Александр Филимонов - Проигравший.Тиберий
Даже среди благожелательно настроенных по отношению к нему жителей Рима Тиберий не мог забыть о тех опасностях, которые подстерегают его в родном городе. И, гордо ступая по вековой брусчатке римских улиц, он порой ловил себя на мимолетном сожалении о том, что не находится где-нибудь в воинском лагере, на границе имперских владений — в привычной для себя обстановке, где всегда знаешь, откуда ждать угрозы и как с ней справляться.
Шествие тем временем близилось к концу. Знатная публика, собранная вблизи Капитолия — все те, кто еще недавно считал чуть ли не признаком хорошего тона отпускать в адрес Тиберия язвительные замечания, — громкими возгласами выражала теперь одобрение его военным заслугам перед отечеством. Рядом с Юлией стоял Друз Младший, худенький нервный мальчик с бледным лицом; найдя взглядом Тиберия, он замер в напряженной позе — с поднятой к глазам ладонью, словно боялся, что его героический отец сделает что-нибудь не так.
Все прошло гладко. Тиберий, приблизившись к жертвеннику, сложенному из розового мрамора, принял у одного из жрецов острый нож с закругленной рукоятью, произнес положенные слова молитвы и одним махом вскрыл горло овце, которую двое жрецов приготовили для заклания. Восторженный рев притихшей было толпы взметнулся, казалось, до самых небес.
Покончив с овцой (по справедливости на ее месте должен был оказаться бык, и не какой-нибудь, а белоснежный, без единого пятнышка), Тиберий решился все же на небольшую дерзость. Он направился вверх по ступеням прямо к Августу, будто забыв вначале поприветствовать его. Это не осталось незамеченным, и по толпе зрителей прокатился неясный гул — то ли одобрения, то ли порицания. А сам Август слегка нахмурился: он чуть было не попал в неловкое положение, приготовившись выслушивать сверху речь Тиберия и даже приготовил правую руку для царственного жеста. Тиберий подошел к нему и спокойно стал рядом, успев заметить, что Друз Старший, все прекрасно понявший, сдерживает едва заметную лукавую усмешку.
Больше регламент не нарушался.
Перед императором провели пленных, захваченных в войне (специально отобранных варваров самого устрашающего вида), потом промаршировали железные непобедимые когорты, потом тянулся долгий поток захваченных трофеев на открытых повозках, чтобы Август и все римские горожане могли убедиться в значительности одержанных побед. Потом было объявлено, что в ознаменование заслуг Тиберия в одном из храмов будет установлен его бронзовый бюст. Также Август сообщил публике о денежных выплатах и назначенных на завтра гладиаторских боях в театре Марцелла. Выслушав от народа еще один взрыв благодарного рева, император наконец мог удалиться к себе вместе со своими близкими — чтобы как следует их поздравить и в узком семейном кругу порадоваться их успехам.
Во дворце раньше всех к Тиберию подошел Друз. Братья обнялись, и Тиберий подумал, что Друз, пожалуй, сейчас единственный рядом с ним человек, от кого не следует ожидать ничего плохого. А здесь, в просторных, выложенных мрамором и цветной плиткой залах дворца Августа, опасность ощущалась так же явственно, как ощущается запах. Тиберий в который раз напомнил себе, что нужно следить за каждым своим словом.
Друз же, только что ставший консулом, похоже, мало был озабочен вопросом личной безопасности: по крайней мере, на полгода этот сан делал его неприкосновенным — даже для императора.
— Ну, здравствуй, Тиберий, здравствуй, брат! — сказал Друз, едва объятия разомкнулись. — Давненько нас не сводили вместе, а? Надо бы поговорить, ты не находишь?
— Я рад тебя видеть, — ответил Тиберий.
Он сразу насторожился: в словах Друза явно был намек на то, что вдвоем они представляют куда большую силу, чем хотелось бы Августу. Какая неосторожность!
К ним подошли Август и Ливия.
— Нет, нет, милые сыновья, — ласково пропела Ливия, — не спешите уединяться. Позвольте счастливой матери вначале насладиться вашим обществом.
— Да к чему тебе их общество, дорогая? — с нарочитой грубоватостью спросил Август. Он, заложив руки за спину, что выглядело по-простонародному неприлично, чуть покачивался на своих высоких каблуках (носил из-за невысокого роста). — Они и так уж получили больше, чем следовало. Посмотри-ка на них! Этот, — он указал на Друза, — прямо пыжится от довольства. Еще бы — консул! А этот, — он взглянул на Тиберия, — как всегда глядит свеклой.
Когда не нужно было произносить речей на правильном языке, Август обожал говорить по-простому, вставляя в разговор всякие словечки и выражения, какие в ходу на рынках, в кабаках и лупанариях[30].
— Тиберий! Уж не кажется ли мне, что ты недоволен наградой? — спросил вдруг Август, вперившись взглядом в пасынка (кто-то сказал императору, что его глаза обладают способностью заставлять собеседника говорить правду, и поэтому Август приобрел привычку, спросив о чем-нибудь, пристально вглядываться в собеседника). — Ты, может, ожидал от меня большего?
— Он, наверное, хотел полного триумфа, отец, — неожиданно прозвучал голос стоявшего неподалеку Гая. Дерзкий мальчишка не упустил случая уязвить Тиберия и напомнить ему, что усыновлен теперь Августом, а значит, по положению и он и Луций стали выше какого-то там мужа их матери.
Август, обожавший Гая, захохотал, откидывая голову назад. А Друз неожиданно вскинулся:
— Ах ты, щенок! Закрой свою щенячью пасть! И скажи спасибо, что здесь император, иначе я выдрал бы тебя как следует. — Он даже сделал короткий шаг по направлению к Гаю, отчего наглый мальчишка вздрогнул и попятился.
Вмешался Август, поймав вопросительный взгляд Ливии:
— Ну, ну, оставьте, вы оба! Здесь только я решаю, кого сечь, а кого нет. Гай, дружок! Удались к себе на время. Я позову тебя.
Друз скрипнул зубами от злости: Август и его унизил, поставив как бы на одну доску с паршивцем Гаем, и за Тиберия не заступился. А император, словно ничего и не произошло, повторил свой вопрос:
— Так как? Ты и вправду недоволен, Тиберий?
— О госуд… (Тиберий осекся, потому что Август не любил, когда его называли государем.) О нет, принцепс! Как я могу быть недовольным? Скорее мне… скорее мои заслуги переоценили…
Август все так же пристально глядел на Тиберия.
— Ха! Переоценили — скажешь тоже! — бесцеремонно вмешался в их разговор Друз. Он явно не желал ни в чем выказывать раболепия. — Недооценили — вот это будет правильно сказано! После всего, что ты сделал, брат…
— Ничего такого я не сделал, — поспешно перебил его Тиберий, стараясь сгладить неожиданно выперший в беседе острый угол. — Я только служил, и все. Любой на моем месте…
— Обгадился бы, — упрямо вставил Друз.
— Честь служить его вели… принцепсу и Риму… — Тиберий испугался уже по-настоящему. Он заметил, как Ливия смотрит на младшего сына. «Она же убьет его!» — подумал Тиберий. — Прошу тебя, брат, оставим этот разговор. Я всем доволен сверх меры.
— А, Друз? Что скажешь еще? — насмешливо спросил Август. — Здорово я вас обоих поддел, а? Да, я вижу — вы оба порядком одичали у себя в лесах! Придется вас обтесать немного!
И он опять захохотал, довольный своей шуткой.
Отсмеявшись, император повернулся и, сделав приглашающий жест, направился в ту часть дворца, где находился триклиний: это означало, что все приглашены к столу. Друз решил все-таки победить Августа в споре и, догнав его, продолжил:
— Но как же, цезарь? Здесь нарушен закон! Ведь большой триумф полагается за пять тысяч убитых врагов, разве нет?
— И что же? Тут есть юридическая тонкость, милый Друз, — отвечал Август, пришедший уже в благодушное настроение, из которого его было трудно вывести. — Триумф возможен, если в наличии пять тысяч трупов. Но он возможен также, если их будет и десять? Таких тонкостей в законе навалом, дорогой. Между тем, что возможно, и тем, что обязательно, — большая разница.
— Другим триумф назначался обязательно, цезарь.
— Брось. Здесь другой случай, — отмахнулся Август. Он приблизился к Друзу и понизил голос: — Мы с сенаторами исходили из двух положений. Первое: Тиберию на самом деле плевать на то, какую именно награду он получит. И второе: если все-таки не плевать, то у него останется стимул для наивысшей награды. Стимул, мой дорогой! — Август опять повысил голос и оглянулся на Тиберия — слышал ли тот.
Рядом с Тиберием была Ливия.
— Тебе в домашней обстановке не мешает твой венок, милый сын? — дружелюбно спросила она. — Ты вполне можешь снять его — ведь здесь на тебя уже не смотрят восторженные поклонники!
Тиберий, спохватившись, сдернул миртовый венок с головы. Повертел его в руках, не зная, куда деть. Ливия кивком подозвала смуглую рабыню-сирийку (Август таких любил), и та с глубоким поклоном, как драгоценность, приняла венок. Ливия довольно улыбнулась сыну.
