадо баранов. Один баран, взобравшись на выступ скалы, возвышался над своими сородичами. Его изогнутые рога выделялись на бледном фоне проема между двумя горами облаков. Редкая трава песчаных равнин, растущая чахлыми кустиками, пожухшие в осеннем воздухе листья папоротника оставляли неприкрытым скелет земли — роскошные ее кости, состоящие из пестрого с прожилками гранита, ставшего еще более ярким из-за прошедшего недавно ливня. Очень высоко, почти в зените сонного неба, описывал свои круги ястреб. Бессмертные вороны, вылетев из зарослей вереска, как будто из другой эпохи, проносились над этим стадом, иногда спускаясь на вспаханную часть равнины. Четкая лента дороги делила пополам этот бескрайний мир рощ, деревень, лугов, прудов и рек и, поднимаясь к другому краю горизонта, исчезала в пелене тумана.
Пастух окончил еду, но не убрал ножа. Его тонкий слух уловил отдаленный звук движущейся коляски. «Кто путешествует в это время в такой пустыне? Три лошади… Да, три… Я слышу щелканье кнута… Коляска легкая… Это может быть только мой охотник на волков… Только он! Никто не пользуется этой дорогой, кроме ломовиков, но они не так быстры и гораздо тяжелее!»
На расстоянии почти в два лье его зоркие глаза узнали запряженных цугом Жемчужину с жеребцами, маленькую железную коляску зеленого цвета и тростниковую шапочку Эспри де Катрелиса. Поднявшись одним рывком, он, следуя за собакой, постукивая посохом, добрался до дороги и остановился на середине ее. Трясясь на ухабах и подскакивая на каменистых выступах, коляска неслась, поднимая адский грохот, а дьявольский кучер хлестал лошадей то одной, то другой рукой. Пастух нацепил шляпу на конец посоха и стал потрясать им, как тамбурмажор своей тростью. Жемчужина остановилась вровень с ним, почти уткнувшись ноздрями в его плащ.
— Добрый день, Жудикаэль! У тебя все хорошо?
— Добрый день и вам, господин Эспри. Я не спрашиваю о вашем «несении»[5]. Для новостей в Ландах есть своя почта: я узнал все еще вчера. Это их революция все продолжается, только теперь исподтишка.
— Может быть.
Пастух был единственным, кто был родом из той области, что дала имя господину де Катрелису, последний житель Шуаннери. Говорили, что он принимал участие в битве 1815 года на другом берегу Луары, вместе с жителями Вандеи, а в 1832 году сражался за герцогиню Берри. Он оставался одним из последних, кто уцелел в этих братоубийственных сражениях и, подобно Эспри де Катрелису, был упрямым легитимистом. Однако, если маркиз придерживался этих взглядов из принципа и не питал более ни их счет особых иллюзий, Жудикаэль носил все в своем сердце и без всякой надежды продолжал упорствовать в своем уповании на реставрацию. Говорили также, что он стрелял, защищая герцогиню, бок о бок с «господином Эспри». Но что только не говорили о Катрелисе и о тех, кого он привечал своим вниманием и кому оказывал особое расположение?
— В другой раз, — продолжал пастух, — вы, конечно, взяли бы ружье, и досталось бы тогда всем этим судьям с их правосудием и тому подобным!
— В другой раз! Теперь, пастух, у нас царствует желанный им порядок.
— Их порядок! Не наш! Не нашего почившего суверена!
Последние слова он произнес на старинный лад, и это прозвучало очень красиво.
— Ты по-прежнему предан ему?
— Да, господин Эспри, если бы республиканская пуля не сбила меня с ног… Это было прекрасное время, мы были тогда так молоды! Но в глубине души я доволен, что стал пастухом, живу тут совершенно один, со своей собакой и с баранами. Я предпочитаю никого не видеть. Как вы с вашими волками. Кстати, на этот предмет я вас и задержал…
— О Господи! И ты тоже?
— Тут бродит огромный гривастый волк, совершенно седой — такой он старый. Оставляет следы величиной с мою ладонь, а сам размером с теленка, но шныряет, как молния. И я его выследил. Он спускается из леса, проходит через вашу мельницу и появляется на равнине, чтобы пощупать стадо. Дважды он доходил почти до этого места. Я его хорошо изучил. У него под горлом белый надгрудничек, и весит он добрую сотню фунтов. Собака не умолкает все это время, и я не сплю по ночам, хожу вокруг дома с ружьем!
— У тебя есть ружье?
— Конечно, есть — это мой старый товарищ с шестьюдесятью четырьмя насечками. Помните, одну я сделал в честь зайца в треуголке, две — в честь гусар. Стреляет метко, скотина, и, вообще, работает отлично, даром, что древесные жуки принялись за его приклад, ничего не поделаешь, возраст! Но оно еще хорошо послужит.
— Ну хорошо, до свидания, Жудикаэль.
— Минуточку! Вы оставляете это исчадие ада на мое попечение?
— Я уезжаю.
— Да, я хорошо вижу и багаж, и упряжь. Но, сдается мне, вы могли бы вернуться и избавить меня от такого соседства.
— Так у тебя же есть ружье! Стреляй из него. Впрочем, у тебя есть и волшебные травы, чтобы его отпугнуть.
— У меня есть это и для господина де Гетта, к вашим услугам.
— Пойми меня, наконец, пастух: мне надо сменить обстановку.
— Не ездите в Бопюи, там отравленный воздух. Эта поездка не принесет вам ничего хорошего.
Господин де Катрелис засмеялся, но смех его прозвучал фальшиво.
— Не говори глупостей, пастух. Тебе это не поможет. Вспомни о волке. Я отдаю его тебе.
— Вы вернетесь, чтобы его убить, я это предсказываю, и случится это еще до конца зимы, вы ошибаетесь, потому что… потому…
— Дуралей ты, но я тебя все равно люблю! Прощай!
Он взял кнут, но пастух ухватился за вожжи.
— Минуточку! Жизнь человека — вы знаете, что это такое? Это большая дорога с косогорами и поворотами, со спусками в лес и равнинами в долинах, но на дороге этой встречаются и развилки без указательных столбов, без обозначения названий деревень. Вот тут, где вы сейчас находитесь, господин Эспри, как раз и есть такая развилка, и вы должны выбирать!
— Что ты плетешь? Дорожа прямая, как стрела!
— Этот волос совсем не простой зверь. Лучше бы вам его убить, не покидая этих мест, потому что после…
— Прощай, пророк, и удачи тебе!
Кончик кнута засвистел в воздухе. Мгновенно Жемчужина взяла с места в карьер, увлекая за собой своих помощников. Маленький экипаж развил невероятную скорость. Господин де Катрелис махал своей тростниковой шапочкой, махал без конца! Пастух нахлобучил свою шляпу поглубже на голову.
«Золотое сердце, — подумал он, — но в нем заноза, черный шин терновника… И он его губит… Губит… Его сила в одиночестве. Это его судьба. Однако он мог выбирать!.. В Бопюи он начнет задыхаться… Золотое сердце рвут колючки внутри, и они растут, как маленькое черное дерево. Все дело в этом. Пожалуй, он так же, как и я, должен сожалеть о том, что пули Луи-Филиппа не прикончили его. Эх! Проклятая нищета жизни!»
Он подозвал собаку, откапывавшую какую-то землеройку или змею.
— Иди сюда, Фьеро! Итак, ты видел: он уехал. Бросил нас в беде. Это что-то новенькое с его стороны. Теперь ты должен глядеть в оба.
