Валентин Рыбин - Азиаты
— Неужто ты, господин Матюшкин, не мог в Нижнем или Царицыне заполнить трюмы кораблей мукой да пшеном?
— Ну зачем же в Нижнем да Царицыне, когда есть прямое указание государя: продовольствие взять из астраханских запасов.
Волынский не стал больше упираться, подумал: «Если государю донесут о моём капризе — добра не жди!» И сказал с деланной небрежностью:
— Ну, коли царь-государь видит опору только во. мне одном — я рад повиноваться его приказу.
— Да тут дело не только в приказе, как я понимаю. Тут дело в близком родстве. На кого же ещё положиться Петру Великому, если не на своего ближайшего родственника! — польстил генерал Матюшкин и, выждав, пока сойдёт с лица губернатора улыбка, спросил: — Ну так позвольте, Артемий Петрович делом заняться? Сидеть мне в Астрахани нет никакого резона: чем быстрее с заданием справимся, тем больше почестей от государя обретём.
За мной дело не станет. Делайте, что приказал государь, Волынский подал руку в знак полного согласия и проводил Матюшкина со двора. А проводин, разразился отборной бранью: — Вот и живи тут, не воруя и не занимаясь поборами! Да в этой Астраханской губернии сам Иисус Христос святость бы потерял!
— Что с тобой, Артемии?! — Александра Львовна забежала в комнату мужа, путаясь в длинном французском платье, которое до этого примеряла перед зеркалом.
— Да ничего такого, матушка. Просто кузен твои удивил меня своим императорским аппетитом. Генерал Матюшкин с полками идут в Персию, а кормить его полки обязан астраханский губернатор. Туг поневоле в ярость ударишься… Ты вот что, Сашенька, позови ко мне Божидара.
Вошёл слуга в красном жупане, подпоясанном кушаком, шапку снял:
— К вашим услугам, ваше превосходительство!
— Ты вот что, Божидар… Ты сейчас иди в монастырь к настоятелю и возьми у него икону с обложением, какую мы уже с тобой брали. Скажи настоятелю, что губернатор срисовал её, да не дорисовал. Как дорисует, так и вернёт обратно.
Слуга только каблуками щёлкнул — и был таков. Прошло не более часа, и вот уже он на пороге с иконой появился. Волынский жадно схватил её, снял расписанное петухами полотенце, поцеловал матерь Богородицу. Поздно ночью, когда уже и Александра Львовна спала, спустился он с иконой в погреб и там спрятал её, завалив рухлядью.
Недели две Волынский занимался отправкой генерал-майора Матюшкина. Но вот парусники вышли в море и губернатор вспомнил об иконе. Пригласил вновь Божидара, усадил за стол, дал выпить хмельного, сказал сердито:
— Об иконе забудь. Была она — и не стало. В монастырь ты за ней не ходил, у настоятеля не брал и мне её не приносил.
— Да ведь настоятель-то на меня укажет, пожалуется архирею или ещё кому повыше. В приказ потащат, бить будут. — Слуга в страхе перекрестился и руки у него задрожали.
— Будут бить батогами, даже могут на дыбу поднять, но ты холоп крепкий — вынесешь всё. А если не вынесешь — проболтаешься, то я тебя собственными руками задушу. Вот этими руками. — Губернатор схватил слугу за горло и легонько сдавил. — Заучи одно лишь слово «не брал», и талдычь его, если даже помутится твой разум. Понял?
— Понял, ваше превосходительство…
Настоятель монастыря ждал с месяц, но вот закралась в его душу тревога: «А вдруг не вернёт Артемий Петрович икону — что-то долго дорисовывает её?» Отправился на губернаторское подворье, добился приёма, напомнил об иконе. Волынский глаза удивлённо вытаращил:
— Вернули тебе икону, как смеешь меня тревожить, лиходей ты этакий!
— В первый раз вернули, а во второй раз нет.
— Не помню, чтобы во второй раз брали. Кто брал-то?
— Так он же, ваш преподобный слуга Божидар.
Позвали слугу, тот наотрез отказался, да ещё и настоятеля высмеял за его беспамятство: отдал кому— то другому, а пришёл к губернатору.
Настоятель перепугался, стал грозить судом. Волынский только усмехнулся, вызвал гайдуков и велел настоятеля и Божидара заточить в каталажку. Началось следствие. Волынский исподволь интересовался, как идёт следствие, и занимался своими делами. В один из дней вызвал к себе Нефёда Кудрявцева — управителя калмыцкими делами. Сказал с весёлой ноткой в голосе:
— Лето настало, благодать. Сады цветут, пчёлки жужжат. Не проехать ли нам, Нефёд, по калмыцкой степи да посмотреть, как живёт наш старый хан Аюка? Не пора ли его на покой отправить и другого посадить. Стар уж больно. Пользы от него нет, а вреда много. Ну-да ладно, путь неблизок, дорогой обо всём поговорим…
Волынский с Кудрявцевым выехали в сопровождении четырёхсот казаков. Губернатор в коляске, личная охрана по обеим сторонам. Сам Нефёд тоже сбоку на коне. Свора борзых собак с гайдуками — впереди.
— Думается мне, ваше превосходительство, — начал разговор Кудрявцев, но увидев злые глаза губернатора, отскочил от коляски, словно языком лизнул раскалённое железо.
— Как смеешь, поручик! — вскричал Волынский. — Или тебе не известно, что по чину я полковник, а по императорской табели генерал-адъютант?!
— Прошу прошения, господин генерал-адъютант.
— Ну то-то же… Говори, я слушаю.
— Думается мне, господин генерал-адъютант, пока ещё Аюка-хан не разобрался — кого из детей или внуков на калмыцкий трон посадить, — надо сыскать на это почётное место подходящего нам калмыка. Такого, чтобы во всём нам подчинялся.
— Есть ли у тебя таковой на примете?
— Есть, господин генерал-адъютант. Это племянник хана Аюки Дарджи Назаров. Ласковый и исполнительный, как пёс. Иной раз только в зубы ему посмотришь, а он уже знает, чего от него хотят. При его преданности мы могли бы управлять калмыками, как своими холопами. — Кудрявцев тихо засмеялся, словно предвкушая в недалёком будущем полное счастье.
Волынский слышал, сколь неоднородно калмыцкое племя. В прошлые годы, когда казаков поднимал Разин, много калмыков пошло за ним. Не все подчинились царскому указу, не стали воевать против восставших. Позже, когда в 1705 году астраханские староверы на Петра поднялись, калмыки опять же разобщились. Аюка на «ста вожжах» их держал, чтобы служили царю русскому, но тщетно. А. что может сделать с этим своенравным племенем какой-то племянник хана? Растерзают его сыновья Аюки — и только. Волынский, поразмыслив о престолонаследниках на калмыцкий трон, высказал Кудрявцеву всё, что о них думал. Поручик не согласился:
— Ну что вы, господин генерал-адъютант, только Дарджи Назаров и может помирить всех наследников — никому из них не обидно будет. А то ведь каждый себя ханом видит.
К концу дня завиднелся калмыцкий улус. Солнце скрылось за горизонтом, озарив ковыльную степь и множество юрт с пасущимися вокруг них лошадями. Десятка два калмыцких отроков на конях выскочили навстречу губернаторскому отряду, в мгновенье ока сообразили, кто это едет и откуда, и, повернув коней, помчались назад. Вскоре оттуда выехали другие калмыки в нарядных ярких одеждах. И кони под ними были отнюдь не калмыцкие, а серые и карие аргамаки кабардинской породы. В лёгком бархатном халате синего цвета, в такой же шапке, опушённой мехом, и белых сапожках предстал перед Волынским младший сын хана Церен-Дондук. Соскочив с коня, он жестом заставил покинуть сёдла свою свиту, и все расшаркались в низком поклоне. Церен-Дондук начал длинно высказывать свои верноподданнические чувства российскому императору и его астраханскому наместнику, а в это время, горбясь, спешил от белой юрты к губернатору сам Аюка-хан. Борзые было бросились на него с отчаянным лаем, но псари окриками остановили их. Старый хан был в простой одежде — видно не ожидал приезда высокого гостя, и, кланяясь губернатору, произнёс тысячу извинений за свой нищенский вид. Волынский, не слушая, в чём состоят его извинения, с грубым озорством спросил:
— Скрипят ещё твои старые кости? А я — то, как увидел вместо тебя твоего младшего сына, грешным делом подумал: уж не отдал ли Богу душу хан Аюка?
— Жив пока, слава Богу. Проживу ещё лет двадцать-тридцать, если оберегать меня будете, — серьёзно пообещал Аюка, отчего Волынский, удивлённо выпятил нижнюю губу и задал вопрос:
— От кого оберегать-то?
— Сыновей, внуков, племянников много развелось; каждый ждёт не дождётся, когда я умру. Не столкнули бы раньше времени в могилу.
— Не бойся, хан, сыновьям и внукам мы твой трон не отдадим, — пообещал Волынский, направляясь к белой юрте и увлекая за собой Аюку, Кудрявцева и Церен-Дондука, который от слов губернатора побледнел и нахмурился.
Гости сели на ковёр, Аюка-хан устроился в кресле. Ханские слуги засуетились на дворе, готовя для губернатора угощение. А пока подали кумыс в деревянных чашах. Волынский отхлебнул из чаши и остановил взгляд на Люке.
Ну, так рассказывай, хан, как живёшь. О твоих старческих горестях и заботах я уже слышал. Хотелось бы послушать, как настроен твой парод. Говорят, калмыцкая конница хорошо саблями поиграла на Терекс — государь весьма доволен. Но довольны ли калмыки государем и мной — его наместником?
