Ефим Курганов - Забытые генералы 1812 года. Книга первая. Завоеватель Парижа
Он слушал в высшей степени внимательно и с пониманием рассуждения графа, которые были не только блистательно остроумны, но и во многом основательны.
Ланжероновскую оценку личности Бонапарта великий князь находил весьма проницательной и был полностью солидарен в той мысли, что с такого сорта людьми никаких совместных дел нельзя никогда иметь.
Александр Павлович не раз говорил графу что, взойдя на престол, он тут же поручит ему заведование внешними сношениями, в надежде, что Ланжерон сделает всё, чтобы повалить Бонапарта.
Обещания своего Александр так никогда и не исполнил, а граф никогда не напоминал ему об этом.
28 ноября 1798 года Ланжерон был произведён в генерал-лейтенанты, а в 1799 году был назначен обер-квартирмейстером особого 25-тысячного корпуса, собранного в Курляндии под началом графа А. Х. Бенкендорфа. Вскоре на Ланжерона было возложено командование этим корпусом.
12 августа 1800 года Ланжерон был назначен инспектором инфантерии Брестской инспекции. Эту обязанность он отправлял до 1806 года.
В царствование императора Павла Ланжерон вступил в русское подданство, получил крест св. Иоанна Иерусалимского и был возведён в графское достоинство Российской империи.
КАРТИНКА
ЗЛОВЕЩАЯ ТЕНЬ ИМПЕРАТОРА
Граф Ланжерон возвращался с Пушкиным из Итальянской оперы. Графиня отказалась идти, заявив вдруг в конце ужина, что ей надоела опера. Граф мягко улыбнулся, ничего не ответил, но предложил, чтобы Пушкин составил ему компанию. Тот тут же согласился: он подпрыгнул и радостно забил в ладоши. Пушкину нравилась опера, и он обожал стремительного, искристого Россини. Сегодня давали «Семирамиду», а завтра обещали «Итальянку в Алжире». Пизанский антрепренёр Буанаволио, гастролировавший со своей труппой в Одессе, предпочитал давать Россини. Граф совершенно одобрял этот выбор, но он ещё выделял постановку «Тайного брака» Чимарозы. Пушкин же полный приоритет отдавал Россини.
Выйдя из зала в фойе, они раздумчиво прошли под колоннадой, вдыхая пьянящие ароматы майской одесской ночи.
Главный фасад здания с классическим портиком, увенчанный фронтоном, был обращён к морю.
Граф рассказал Пушкину, что здание театра было выстроено ещё при герцоге Ришелье по планам Тома де Томона.
Стали прогуливаться по набережной. Пушкин накидал в свой картуз целую горсть каштанов, а потом, когда он и граф подошли к берегу, то он несколько раз подбегал к воде и с размаху бросал каштаны в подбегавшие волны, подхохатывая при этом и даже визжа.
Но вдруг Пушкин неожиданно остановился, вплотную подошёл к Ланжерону и тихо стал расспрашивать его об антипавловском заговоре, о котором граф, кажется, знал всё.
– Молодой человек! Вас и в самом деле интересует личность императора Павла и обстоятельства его короткого, но весьма бурного правления?
Пушкин, скорчив радостную гримаску, часто закивал головой и мелкие, но чрезвычайно густые кудри его стали весело подпрыгивать.
Граф Ланжерон внимательно оглядел собеседника, не спеша закурил сигару, задумчиво выпустил несколько колец дыма, затем сердито пыхнул сигарой, быстро выплюнул её и начал рассказ:
– Павла Петровича ещё со времён царствования Екатерины II втихомолку, но устойчиво называли при дворе «лысой обезьяной». В самом деле, был он смолоду лыс, необыкновенно порывист, имел весьма странные ужимки и был до полнейшего безобразия курнос. Павел Петрович был добр, щедр, благороден, но все эти чудесные качества выражались у него в такой странной форме, соединялись с таким обилием придури, что он делался решительно невыносим. От доброты его и благородства все страдали, и в общем-то они всегда оборачивались злом. Он был несчастлив и приносил несчастье всем, кого любил и ненавидел. И чем дальше, тем больше. Вообще этот отзывчивый, рыцарски настроенный человек вселял в окружающих ужас. Поверите ли, Александр Сергеевич, самое появление Павла на улицах столицы было сигналом ко всеобщему бегству. Тогда жили с таким чувством, как впоследствии во время холеры: прожили день – и слава богу. Истерики царского гнева взмётывались, как смерч, загорались как зарницы, грохотали как гром – никто не мог предугадать, за что государь сегодня помилует, за что казнит. От царского насилия не был защищён никто.
– Граф, – решился прервать Пушкин тираду, произносившуюся Ланжероном, – а не поведаете ли вы о каком-нибудь достопамятном событии из царствования императора Павла?
– С удовольствием, милостивый государь, с удовольствием. Вы не можете даже вообразить, сколь сумасбродно Павел воевал внутри России. Были случаи поистине поразительные. Вдруг нажалует тьму народа полковниками, генералами всех сортов, а через полгода всех уволит в отставку. Видя, что число отставных в Петербургеусиливается, император вдруг велел выслать всех их из города, если они не имели недвижимости, процесса и т. д. Однажды еду я ночью из гостей, дорогою встречаются обозы с извозчиками. Вот в чём было дело. Один извозчик нечаянно задавил кого-то. По донесении о том государю последовал приказ: выслать из города всех извозчиков. Потом их воротили, – как жить-то без извозчиков. Или ещё был случай. Однажды после обеда, бывшего обыкновенно в час, император гулял по Эрмитажу и остановился на одном из балконов, выходивших на набережную. Он услыхал звук колокола, и, справившись, узнал, что это был колокол графини Строгановой, созывавшей к обеду. Павел страшно разгневался, что графиня обедает так поздно, в три часа и сейчас же послал к ней полицейского офицера с приказанием впредь обедать в час.
При этих словах одесская набережная огласилась резким заливистым неудержимым смехом Пушкина.
Отсмеявшись, он сказал:
– Граф, всё это неприятно, конечно, но скорее забавно, чем страшно. Пощекотите мне нервишки – поведайте страшненькое. И вообще хочется знать тайные, закулисные стороны Павловского царствования, которые столь хорошо известны вам.
Ланжерон сердито пыхнул сигарой и довольно резко сказал:
– Любезный друг мой, всякий произвол власти страшен. Император посылает полицейского к своей подданной, титулованной особе, с запрещением обедать в три часа, – вы полагаете, что это вмешательство так уж невинно? Или вот ещё случай, совершенно достоверный. Кажется, в 1800 году Павел издал указ: дать тысячу палочных ударов штабс-капитану Кирпичникову за словесное оскорбление государственной награды – ордена Святой Анны. Я не могу и теперь, по прошествии стольких лет, вспомнить без страха и злобы о тогдашнем времени, когда самый честный и благородный человек подвергался ежедневно без всякой вины лишению чести, жизни, телесному наказанию. Тирания и безумие достигли предела. Одна мысль о том, что кто-то может распоряжаться мною, моим временем, моей волей, просто сводит меня с ума. Самая мысль о насилии над личностью для меня невыносима. А вы, певец свободы, на самом деле, как я вижу, привыкли к рабству.
Пушкин был явно смущён и не нашёлся даже сразу, что сказать. Граф же весь трепетал – воспоминания душили его.
Море рядом плескалось весело и протяжно.
По вступлении на престол Александра I Ланжерон одно время продолжал заведовать Брестскою инспекциею войск, а затем при первой войне с Наполеоном, возникшей в 1805 году, получил командование 2-й колонною русских войск. После соединения в Ольмюце с приближавшеюся с берегов Дуная армией М. И. Кутузова, Ланжерон получил начальство над шестью полками, с которыми и участвовал в сражении при Аустерлице, состоявшемся 19 ноября (2 декабря) 1805 года.
КАРТИНКА
ЗАРЯ АУСТЕРЛИЦА
Последний день ноября 1805 года в южной Моравии был тих, солнечен и туманен, скорее даже как-то дымчат. Скульптуры в парке были очень тёплые, живые, покрытые рябью солнечных бликов. Багрово-жёлтый оттенок палой листвы обрамлял их изумительной красоты каймой. Белый мрамор античных статуй на этом ярком двухцветном фоне был совершенно ослепителен.
– Тут всё так непередаваемо чудесно, что хочется плакать, – говорил генерал Ланжерон графу Кауницу, владельцу поместья и города Славков, который, войдя незадолго до этого в состав Австро-Венгерской империи, стал именоваться Аустерлицем. Граф Кауниц, впрочем, на дух не переносил новое название.
