Виктор Точинов - Молитва Каина
Белоконь кивнул понятливо.
– Не извольте беспокоиться, вашбродь, в лучшем разе исполню!
Толковый казак вроде бы… Может, если пронесет, к службе его привлечь, вместо Северьянова?.. Ладно, позже о том поразмыслит, не до того сейчас.
В бричке он достал походный письменный прибор, и вскоре перо забегало по бумаге. Все писать – и до утра бы не управился. Излагал кратко, пунктами. О заговоре, созревшем в венгерском Прехове, где ныне обосновалась выбитая из Польши верхушка конфедератов, о нитях, протянувшихся во Францию, в Турцию, в Россию. О том, что задумали конфедераты не много и не мало: повторить историю с лжецаревичем Димитрием – подготовили самозванца на роль покойного императора, якобы чудом спасшегося. Не солдата беглого, и не другого человека низкого звания, способного прельстить и обмануть лишь простой народ: все сделано по высшему разряду – и портретное сходство, и речь французская и немецкая, и знание персон и обычаев придворных, и бумаги поддельные наилучшей пробы. Тут и не только солдаты или казаки в обман введены будут, тут и полковые командиры в сомнение впадут, с дивизионными вместе… Да что там полковники с генералами – пожалуй, и наследник, отца по малолетству плохо запомнивший, поддаться на обман может.
А чтобы все сомнения в нужный момент в уверенность превратились, планируют супостаты цареубийство.
Скончается скоропостижно государыня, а лжегосударь тут как тут: в одеждах царских, с лентой Андреевской, со свитой из дворян и с бумагами дома Романовых, происхождение подтверждающих…
И все слухи, что сейчас по России ползут, – и те, что сами собой зародились, и те, что трудами агентов конфедератских распущены, – на него, на самозванца сработают…
О том, что самозванец мертв, он написал. Не стал лишь сообщать, чья рука прикончила фальшивого императора. Ежели выживет, сам расскажет. Ежели нет, коли судьба в чумном бараке сгинуть, – мертвым почести с орденами ни к чему…
Но написал, что получена отсрочка недолгая, на месяцы, не на годы. За первым-то Лжедимитрием невдолге и второй воспоследовал, и третий… Натаскают и конфедераты нового Лжепетра, и бумаги новые состряпают… О документах фальшивых, у мертвого самозванца изъятых, распространяться не стал, – содержимое бумажника Шешковскому само все расскажет.
Он заканчивал, переносил в письмо последние имена из своих шифрованных, для себя сделанных заметок, когда послышался голос Ивана:
– Началось, вашбродь, народ к шлахбауму гонят, поспешайте…
Он раздернул полог, взглянул наружу. Успел… Сейчас прибывших отконвоируют по карантинным баракам или в другое место, но сначала приказ должны зачесть, и тут уж без офицера не обойдется… Послание уйдет к Шешковскому.
Он поспешил… Вписал два последних имени, расписался, торопливо присыпал песком. Не дожидаясь, пока чернила впитаются, откинул кошму, нажал в двух секретных местах, тайник раскрылся.
Он быстро достал объемистый бумажник, раскрыл, проверил… Все на месте – огромные бумаги с огромными двуглавыми орлами, тиснеными золотом. Убрал фальшивки на место, добавив к ним свое письмо.
Там же, в тайнике, лежала пара небольших пистолетов – двуствольных, серебром отделанных. Заряженных, разумеется. К ним прилагалась небольшая, изящной формы пороховница с затравкой, тоже серебряная. А в пистолетных рукоятях, в нарочито сделанных для того полостях, хранились по два запасных заряда. Прибрал пороховницу и пистолеты в карманы, а те, что лежали в бричке под рукой, оставил, велики. Забрал увесистый пояс с деньгами, торопливо распахнул камзол, готовясь надеть пояс под сорочку…
Он делал все очень быстро и в спешке утратил часть всегдашней осторожности: не приметил, что в малую щель полога за ним некоторое время наблюдал внимательный глаз – черный, с бесинкой. И не подозревал, что своими действиями только что окончательно и бесповоротно утвердил соглядатая в его предположениях. В совершенно ложных предположениях.
– Погодьте малость, ихбродь щас выйдет, – услышал он голос Ивана и действительно вышел.
Трое драгун подошли к бричке, избегая, впрочем, приближаться. Выглядели они странно… Надо понимать, до тех пор, пока по ветру не заплескался чумной флаг, солдаты и сами не знали, зачем сюда отряжены. Зато потом все поняли. Лица у всех были теперь замотаны тряпками, только глаза виднелись. От тряпок отчаянно разило уксусом и водкой, запах отчетливо доносился за десяток шагов.
Солдаты не произносили ни слова, но поторапливали жестами: двигайте, дескать, все собрались, вас двоих ждут.
Они с Иваном пошагали к шлагбауму, драгуны держались позади, не приближались, но терпкий уксусно-водочный дух все равно догонял.
Он мимолетно подумал: интересно, догадалось ли драгунское начальство загодя перемешать водку с уксусом? – иначе ведь перепьются к вечеру, канальи.
Народу и экипажей у Средней Рогатки прибыло, пока он занимался письмом, но не намного. Пара-тройка дворянских экипажей, несколько крестьянских возов. Он заметил, что драгуны – опять-таки не приближаясь – рассекли небольшую толпу на несколько стоявших наособицу кучек людей. Те, кто прибыл недавно, стояли отдельно, и мужики были отделены от людей дворянского звания. Оно и правильно… Тех, кто порознь ехал и здесь, у заставы, сблизиться не успел, выдерживать в карантине лучше раздельно, не то один зараженный и всех остальных за собой потянет…
Драгунский ротмистр, взгромоздившись на бочонок, зачитывал приказ Чичерина, генерал-полицмейстера Санкт-Петербурга. Не весь приказ, разумеется, лишь выжимки, касавшиеся бедолаг, угодивших в карантин. Лицо ротмистр тоже укутал, обмотал тряпками, хотя держался от подозреваемых в болезни еще дальше, чем подчиненные: осторожничал. Букву «р» он категорически не выговаривал, но с некоторым усилием речь разобрать удавалось…
Объявленный срок карантина ударил, как обухом по затылку: сорок дней!
Он-то думал, что объявят неделю, много две… Но генерал-полицмейстер, очевидно, счел, что в данном случае лучше пересолить.
В любом случае план действий не меняется: когда закончит ротмистр свою речь, надо подобраться к нему и переговорить. Вплотную не подпустят, да и не надо, – неважно, что сторонние уши услышат разговор, секретов никаких в нем не прозвучит, все тайное укрыто в запертом бумажнике… А передаст он бумажник только посланцу Шешковского, ему лично известному.
Прочие слова ротмистра, о предписанных условиях содержания, он слушал невнимательно. Понял лишь, что людей дворянского и простого звания надлежит содержать раздельно, а на какую сумму тем и другим отпустят в день продуктов, пропустил мимо ушей, – в еде он был неприхотлив, а половину денег все равно разворуют. Что-то еще звучало про изъятие под расписки лошадей и экипажей, он вновь не стал пытаться понять картавую речь: лошади казенные, а из брички все важное и нужное изъято.
Наконец речь завершилась, офицер наладился слезать с бочонка.
Он выжидал этого момента, подобравшись так близко, насколько позволили драгуны. Громко обратился поверх голов, назвал имя, чин, место службы, – настоящее, Экспедицию.
Ротмистр в разговор вступил, не смог отказать: люди из карантина не всегда отправляются в чумной барак, а врагов себе наживать в Тайной экспедиции кому ж захочется? Но откликнулся неохотно, с небрежением, и ответ его кольнул, как иглой в сердце:
– Вологодского д'агунского полка секунд-'отмистр Ка'ин.
Каин?
Сообразил быстро: Карин, конечно же, есть такой дворянский род, Карины, семейств несколько, под Симбирском у них имения, и еще дальше, под Уфой, недавно пожалованные. Но в первый миг показалось, что как-то ротмистр узнал его прозвище, мало кому известное, – и строит издевки.
Он коротко объяснил ротмистру, что надлежит сделать: сообщить все то, что он сейчас сказал, лично обер-секретарю Шешковскому, и растолковать, куда угодил его подчиненный. О возможном вознаграждении даже речи не завел: Степану Ивановичу услугу оказать и без того дорогого стоит.
Ротмистр повел себя странно: выслушал, ни слова в ответ не произнес, слез с бочонка и пошагал в строну Путевого дворца, – нового, каменного.
Он пытался что-то крикнуть вслед, но тот не обернулся, а драгуны уже наседали, командовали, дворян повели к старому и ветхому дворцу, а всех прочих – куда-то вдаль, мимо болотца, называвшегося некогда Кикерейскино. Он сделал жест Ивану, уводимому с остальными: крепись, мол, казак, атаманом будешь. И отвернулся, он не хотел смотреть в ту сторону.
К экипажам никого не пустили и вещи взять не дозволили, – не велено, мол. Кто с чем был, так и пошли.
Компания для вынужденного сорокадневного общения подобралась небольшая. Он сам, семейство помещиков Боровиных: отец, мать и дочь, девица на выданье. Да еще некий Савелий Иванович Колокольцев, чиновник двенадцатого класса.
