Юзеф Крашевский - Сиротская доля
Добряк бакалавр Пачосский сидел за обычным своим занятием, сочиняя бессмертную поэму "Владиславиаду", когда Мартиньян внезапно вошел к нему в комнату. Время и неожиданный приход были так необычайны, что Пачосский вскочил в испуге. На лице его отражались удивление и боязнь.
— Что с вами, пан Мартиньян?
— Ничего, — отвечал юноша, подавая руку и садясь на диванчике. — Послушайте, добрый друг, ибо я считаю вас единственным лучшим другом.
Пачосский схватил его за обе руки и сказал:
— Вы можете рассчитывать на мою полнейшую преданность. Говорите откровенно.
— Только не смейтесь надо мной.
— Вы знаете, что я никогда но смеюсь не только над чувствами и мыслями, которые уважаю, но не смеюсь и над заблуждениями человеческими.
— Пан Пачосский! Я несчастлив… я влюблен.
Гувернер заложил руки и даже вскочил с беспокойством.
— Что вы говорите! — воскликнул он. — Вам нет еще двадцати лет, а вы уже влюбились! Боже мой! Да что же скажет пани, ваша достойная матушка?
— Маме все известно.
Пачосский раскрыл рот от удивления.
Он был растроган признанием и едва не сознался, что сам влюблен напрасно и без надежды.
— Вот вы и попали в западню, пан Мартиньян, — сказал он серьезно. — А известно вам, что такое любовь? Знаете ли, что любовь, о которой говорит Гораций…
— Какое мне дело до Горация! — прервал Мартиньян. — Скажите, что мне делать?
— Remedia amoris [3] различны, весьма различны, — ответил, подумав, Пачосский, — но, кажется, самое лучшее — разлука.
— О Господи!
— Кто же она? — спросил робко педагог, боясь услышать имя Адольфины.
— Кто же, как не моя кузина!
Пачосский пожал плечами, как бы не имея что отвечать на это.
— Мать и отец противятся, — сказал юноша, — а между тем, пан Пачосский, я влюблен.
— Позвольте, однако, — подхватил он, — куда же она или мы удаляемся?
— Послушайте и не выдавайте меня, — шепнул Мартиньян, — брат увозит ее с собою. Надо это уладить, а если они уедут, я… я… не знаю, что будет со мною, я готов совершить какое-нибудь безумие.
Пачосский испугался. "О, — подумал он, — в этом случае я не сохраню тайны и расскажу матери".
— Вы воспламенены, — отозвался он, подумав немного, — но послушайте старого, доброго друга. Сделать какую-нибудь глупость всегда успеете. Необходимо прежде исчерпать все другие средства. Я тем искреннее люблю вас, что сам не раз бывал в подобном положении; я старше вас и опытнее. Имейте терпение, родители впоследствии убедятся и, конечно, смягчатся — нужно только подождать.
— Но она уедет, я не буду видеть ее, и горе пожрет меня!
— Пожрет да, это поэтическое выражение! — воскликнул Пачосский. — Откуда это берется — поэзия? Первый раз слышу от вас поэтическое выражение. Но горе не пожрет вас — время отнимет у него силы (аллегорическая фигура недурна). Надобно ждать и выдержать.
— Так, а между тем она выйдет замуж! — воскликнул Мартиньян.
— Нет, в этом будьте покойны, — возразил Пачосский, — бедные невесты теперь замуж не выходят, а притом же вы для нее такая блистательная партия.
— Она меня отталкивает.
Пачосский качал только головой, не желая высказаться.
— Я в отчаянии! — прибавил Мартиньян. — Если брат увезет ее отсюда, я умру, я не переживу этого!
Старый педагог, привыкший все принимать серьезно, побледнел и испугался; но, не выказывая этого, подумал: "Об этом непременно надо известить пани Бабинскую".
Он призадумался: надо было пролить немного бальзама на раны юноши, хоть для временного облегчения.
— Ради Бога, — сказал он, взяв его за руку, — не предавайтесь преждевременному отчаянию. Терпение. Об этом отъезде городят вздор — маменька ваша не позволит.
— А мне кажется, напротив.
— Вам напрасно кажется; вы забываете, что панна Людвика ей необходима: на кого бы она ворчала без нее?
Педагог понял, что сболтнул лишнего, но поздно.
— Да, да, — поправился он, — не теряйте надежды. Если любовь ваша истинная, она преодолеет все преграды, если же это юношеская фантазия, она вскоре уступит место другому чувству. Не надо только делать глупостей, которых иной раз ничем не поправишь. Успокойтесь, идите спать, и все будет хорошо.
Мартиньян, которому признание облегчило немного душу, скоро ушел. Пачосский в тот же вечер поспешил бы с донесением, но было уже поздно. Рано утром, увидев пани Бабинскую в саду, он подошел к ней. Она была к нему довольно внимательна, и хоть выражалась, что Пачосский — человек ограниченного ума, однако держала его при сыне за добросовестность.
— Извините, — сказал он ей, кланяясь низко, — что, может быть, придется мне смутить ваше спокойствие, но так как мне вверен надзор за вашим сыном, то я не отвечал бы этому доверию, если бы скрыл важный симптом, замеченный мною в моем любимом воспитаннике.
— Помилосердствуйте, пан Пачосский, говорите просто и ясно, вы пугаете меня.
— Вы не беспокойтесь, ясновельможная пани: то, что я вверю вашему материнскому сердцу, не должно ни удивить, ни испугать вас, ибо это обыкновенное свойство природы человеческой.
— Но в чем же дело?
— Пан Мартиньян, немного только преждевременно, подчинился закону природы… и сильно влюбился.
Пани Бабинская махнула рукой.
— Это глупости, я знаю, — отвечала она, — ребячество.
— Как вижу, вы, ясновельможная пани, легко относитесь к чувству, которое именно в возрасте пана Мартиньяна бывает наисильнейшим. Он не только влюблен, но и страшно безумствует. При одном лишь известии, что предмет его любви должен уехать, он заявил в отчаянии, что этого не перенесет, что может наделать Бог знает чего.
— Но куда же этот предмет должен уехать? — спросила Бабинская.
— Пан Мартиньян слышал, что она уезжает с братом.
— Во-первых, это вздор, ибо без моего разрешения он взять ее не может, — спокойно сказала пани Бабинская, во-вторых, некуда ему взять ее; а в-третьих, скажу вам откровенно, что если б он взял ее, то у меня гора свалилась бы с плеч.
— Но ясновельможная пани не может вообразить себе, в каком положении пан Мартиньян.
— Вы полагаете?
— Я тревожусь.
— В таком случае посоветуемся.
— Я не гожусь в советчики, вы лучше прикажите.
Пани Бабинская шла некоторое время молча по дорожке.
— Знаете что, уезжайте с Мартиньяном этак на месяц куда-нибудь на воды или просто путешествовать, а в это время или она оставит наш дом, или он развлечется, забудет.
— Я готов, — сказал Пачосский, — хоть я и не скрываю, что боюсь за молодого человека и боюсь ответственности, которая ляжет на меня.
— Вы смотрите на эти вещи слишком серьезно, — возразила пани Бабинская. — Надо занять его, развлечь. Это ребячество.
Пан Пачосский поклонился и ушел.
— Пожилые, — бормотал он, возвращаясь к себе, — никогда не сумеют понять молодежи; они легко смотрят на чувство, отчаяние, на привязанность, а потом… потом, когда юноша наделает глупостей, помощь уже не нужна.
Хотя сам Пачосский и не сделал бы никакой глупости, однако был уверен, что Мартиньян сдержит слово. Его сильно беспокоило, какое именно безумство мог учинить его воспитанник. И он мысленно перебирал всевозможные варианты.
— Я исполнил свой долг, остальное меня не касается, — сказал он и возвратился к своей "Владиславиаде", и именно к одному стиху, который уже пятый раз переделывал, не будучи им доволен.
Стих этот был следующий:
"Уж ясное солнце обливало светом горные вершины".Вторая редакция казалась ему лучше:"Уж ясный свет солнца озлащал вершины".Но потом Пачосский переменил еще раз:"Уж солнечный свет обливал горные вершины".Но и эта перестановка слов ему не понравилась:"В тумане спали долы, и солнце гор вершины"…
Но тут надо было изменять последующие стихи, что привело бы к порядочной ломке, и он остался при первой редакции, хотя и сознавал ее слабость.
И он начал переделывать другие стихи, не догадываясь, что оживленная сцена, находившаяся в связи с предыдущею, разыгрывалась в комнатке Людвики.
Пани Бабинская, долго воздерживаясь от всякой ворчливости, поддалась наконец обуревавшему ее чувству.
После разговора с Пачосским, она ходила еще по парку и сердилась на неблагодарную девчонку и даже на своего сына. Досада эта усилилась через некоторое время до такой степени, что пани Бабинская, не обдумав поступка, быстрыми шагами пошла в комнату Люси.
Она не встретила там Мечислава, что ей очень было на руку, а судя по тому, как она вошла и заперла дверь, бедная сиротка поняла, что посещение это не обойдется без неприятных упреков.
Запыхавшись немного от быстрой ходьбы, пани Бабинская опустилась на диван и осмотрелась вокруг. Она тотчас же увидела, что девушка собирала и увязывала свои убогие вещи.
