Жорж Бордонов - Вильгельм Завоеватель
— Сеньоры, прошу вас покорно любить и жаловать друга моего Гарольда, герцога Уэссекского, ибо этого требует и титул его, и возложенная на него миссия. Мне угодно, чтобы каждый из вас старался, насколько возможно, сделать его пребывание у нас… приятным. Пойдемте, Гарольд, я представлю вам моих придворных и ваших слуг.
Глава VIII
БАЙЕЙСКАЯ КЛЯТВА
В той части полотна, где отображены события, о которых мы ведем наш рассказ, кентские мастерицы вышили двух павлинов: один умиротворенно и как бы настороженно, а может, бесстрашно застыл над Вильгельмом; другой, распустив хвост веером, замер над Гарольдом. Как считает Герар — для него ведь всегда все ясно как Божий день, — первый прислушивается, а второй силится обольстить. Я же склонен думать, что они оба соперничают в том, кто из них окажется более ловким и умным. В наших церквах, да и в других тоже, павлин считается воплощением гордыни. По-моему, тем самым вышивальщицы дали нам понять, что тут вступили в единоборство две равные по силе гордыни: одна — потаенная, а другая — открытая и безрассудная.
По окончании торжественного приема Гарольд и Вильгельм уединились в одном из укромных покоев. При их разговоре присутствовали только герцогиня Матильда, граф де Мортен и епископ Одон, да и они пробыли там совсем недолго. Сначала все шло гладко, но никаких решений принято не было. Однако оба соперника открыто заявляли о полном взаимопонимании и осыпали друг друга тонкими, изящными похвалами, словно соперничая друг с другом в обходительности и доброжелательности.
С Гераром мы стали видеться редко. Герцог «отдал» его на время Гарольду — чтобы тот развлекал англичанина и сопровождал его везде и всюду. Получив это повеление, Герар вознесся духом на седьмое небо. Потом он рассказывал мне:
— Лучшего спутника, чем этот англичанин, не сыскать: приветлив, речист и пьет за троих. От наших колбас он просто в восторге. Однако что касается дела, то воз и ныне там.
— А ты почем знаешь?
— Волей-неволей мне часто доводилось слышать, как он толкует со своими соплеменниками, и, в конце концов, я научился понимать их растреклятое наречие.
— А нет, так ты обо всем догадался бы сам?..
— Конечно, ведь мне, дружище, что ни день, приходится постигать всякие премудрости. Теперь-то я знаю — великие дела вершатся так же, как и малые, по тем же хитрым законам. Однако сейчас ты снова станешь меня упрекать, будто я талдычу одно и то же.
— У тебя, что ни возьми, все сводится к сделке.
— Полно тебе! Открой глаза! Дипломатия герцогов — тот же самый рынок, можешь мне поверить. Не хочешь упустить покупателя, малость уступи ему, но так, чтобы и самому не остаться внакладе. Яблоко надобно делить поровну.
— Опять ты про своих торговцев лошадьми!
— Лошадьми или быками — в этом вся премудрость негоции. Все купцы поначалу наводят тень на плетень, затем часами заговаривают тебе зубы, отказывают, но потихоньку немножко уступают, снова начинают торговаться, сыплют ругательствами, бойко нахваливают товар, потом пропускают с тобой по кружке-другой — и вот вы уже бьете по рукам.
— Но какая связь между быком и королевством, Герар, между Вильгельмом, Гарольдом и твоими торговцами?
— Да не злись ты, а лучше послушай. Помнишь жеребца испанских кровей, на каком разъезжает Гарольд?
— Черный такой?
— Да, черный, как дьявол, с заплетенным хвостом и легкими подпалинами. Это дар Вильгельма. А расшитый золотом и изумрудами плащ? Еще один его подарок, а он один — целое состояние.
— А старинная пряжка, что была на нем вчера?
— Тоже от герцога. Но и это еще не все! Сир Вильгельм преподнес ему резные шахматы слоновой кости и ткани, что выткали искуснейшие мастерицы герцогства, а кроме того, перстень, найденный под древними руинами Лиллебонна, с профилем какого-то римского императора. Все это, как я называю, — наживка.
— И при этом восхищаешься герцогом!
— Да, мне по душе его сметка. Он твердо и прямо стоит на земле — как колонна. А англичанин знай себе заглатывает наживку, точно глупая рыбешка.
— Ну а ты, «верный» оруженосец во вражьем стане, конечно же, сообщаешь герцогу, что делает Гарольд и что говорит. Да, заставь тебя герцог пролезть в игольное ушко, ты бы небось запросто пролез, за соответствующую мзду-то.
Герар побледнел как полотно, и я уж было приготовился отражать его ловкие удары, но он в одно мгновение овладел собой и сказал:
— Не будь завистником, Гуго. У тебя не хватило бы смекалки на такую роль.
— Да нет, просто у меня не хватило бы духу водить за нос моего повелителя, хоть бы и служил я ему временно — как ты Гарольду.
— А я думаю так: у нас с тобой есть только один повелитель — сир Вильгельм. Я служу ему по мере сил моих и ничего не стыжусь.
И немного погодя, как будто потеряв какую-то надежду, он прибавил:
— Видать, и впрямь в роду у меня не было достойных предков…
Я попросил у него извинения за резкость, и мы тут же помирились. Впрочем, мне и самому следовало бы догадаться, что это действительно была сделка, с тою лишь разницей, что вершилась она на вершинах власти и имела огромное значение для судеб наших двух народов. В последующие дни мое прежнее представление о непогрешимости принцев крови в делах чести изменилось. Я и сейчас безмерно восхищаюсь Вильгельмом, но лично мне больше по сердцу жизнь, исполненная смирения, далекая от той, что ведет он и такие, как он. Что ж, слава требует великих жертв!..
А сейчас я расскажу вам короткую и печальную историю Эшивы, дочери нашего повелителя. В ту пору Эшиве исполнилось только тринадцать лет, но уже тогда она выглядела не по годам женственной и слыла редкою красавицей. На Байейском полотне она появляется лишь единожды, и не без основания! На ней праздничная туника из зеленого шелка, а на голове — капор. Ее символически бьет по лицу придворный писец — пощечина знаменует то, что отныне девочка принадлежит сеньору Гарольду. Ибо повелитель наш, стремясь крепче привязать к себе англичанина, задумал сделать его своим зятем. Тут он преследовал двойную выгоду: перво-наперво, Гарольд уже не смог бы учинить против него измену, а во-вторых, после коронования Вильгельма за англичанином, как за супругом наследницы трона, сохранился бы и титул его, и все привилегии.
— Хоть Гарольд и дал обещание жениться, однако выполнять его он не собирается, как и другие свои посулы, — поведал мне Герар. — В тот же вечер он потешался над этой затеей в кругу своих приближенных, даже не стесняясь моего присутствия.
А меж тем доверчивая красавица Эшива полюбила англичанина всем сердцем. Было нестерпимо горько смотреть, как она с мольбой в глазах ловит его взгляд, с замиранием ждет от него нежного слова и спешит всякий раз поднять то, что он обронил, быть может, даже с умыслом, или наполнить его кубок — точно какая-нибудь служанка. А Гарольд лишь трепал снисходительно ее по щеке да еще посмеивался при этом, словно перед ним была самая обыкновенная крестьянская девчушка. Герцог в такие минуты отворачивался, снося все это молча. В глубине души он, должно быть, здорово корил себя за эту затею, не сулившую ничего доброго! После отъезда Гарольда, несмотря на все оскорбления и обиды, понесенные ею от англичанина, Эшива еще сильнее полюбила его и объявила, что без него ей и жизнь не мила. Вильгельм надеялся, что время излечит ее раненную безответным чувством душу, но он заблуждался. И герцог отправил тогда дочь в Галисию[29], чтобы она стала там женой короля. Эшива не посмела ослушаться отца, но по дороге в чужую страну ее настигла смерть, ставшая для истерзанной девочки избавлением от мук, ибо она не желала принадлежать никому, кроме Гарольда. Среди множества горестных воспоминаний, отягчающих мне душу, эта девочка-принцесса, мелькнувшая предо мною неуловимой тенью, оставила в сердце моем самый светлый след. Таким же легким и воздушным и запечатлен ее образ в одном из уголков полотна.
Герцог наш был славен своей предприимчивостью — для достижения поставленной цели он не жалел никаких средств.
Почувствовав однажды, что Гарольд уже не в силах сдерживать нетерпение и снова заторопился в Англию, наш сеньор решил отсрочить его отплытие под предлогом якобы разразившейся войны. Бретонский герцог Конан и его народ, мол, взбунтовались против нормандцев. Дело в том, что бретонцы являлись прямыми вассалами Вильгельма, однако сказать по правде, сия зависимость была спорной и издревле служила поводом для нескончаемых распрей между Нормандией и Бретанью. И вот, вконец устав от бесплодных споров с Конаном, герцог наш вознамерился поставить наконец Бретань на колени. Он собрал небольшое войско и любезно попросил Гарольда и его спутников присоединиться к нам. Как-то раз, во время очередного пиршества, он предложил своему гостю принять участие в военном походе — так, потехи ради. Гарольд был чересчур честолюбив, чтобы отказаться: больше всего остального на свете он страшился прослыть трусом, а кроме того, ему страсть как хотелось показать нормандцам, каков он в ратном деле.
