Александр Дюма - Графиня Салисбюри
— Ваше величество, — сказал Иаков Дуглас, — благодарю вас за честь, которую вы мне оказываете, доверяя мне такое сокровище; от всего сердца обещаю исполнить поручение ваше, хотя не считаю себя достойным и способным для такого важного дела.
— Благодарю тебя, друг мой, благодарю за твое обещание, — сказал король. — Теперь я умру спокойно; я знаю, что самый честный, самый храбрый и самый способный из всех рыцарей моего королевства исполнит то, чего я сам не мог выполнить. — Потом, подозвав к себе ближе Иакова Дугласа, обнял его и через несколько минут умер.
В тот же самый день, как желал король, Иаков Дуглас мечом своим вскрыл ему грудь, вынул сердце, положил в серебряную коробочку, на крышке которой был изображен лев, герб королевства Шотландии; потом повесил коробочку себе на шею и отправился с многочисленной свитой из Монтроза, и вышел на берег в Эклюзе, где я его видел, познакомился с ним, и он тут же мне рассказал все то, что вы теперь слышали.
— Кончил ли он благополучно свое предприятие? — спросил Жерар Дени, желая участвовать в этом благородном разговоре.
— Нет, — отвечал маркиз Жюлие, — я слышал, что он погиб в Испании.
— И смерть его достойна была жизни, — сказал Вальтер. — Хотя я и англичанин, а он шотландец; но я отдаю ему полную справедливость, как благородному и славному рыцарю. Я помню, как в одну ночь в 1327 году мессир Иаков Дуглас с двумястами воинами проник в наш лагерь, в то время, когда все спали, пришпоривая лошадь и поражая мечом солдат наших, так что в одну минуту был уже у палатки молодого короля Эдуарда III, крича громко: Дуглас! Дуглас! К счастью, король Эдуард услышал воинственный крик его, и едва успел выбраться из своей палатки, веревки которой Дуглас уже обрезал мечом с тем, чтобы ею накрыть всех в ней находящихся. Больше трехсот человек наших было убито, и шотландец успел удалиться, не потеряв ни одного человека. После этого происшествия по ночам мы удвоили караул, опасаясь вторичного нападения.
— А знаете ли вы подробности его смерти? — спросил маркиз Жюлие.
— Знаю даже до последней; потому что мой учитель рыцарства часто повторял их мне. Он, на свое несчастье, последовал вашему совету, — продолжал Вальтер, обращаясь к Куртрезьену, — и прибыл в Испанию; это было в то время, когда король Альфонс Арагонский воевал против короля Гренады, который был сарацин; и испанский король спросил у знаменитого путешественника, не пожелает ли он в честь Иисуса Христа и Пресвятой Богородицы преломить копья с неверными?
— С охотою, — отвечал Дуглас, — и чем скорее, тем лучше.
— На другой день король Альфонс выступил против неприятеля. Король Гренады не замедлил идти к нему навстречу для сражения; что же касается Дугласа-Черного, то он со своими шотландскими рыцарями и их оруженосцами присоединился к крылу войск короля Альфонса, чтобы удобнее наблюдать за неприятелем, и показать свое рвение. Лишь только он заметил, что воины с обеих сторон были готовы к бою и что испанские войска пошли вперед, то, желая быть в числе первых, но не последних, пришпорил коня, закричав: Дуглас! Дуглас! Бросился вперед, все его товарищи последовали за ним; приблизившись к войскам короля Гренады и воображая, что испанцы следуют за ним, снял с шеи коробочку, заключавшую в себе сердце короля Роберта, бросил ее в середину сарацинов, вскричав: «Вперед, благородное королевское сердце! Гак как и при жизни ты всегда было впереди, и Дуглас последует за тобою», врезался со своею свитою в середину сарацинов, показал чудеса храбрости, но погиб со всеми своими, потому что, к стыду испанцев, они не последовали за ним. На другой день его нашли мертвым с прижатою к груди серебряной коробочкой, в которой было сердце короля, окруженного всеми его товарищами, из которых немногие были тяжело ранены, остальные же все убиты; три или четыре только остались живы, и один из них рыцарь Локарт, возвратясь, привез с собою коробочку с сердцем короля, которое и было с большой пышностью похоронено в Мельрозском аббатстве. С этого времени потомки Дугласа, имевшие прежде в гербе своем разинутую пасть и три звездочки на лазоревом щите на серебряном поле, переменили их на серебряное сердце, осененное короною; и рыцарь Локарт переменил имя свое и начал называться Локеарт, что на их языке означало: запертое сердце.
— Да, — сказал с чувством Вальтер, — это был храбрый и честный рыцарь, благородный военачальник, выигравший пятьдесят из шестидесяти сражений, в которых он участвовал; и никто не жалел о нем более короля Эдуарда, несмотря на то, что Дуглас несколько раз возвращал ему его воинов из плена, приказав прежде каждому из них подрезать второй палец правой руки и выколоть правый глаз, с тем чтобы они не могли натягивать лук и направлять полет стрелы.
— Да, да, — сказал епископ Колонский, — молодой леопард желал встретиться со старым львом, чтобы узнать, чьи зубы острее и чьи когти тверже.
— Вы отгадали, — отвечал молодой человек, — он ожидал этого во все продолжение жизни Дугласа-Черного, смерть которого лишила его этой надежды.
— В воспоминание подвигов Дугласа-Черного! — сказал Жерар Дени, наполняя кубок Вальтера рейнвейном.
— И за здоровье Эдуарда III, короля Англии, — прибавил Дартевель, посмотрев значительно на молодого человека и вставая.
— Да, — продолжал маркиз Жюлие, — и да вспомнит он наконец, что Филипп Валуа сидит на его престоле, спит в его дворце и царствует над народом, который тоже принадлежит ему!
— О! Божусь вам, он очень хорошо это помнит, — отвечал Вальтер, — и если бы мог найти добрых союзников…
— Ручаюсь! Что у него не будет в них недостатка, — сказал Фокемон, — и уверен, что, и сосед мой Куртрезьен, который больше Фламандец, нежели Француз, не откажется подтвердить то, что я говорю.
— Конечно! — вскричал Зегер, — я Фламандец по душе, Фламандец по сердцу, и с первого слова…
— Да, — сказал Дартевель, — с первого слова: но кто скажет это первое слово? Не вы ли, господин Фокемон, или Жюлие, которые сами находитесь в зависимости Империи, и поэтому не можете воевать, не получив дозволения от императора? Или — не Людовик ли Кресси — наш мнимый владетель, находящийся с женой и ребенком своим в Париже при дворе двоюродного брата своего? Или — не собрание ли добрых городов, которые навлекут на себя изыскание двух миллионов гульденов и отлучение от церкви нашим святым отцом папою, ежели начнут неприятельские действия против Филиппа Валуа? Трудно предпринять и еще труднее поддержать, поверьте мне, войну с соседями нашими — французами. Ткач Петр Лерой, рыбопродавец Ганекин[4] и родитель ваш Жюлие испытали это ка себе! Если эта война начнется, то мы с Божьей помощью ее поддержим. Но если не начнется, то верьте, «о нам и думать о ней не следует. Будем довольствоваться настоящим положением нашим, которое истинно прекрасно. В память Дугласа-Черного и за здоровье Эдуарда.
С этими словами он выпил свой стакан. Все собеседники, встав и поклонившись, последовали его примеру и потом опять сели.
— Родословная вашего сокола увлекла нас далее, нежели того мы желали, — сказал Вальтеру после минутного молчания епископ Колонский, — но через нее я узнал, что вы из Англии; что нового в Лондоне?
— Говорят о крестовом походе, который Филипп Валуа намеревался предпринять против неверных, по увещанию папы Бенуа XII и говорят (впрочем, вы должны это лучше знать, потому что сношения Франции с вами не так затруднительны, как с нами, заморскими жителями), что король Иоанн Богемский, король Наварский[5] и король Петр Арагонский[6] будут участвовать в этом походе.
— Это справедливо, — отвечал епископ Колонский, — не зная сам почему, я не доверяю исполнению этого предприятия, хотя его и проповедуют четыре кардинала: Неаполитанский[7], Цареградский[8], Альбанский[9] и д’Остийский[10].
— Что же мешает исполнению его? — спросил Вальтер.
— Ссора между королем Арагонским и королем Майорским, между которыми посредником Филипп Валуа.
— Но причина этой ссоры важна?
— Очень важна, — отвечал епископ Колонский, — Петр IV, приняв присягу от Ияма II за его Майорское королевство, отправился в свою очередь присягать за свое к папе Авиньонскому; но по несчастью, во время церемонии торжественного въезда этого принца в Папский город, конюший короля дон Ияма ударил хлыстом лошадь короля Арагонского; и тот, обнажив мечь, бросился в погоню за конюшим, который едва успел спастись, — и за это возгорелась война. Из этого вы можете заключить, что его справедливо назвали Церемонным.
— Впрочем, надо и то сказать, — прибавил Дартевель, — что во время хлопот, причиненных этим принцем, король Давид Шотландский с супругою своей прибыли в Париж, потому что Эдуард III и Балиоль оставили им в Шотландии такое маленькое королевство, что они не сочли нужным в нем оставаться, потому что все владение их заключается в четырех крепостях и одной башне. И если бы Филипп Валуа послал в Шотландию на помощь Алан-Викону или Агнесе-Черной десятую часть армии, назначенной им для похода в Святую Землю, то это значительно бы изменило их дела.
