Сюгоро Ямамото - Красная Борода

«Почему этот Сахати так поступает? Ведь его доброта выходит за рамки разумного. Вряд ли это его желание услужить другим можно объяснить только отзывчивостью», — размышлял Нобору, глядя на больного. Он сомневался в справедливости слов Дзибэя, назвавшего Сахати святым. Ему казалось, что причина такого поведения более земная.

Сахати глубоко вздохнул и снова открыл глаза. На его обескровленных губах заиграла улыбка.

— Да, ты прекрасна! А какие чудесные у тебя ямочки на щеках — словами не передать... Подойди же ко мне, О-Нака! — отчетливо произнес он.

Внезапно лицо Сахати исказил страх, на скулах вздулись желваки, глаза широко раскрылись, сухие, побелевшие губы затряслись, обнажив зубы.

— Нет, нет! — прохрипел он. — Не показывай мне ребенка! Положи его туда. Туда!

Сахати закрыл глаза и тяжко застонал.

В тот же миг на пустыре позади дома раздался душераздирающий крик, сопровождаемый бешеным лаем собаки. «Скелет, скелет!» — явственно донеслось с пустыря.

Тем временем гроза миновала, дождь прекратился.

Hoбopy оставался у постели Сахати до самого вечера.

Дзибэй тихо встал и, сказав, что сходит узнать, что там случилось на пустыре, вышел наружу. Он отсутствовал довольно долго. Больной постепенно успокоился и уснул.

Напряжение спало, и Нобору вдруг ощутил страшный голод. Он уже собрался уходить, когда Дзибэй вернулся.

— Простите, что оставил вас одного, — сказал он, утирая полотенцем лоб. — Рабочие, трамбовавшие землю позади дома, обнаружили страшную вещь.

— Я должен идти, — тихо сказал Нобору. — Больной уснул, и не надо его беспокоить. Когда проснется, дайте ему лекарство и напоите крепким чаем.

— Не соизволите ли отужинать с нами? Ничего особенного у нас нет, но жена приготовила немного риса с овощами.

Нобору поблагодарил, но отказался и вышел из дома.

Когда он вернулся в больницу, ужин уже кончился и в опустевшей полутемной столовой оставался один Мори. Нобору подсел к нему. Дежурная О-Хацу подогрела для него суп и подала блюдо с остывшими тушеными овощами и рыбой.

Мори допил чай и поднялся.

— Когда поешь, зайди ко мне — есть разговор, — сказал он.

— Что-нибудь срочное? Честно говоря, я сегодня зверски устал.

— В твое отсутствие приходила девушка по фамилии Амано.

Нобору почувствовал, как у него задрожали колени. Он перестал есть и вопросительно поглядел на Мори.

— Да, госпожа Macao Амано, — повторил тот, направляясь к двери.

— Опять не доел, — проворчала О-Хацу, убирая после Мори посуду. — Должно быть, не нравится, когда я прислуживаю. Другое дело, если дежурит О-Юки. Господин Мори до последней крошки съедает все, что она приносит.

Нобору молча продолжал есть.

Нет, дело тут вовсе не в том, кто прислуживает, раздумывал он. У Мори еще с весны пропал аппетит. А у О-Юки всегда такое умоляющее выражение, что он силой запихивает куски в рот. Но часто и это не помогает, и, с отвращением глядя на еду, Мори откладывает палочки в сторону.

Скорее всего, Мори тяжело болен. Отсутствие аппетита — явный признак болезни.

Нобору уже давно предполагал, что у Мори туберкулез. Не исключено, что сам он не догадывается, а может, как это бывает с некоторыми больными, знает об этом, но не придает значения... Ниидэ по-своему любил Мори, часто приглашал на осмотр больных, а когда посещал пациентов на дому, оставлял его в больнице вместо себя, во всем ему доверяя, должно быть, готовил себе в преемники. Ниидэ никогда не интересовался его состоянием, хотя трудно поверить, что он не замечал нездоровья Мори. Правда, бывает и так, что на тех, кто рядом, меньше обращают внимание, но Ниидэ был не таков. Скорее всего, он знал.

Нобору вспомнил рассуждения Красной Бороды о таящихся в человеке жизненных силах и искусстве врачевания. Одни могут преодолеть болезнь, другие отступают перед ней, говорил Ниидэ. Врач способен определить симптомы, течение болезни и на основании этого помочь жизнестойкому организму справиться с болезнью. Но не более того. Медицина все шагает вперед, обретает новые возможности, и все же она не превосходит заложенных в организме жизненных сил.

Помнится, Ниидэ тогда сказал: «На свете нет ничего более жалкого, чем медицина. Чем дольше занимаешься ею, тем больше убеждаешься в ее бессилии».

Прихлебывая чай, Нобору поймал себя на том, что одновременно думает о нескольких вещах: о Сахати, о болезни доктора Мори и, наконец, о внезапном приезде Macao. Вскоре мысль о Macao вытеснила все остальные, и его объяла неизъяснимая тоска. Покончив с ужином, Нобору вернулся в свою комнату. Вскоре к нему постучался Мори.

— Войдите, — равнодушно произнес Нобору.

— Как у тебя душно! Я открою? — Мори распахнул окно и уселся напротив.

— До чего же я сегодня устал, — пробормотал Нобору.

— Бессмысленно избегать встречи. Разумнее поговорить откровенно и выяснить все до конца.

— Если ты имеешь в виду Тигусу, то я и слышать о ней не хочу.

— Но почему ты не желаешь встретиться с Macao?

— С чего ты взял?

— Так ведь она сама сказала, что битый час тебя дожидалась знала — ты здесь, но выйти к ней не пожелал. — Мори закашлялся. — Она очень волновалась, просила меня ее выслушать и передать тебе содержание нашего разговора Пришлось пригласить ее к себе.

— Не хочу слышать, о Тигусе ничего не хочу слышать, — затряс головой Нобору. — Меня тошнит от одного упоминания ее имени.

— Тем более следует выяснить отношения. Но дело касается не только Тигусы.

Нобору подозрительно взглянул на Мори.

— По ее словам, господин Амано предпринимает шаги, чтобы тебя перевели отсюда на должность врача при бакуфу.

Нобору сердито сжал губы.

Давнишний приятель его отца, Амано был почетным доктором и главным медиком при правительстве. Они дружили семьями, часто бывали в гостях друг у друга. У Амано был сын Юдзиро и две дочери. Но он был расположен к Нобору больше, чем к собственному сыну, покровительствовал ему и всякий раз при встрече говорил: «Ты станешь выдающимся человеком, тебя ожидает большое будущее. А вот на Юдзиро я поставил крест — он все рвется в артисты. Правда, в этом есть доля и моей вины — я его зачал в ту пору, когда чересчур увлекался сакэ».

Когда Нобору исполнилось девятнадцать, состоялась его помолвка с Тигусой, четырнадцатилетней дочерью Амано. Спустя четыре года Нобору отправился на стажировку в Нагасаки. Тигусе было уже семнадцать, она была хороша собой, говорила несколько жеманно, растягивая слова, и это вызывало двойственное впечатление — то ли несмышленая девчушка, то ли взрослая женщина.

— По словам Macao, Тигуса готова была выйти замуж до твоего отъезда в Нагасаки. Того же хотел и Амано, но ты по непонятной причине отказался, — сказал Мори с укором.

— Мог ли я так сразу согласиться? Ведь со времени помолвки прошло четыре года, да я еще на три года уезжал в Нагасаки.

— Не забывай, что тогда ей уже исполнилось восемнадцать, — перебил его Мори. — Именно поэтому она так спешила. У тебя на уме была только учеба, а для девушки, которой стукнуло восемнадцать...

— Перестань! — вскричал Нобору, тряся головой. — Слышать больше о ней не хочу. Ведь она вступила в незаконную связь с учеником отца и сбежала с ним из дома!

— Понимаю, — с ехидцей произнес Мори, — ты ревнуешь. Но послушай меня и не сердись. Если нет в тебе прежней любви к Тигусе, прости ее. Ведь родители из-за тебя порвали с Тигусой, а у нее должен родиться ребенок — она нуждается в помощи матери, да и господин Амано мечтает о внуке. Теперь все зависит от тебя. Не будь таким безжалостным, смени гнев на милость — и ты поможешь соединиться семье.

— Масао именно ради этого приходила ко мне?

— Не только. Она еще хотела посоветоваться, как тебя вызволить отсюда. Ведь это не Амано, а твой отец постарался определить тебя в больницу Коисикава. После того, что случилось с Тигусой, он боялся, как бы ты не натворил чего-нибудь непоправимого, и решил подержать здесь, пока ты не успокоишься. А господин Амано с самого начала был против. По его мнению, длительное пребывание в этой  больнице повредит тебе, поэтому он по-прежнему хлопочет о твоем новом назначении и намерен поскорее вызволить тебя отсюда. Он даже готов встретиться с тобой, если ты не против, — сказал Мори и с веселой улыбкой добавил: — Кстати, учти: Macao умная, сообразительная и симпатичная девушка. Ей скоро семнадцать, и она проявляет необычайную заинтересованность в твоей судьбе.

В ту ночь Нобору не сомкнул глаз. И не потому, что был слишком возбужден — воспоминания о прошлом и какая-то тихая грусть гнали от него сон. Впервые за последние годы перед глазами всплыл далекий и такой милый образ девушки. Она виновато глядела на него, будто просила прощения. В ту пору ему казалось, что Тигуса еще сама не знает, чего она хочет, живет как дитя, не ведая тревог, и еще не созрела для замужества, представляя его делом далекого будущего. «Должно быть, я по привычке воспринимал ее именно так и проглядел, что она уже не ребенок, а взрослая женщина. Обрати я в свое время на это внимание, конечно, женился бы на ней до отъезда в Нагасаки, и наша жизнь потекла бы совсем по-иному, — бормотал он, ворочаясь под одеялом.