Людмила Третьякова - Рассказы веера
Особой опекой принцессы пользовался Воспитательный дом, куда впавшие в нищету матери отдавали детей, куда приносили незаконнорожденных, оставляя их на ступенях приюта. Участие в человеческих горестях принцессы Ламбаль было широко известно в Париже и снискало ей почтение и среди обездоленных, и у имущего класса, знавшего о безупречной честности этой женщины, а потому щедро жертвовавшего на ее богоугодные дела.
Едва ли Ламбаль разделяла революционные идеи своего друга. Будучи и старше его, и в некоторых вопросах мудрее, она убеждала Луи в непререкаемом законе: насилие порождает насилие. Самые человеколюбивые идеи теряют свою привлекательность, если они оплачены чьей-то кровью. Вопрос: что же делать в случае, когда власть забывает, что и в самой жалкой хижине на свет появляются существа, не отличимые от тех, кого принимают во дворцах на руки опытные акушеры, неизменно вставал во всей своей неразрешимости. Одних заворачивают в лохмотья, других – в пеленки из тончайшего батиста. Одни всю жизнь будут страдать от голода, другие – от пресыщенности. Что с этим делать?
Ламбаль и Аренберг спорили, иногда весьма запальчиво. Но такие стычки отнюдь не отдаляли их друг от друга. Им давно стало понятно, какая это редкость в нынешнем изменчивом мире – доверие, убежденность, что один всегда будет понят другим и может рассчитывать на поддержку и сочувствие.
Именно принцессе Аренберг рассказал о впечатлении, которое произвела на него молоденькая русская княжна. Сейчас, вспоминая о том вечере, принц выглядел растерянным юнцом, жаловался, что не знает, в каких домах бывает Шаховская с дочерью и как ему продолжить знакомство.
Ламбаль, не желая дать повод принцу раскаяться в его откровенности, прятала понимающую улыбку и не предпринимала ничего, чтобы ему помочь. Одолевая преграды, истинное чувство крепнет, а мимолетное, даже ярко вспыхнув, сходит на нет. Пусть все идет своим чередом.
...«Корацца», кафе в окутанном ароматом роз Пале-Рояле, – как он мог упустить это из виду! Именно там, по словам Шаховской, они бывают с дочерью. Аренберг, который всегда неприязненно относился к праздной публике, фланирующей под аркадами Пале-Рояля, теперь стал завсегдатаем этого прелестного местечка.
Правда, надежды встретить здесь Шаховских не спешили сбыться. За время прогулок он успевал раскланяться с большей частью своих высокопоставленных знакомых. Но тех, кого жаждал увидеть, – так и не встретил.
Желая чем-то вознаградить себя за напрасные хлопоты, Аренберг стал заходить в букинистические лавки, с интересом разглядывал их товар. Чего тут только не было! Помимо книг на широких столах, расставленных по периметру помещения, лежали географические карты, потревоженные руками здешних искателей сокровищ, перевязанные пачки чьих-то писем, нотные листы с оборванными углами.
Однажды взгляд Аренберга остановился на них. Принц наугад раскрыл лежавшую сверху партитуру. Нотные знаки, написанные чьей-то рукой. Как сновидение перед его мысленным взором снова встала темноволосая девушка, касающаяся струн арфы. Елизавета... Элиза...
Сзади раздался старческий голос:
– Мсье интересуется нотными редкостями? Могу предложить нечто исключительное.
Обернувшись, Аренберг увидел хозяина лавки. Тот продолжил:
– Да-да! Именно исключительное, а посему – немалой цены.
– Что же это такое?
– Минутку, мсье, одну минутку. Проницательный, как все торговцы, старик мгновенно
распознал в принце человека с положением и деньгами. Почтительно попятившись, он звякнул невидимым замком и будто фокусник тут же предстал перед покупателем с двумя листами, испещренными нотами.
– Взгляните, эта маленькая пьеска, собственноручно написанная великим композитором Люлли! И не просто так, а в подарок. Вот мсье, прочтите посвящение: «Милому другу». Без имени, правда, но с датой. Тысяча шестьсот шестьдесят второй год. Больше ста лет – целая вечность. Возможно, этот милый друг – его молодая жена Мадлен или, скажем, Мольер. Да, мсье, они с Мольером были приятелями.
Люлли! Совсем недавно Аренберг слышал это имя. Но где? Ах, вот что: княжна, русская княжна, играла его пьесу! Как он мог забыть – тогда за столом у Ламбаль гости вспоминали об этом композиторе, родом кажется из Флоренции. Девушка с арфой сказала, что, побывав там с матушкой, поняла, откуда у итальянцев берутся такие мелодии.
Не торопясь, Аренберг расплатился и направился к выходу, держа в руках аккуратно завернутую в пергамент покупку. В восторге от удачной сделки, старик горячо говорил, следуя за ним:
– А что касается подлинности, мсье может не сомневаться. Любой антиквар подтвердит! Само качество бумаги говорит о ее возрасте.
Но Аренберг его не слушал. Он ощущал необыкновенную радость от своего приобретения, словно два эти листка бумаги каким-то волшебным образом приблизили его к молоденькой арфистке.
... Несколько дней подряд Аренберг посещал «Кораццу». Бывал здесь днем, бывал и вечером.
Уже смеркалось. Пале-Рояль засветился яркими огнями. Кафе «Корацца», мимо которого медленно проходил Аренберг, было заполнено народом. Вдруг сквозь большое стекло он разглядел старшую Шаховскую. Она о чем-то оживленно беседовала со своей молодой спутницей, сидевшей к нему спиной. Неожиданно, словно почувствовав его взгляд, девушка обернулась и увидела Аренберга. Он узнал княжну Елизавету. Следом и княгиня ободряюще кивнула ему – пышное перо на ее шляпе качнулось. Сердце принца гулко застучало. «Боже! – подумал он, поднимаясь на ступеньку, чтобы войти в кафе. – Какой сегодня день?..»
* * *Интерес принца Аренберга к ее дочери был разгадан наблюдательной Варварой Александровной куда раньше, чем Елизавета поняла, что привычный мир ее души нарушен. В нем появился человек, который заслонил всех.
Аренберг! Он заставил вспоминать его, и вспоминать совершенно по-особому. Даже себе она стеснялась признаться, что все ее мысли сосредоточились на одном: когда она снова увидит принца, да и увидит ли?
Впрочем, матерью и дочерью владели совершенно разные устремления. Романтичной Елизавете грезились сцены, описанные в любовных романах, которые валялись без присмотра в будуаре матери, а потому постепенно перемещались в девичью спальню. Аренберг в глазах княжны олицетворял тип героя, достойного любви и преданности.
Мысли же Варвары Александровны, женщины с большой житейской сметкой, с того самого вечера у Ламбаль тоже не раз обращались к принцу. Княгиня не была склонна к сентиментальностям, поэтому конечно же она все взвесила и все продумала, прежде чем Аренберг в качестве доброго знакомого получил приглашение посещать их дом.
Знаменитое название кафе живо и по сей день, хотя в сегодняшней «Корацце» не подают ни знаменитого мороженого, ни прохладительных напитков. Здесь теперь бутик эксклюзивной одежды с такими же эксклюзивными ценами. Отсутствие покупателей говорит о том, что нынешние парижанки предпочитают одеваться отнюдь не в Пале-Рояле.
...Что могла искать Варвара Александровна в этом человеке, имея дочь на выданье? Богатства? Едва ли – у нее своего добра было столько, что в три жизни не прожить. Знатности? Вот здесь сложнее. Трудно не признать: при всем финансовом могуществе Строгановым не хватало аристократического блеска, того особого положения в обществе, особой близости к людям на троне, которые даются как раз не богатством, а уходящей корнями в глубь веков историей рада.
Брак с Аренбергом ввел бы Лизу в круг высшей европейской знати. Можно было замахнуться и на большее: ведь принц не делал тайны из своей заветной мечты – видеть Бельгию суверенным государством. А кто, как не он, в таком случае имеет право на корону и монарший престол?.. Тут мысли Варвары Александровны уносились столь далеко, что сердце у нее начинало учащенно биться. Но может ли женщина отказать себе в удовольствии хоть немного побыть в этом сладком плену? При всем том, если рассуждать здраво, разве история не знает примеров головокружительных возвышений? Разве не бывает избранниц фортуны? Так почему же ее милая арфистка не может пополнить их число?
Все чаще и чаще Шаховская баловала себя подобными рассуждениями. По пылкости характера она совершенно оставляла в стороне все те опасности, которые нередко сопутствуют погоне за невероятной удачей. А они как будто только и ждали момента, чтобы явиться во всем своем грозном обличье.
3. Громы небесные
Слово «революция» теперь уже звучало не только в кварталах бедноты, но и в особняках знати. Ругать короля и его правительство сделалось привычным, как и выражать более-менее искреннее сочувствие тем, кто прозябал в беспросветной нужде. Казалось, весь народ объединился в одной главной мысли: над их прекрасной страной должен наконец разразиться чудодейственный, очищающий ливень, способный излечить общественные язвы и смыть грязь, накопившуюся столетиями.
