Софрон Данилов - Манчары
— Эй, парни, вы что это заставляете моего дорогого гостя лежать у порога. Возьмите и перенесите его на почётную правую лавку и усадите на медвежью шкуру. Ослабьте ему путы! — распорядилась хозяйка дома, и голос её зазвенел звоном закалённого железа. Когда все её распоряжения были исполнены, протяжно заговорила сладеньким, медовым голоском: — Милый Басылай Манчары, всё сказанное тобой соответствует действительности. Ну-ка, раскрой свои уста, молчавшие со вчерашнего дня, разомкни свои губы, сомкнувшиеся ещё позавчера, и спой нам песню. Говорят же, что, когда погибает щука, остаются её зубы, когда умирает певец, остаются его песни. Пусть будущее поколение расскажет легенду о том, какую песню вам тут спели. Ну-ка, займите свои места! Быстро!
Манчары несколько раз глубоко вздохнул и, не спуская пристального взгляда с госпожи, горделиво вскинувшей свою головку, чистым, сильным голосом запел:
В ласковое тепло, в уют твоего гнездаБез злобы вступил.У очага твоего, в котором играют радуги,Не жаждал битвы.Я гостемВ твой домВошёл.
Твоя нежностьСравнится только с дыханием весны.Твоя красотаПоспорит только с цветущей сарданой.Твоя щедростьПодобна лишь плодоносной осени,И вотЯ гостемВ твой домВошёл.
ТвоиМысли, сверкающие, как алмазы в песке,Приветствуют царства.ТвоиСлова, драгоценные, как золотые слитки,Повторяют в восьми улусах.ТвойГолос — точно журчанье ручья.Улыбка твоя —Как луна в полнолунье,И вотЯ гостемВ твой дом вошёл.
Я увидел — не ложьГоворили мне люди,Я увидел — прекрасна ты,Точно белая пуночка,Жаворонок, рождённыйДля высокого неба.Я увидел — природа потрудилась немало,Чтоб создать тебя, нежную, стройную.
Я увидел тебя,И глаза мои чуть не ослепли,И сердце моё чуть не разбилось,И душа моя задрожала как лист.
Я увидел тебя,Ты прекраснейшая из прекрасных,Чудо лучшее из всех чуд,Тайна вечная из всех тайн…
Богиня Айысыт,Вижу, к тебе благосклонна,Если одной подарила так много.Бог ТангараОсчастливил тебя за всех,Если создал тебя без малейших изъянов.
— Но-о! — сказала польщённая госпожа, томно откинув голову.
— Пой, молодец, дальше, — прошамкал князь Шишигин, подстрекая певца.
— Пой ещё! Пой!.. — воскликнули все домашние, вместе с рабами и батраками.
Голос Манчары звучал все свободнее:
По сравненью с тобойЯ, несчастный,Тёмной ночиСродни,Туче грознойПодобен,С бурей снежноюСхож,ЗнаюсьС лютым морозомИ бурями.Я тот,Кого жаркий луч солнца не греет,Кого лунная ночь не баюкает,Кто с горем и болью сдружился,Кто тяжкими думами полн,Кто внемлет несчастьям,Кто слышит все муки, —Это я!
Я тот,Кто родимого крова не знал,Не изведал любви,Не баюкал дитя в колыбели,Кто очаг не сложилИ хлев для скота не построил, —Это я!
Я тот,Кто с бесправьем и гнётом мириться не мог,Кто все блага землиПроменял на борьбу,Кто лишился всегоРади общего счастья.
— Но-о! — Старый князь поддакивал, подливал масла в огонь. — Что же дальше?
— Какой же он бедняга!.. — Мягкими нежными пальчиками, на которых никогда не бывало мозолей, Славная Мария вытерла слезы. До чего же он складно поёт, как искусно изъясняется!
Но, я вижу,Мрачнее становится ночь,Но, я вижу,Сгущается тяжкая тьма,Но, я вижу,Всё злее людская нужда,Всё обильнее слёзыНарода.
И вотЯ как птица, застрявшаяВ старом дупле,Я ослеп и забыл,Куда нужно лететь,Я устал, и бессильеСвалило меня.И тогдаДорога моя пресеклась,Точно пашня,Мой путь завершился,Как след у порога…Я думал, что муки моиСумеешь понять ты одна.Я думал, что раны моиСпособна лишь ты успокоить.И вотЯ пришёл…
— Ха-ха! Ну-ну! — Качикат Уйбаан погладил свои усы, свесившиеся по обе стороны рта.
— Но-о! Слагай дальше! — послышались одобряющие голоса батраков.
Манчары остановился, слегка прокашлялся и, не спуская глаз с хозяйки дома, склонился в её сторону и продолжал петь:
Я ждал, что прославленный ум твойМеня укрепит,Что нежное сердце твоёМеня отогреет,И вотЯ пришёл…
Но оказалось,ЛживуюНарядили небесной мечтой,КоварнуюПрославили по великой земле,ЖестокуюОкутали радужным вымыслом.О, горе!
— Но-о! А дальше как было? — опять оживился князь Шишигин.
— Но-о!.. — с тихим выдохом произнесла Славная Мария и махнула рукой в сторону левой половины дома.
Это, видимо, означало: «торопитесь с варевом». В пылающий и без того камин подбросили дров.
Склонившийся Манчары вдруг сразу выпрямился, взгляд его заострился:
Но оказалось,Белая кожей,Ты вместилище чёрных замыслов.Но оказалось,Ласковая и весёлая,Ты коварнее злобных духов.О, беда!Сердце твоё —Что очаг без огня,Лик твой —Что небо без солнца.
— Чего-чего он болтает там? — Качикат Уйбаан стукнул кулаком по столу. — Ведь он же оскорбляет и поносит! Прекрати! Перестань!
Манчары со связанными руками поднялся на ноги. И гремящим как гром голосом, заглушая все другие голоса, запел так, что казалось, вздрогнул и приподнялся потолок юрты:
О, обида!Если бы знал я об этом!Не попался бы в твой капкан.О, несчастье!Кабы подозревал тебя,О твой порог не споткнулся бы.О, проклятье!
Верёвки, которыми был связан Манчары, со скрипом натянулись и затрещали.
— Но-но-о!.. — заикнулся было из-за печки тихий одобрительный голос, но тотчас же смолк.
— Цыть! — перебивая, рявкнул Качикат Уйбаан и, опрокинув сиденье-чурбан, вскочил на ноги. — Хотя ты обругал и облаял нас, но мы с тобой, однако, ещё поговорим!..
Славная Мария тихо подошла к Манчары и встала перед ним, подбоченясь.
— Варнак Манчары, за песню свою прими мою благодарность. Я достаточно состоятельная женщина, чтобы заплатить воздаяние за одну песню. Я достаточно богата, чтобы напоить, накормить одного гостя. На, пей эту водку! — сказала она и, взяв бутылку водки, стоявшую на столе, бросила к ногам Манчары. Бутылка разбилась вдребезги. Затем Славная Мария повернулась к камину: — Это варево пусть кипит всю ночь! Преступник Манчары, неужели ты посмеешь сказать, что тебя не уважили и не угостили? Это для тебя я поставила бутылку водки, сварила полный котёл жирного мяса.
И медленно, как пава, поплыла в свою спальню.
— Ха-ха! Уважили дорогого гостя: напоили, накормили, — загоготал во всё горло Качикат Уйбаан. — Ну, Манчары Басылай, утолилась твоя жажда крепкой водкой, наполнился твой желудок жирным мясом?
…Утром Манчары увезли в город, в тюрьму. А к вечеру он бежал из тюрьмы.
«Дядя, не уезжай!»
Выехав на опушку леса, за которой простиралась широкая долина, Манчары соскочил с коня, стал энергично двигать руками и потягиваться, чтобы размять онемевшую спину. Казалось, что руки и ноги его отнялись. И неудивительно, ведь он проехал свыше ста вёрст, не слезая с лошади. Вчера вечером он ещё находился в Качикатцах, нагнал страху на знаменитых баев Западного Кангаласа, переправился через реку и остановился в Качикатских лесах, чтобы отдохнуть. Но по его следам уже гнался исправник с отрядом казаков. Кое-как Манчары удалось ускользнуть от этих жестоких и опытных преследователей. Помогли друзья, которые всё вовремя разузнали и успели предупредить. О, как, наверное, нервничает и ярится с досады господин исправник, найдя только следы уже давно остывшего костра!
Уставший, проголодавшийся конь, как только остановился, сразу же начал жадно щипать траву. «Ну, пусть поест», — подумал Манчары и отпустил поводья. Знойное июньское солнце находилось в самом зените. Притихший в тёплой неге лес, подёрнутый переливающейся цветущей зеленью, замер. Простирающаяся на несколько километров долина с синеющей кромкой противоположного края плещется ковром ярких цветов. Отовсюду слышатся голоса зверьков и звонкое пение птичек.
Лёжа на спине среди цветов, Манчары задумчиво уставился в небо. Как оно высоко, бездонно! Вот бы витать беспечно и беззаботно в этом беспредельно голубом просторе, как тот жаворонок, что трепещет там, в далёкой выси!
Но очевидно, и на небе господствует тот, кто сильнее и богаче… Наверное, исправник со своими прихвостнями обыскивает качикатских жителей, надеясь, что найдёт того, кто укрывает Манчары. Но тот, кого они ищут, внезапно вынырнет вёрстах в ста от Качиката. Сейчас он находится на землях владыки Эмисского наслега, бая Бакысы. Завтра-послезавтра, когда прибудут его друзья, он «погостит» у самого бая Бакысы. Пусть исправник «обрадуется», прослышав об этом!
