Лотар-Гюнтер Букхайм - Лодка
Я вздрагиваю на влажном ветру и задерживаю дыхание, чтобы не впустить в легкие слишком много удушливых испарений.
Над стеной канала собралась толпа: рабочие из гавани в промасленных спецовках, матросы, несколько офицеров флотилии. Я узнаю Грегора, которого не было с нами прошлой ночью, Кортманна, сиамских близнецов Купша и Стакманна. Труманн, конечно, тоже здесь. Он выглядит совершенно нормально, без каких-либо следов ночной пьянки. За ним я замечаю Бехтеля, с глубинной бомбой на верхней палубе, и Кремера — с авиабомбой. Явился даже пижон Эрлер, окруженный компанией девушек с букетами цветов. Нет только Томсена.
— Ну-ка, где эта безмозглая медицинская шлюшка? — слышу я голос моряка рядом со мной, сматывающего трос.
— Парни, эти сучки просто чокнутые! — отзывается другой.
— Вон та маленькая, третья слева, я ее поимел!
— Врешь!
— Честное слово, это правда!
Слева по борту, ближе к корме, внезапно вспенилась вода. Полностью, пока она полностью не наполнилась воздухом, продули первую цистерну плавучести. Мгновение спустя вода забурлила вдоль обоих бортов: цистерны продуваются одна за другой — верхняя палуба поднимается повыше над поверхностью воды.
Артиллерист сверху кричит: «Вот такую посудину!» и разводит руками, как рыбак, хвастающийся своим уловом. Один из нашей команды в ответ показывает язык. Раздаются всевозможные шутки, насмешки, строят друг другу рожи. Не со зла, по-доброму подтрунивают — но этот юмор скоро прекратится.
Пора и вправду отваливать. Командир, офицеры, вся команда на борту. Замена Бекера, которому досталось в Магдебурге, — бледный, тощий восемнадцатилетний юнец.
Пик прилива был час назад. Нам будет легко выйти в море.
Наша команда на верхней палубе с честью играет отведенную ей роль в этом спектакле — как здорово наконец-то выйти в море! А провожающие на пирсе делают вид, что умирают от зависти к нам. Вы уходите в чудесный круиз! Вы будет бить врага и заслужите все медали, а мы, несчастные, останемся в долбаной Франции лапать потаскушек.
Я выпрямляюсь в своем жестком кожаном облачении. Я стою, вызывающе засунув руки в карманы куртки на войлочной подкладке, достающей до колен, и притопываю ногами, обутыми в тяжелые сапоги на пробковой подошве, защищающей от ледяного холода железа.
Старик усмехается:
— Что, невтерпеж?
Музыканты военного оркестра в своих стальных шлемах тупо смотрят на нас.
Неряха-фаготист во втором ряду уже в пятый раз облизывает мундштук своего инструмента, как будто это леденец.
И секунды не прошло после того, как он все-таки вылизал свой фагот, и…
Кривоногий дирижер поднял свою палочку и грянула медь; еще секунда — и все разговоры потонули в музыке.
Убрали обе сходни.
Первая вахта заняла свои места. Вторая вахта остается на верхней палубе. Первый вахтенный свистит сигнал отхода. Командир ведет себя так, как будто все происходящее его совершенно не касается, и невозмутимо попыхивает толстенной сигарой. Наверху, на пирсе, Труманн тоже закурил свою. Они салютуют друг другу, зажав сигары между указательным и средним пальцами. Первый вахтенный офицер раздраженно отворачивается.
Оркестр смолк.
— Где Меркель? — задает вопрос Старик, показывая на пирс.
— Не получил разрешение выйти в море.
— Стыд и позор!
Старик, прищурившись, смотрит в небо, затем обволакивается особенно густым облаком дыма, как паровой буксир.
— Отдать все концы, кроме швартовых!
Солдаты на пирсе отдают носовые и кормовые. Матросы на палубе, слаженно действуя, собирают их. Заметно, что они уже семь раз уходили в поход.
— Левая машина, самый малый вперед! Правая машина, малый назад! Обе машины, стоп!
Теперь в воду плюхаются швартовы.
Наши кранцы проплывают мимо округлого брюха внешнего бункера. Бурление воды за кормой заставляет меня обернуться назад.
Лодка освободилась от пирса. Зловещий паром на маслянисто-черных водах Стикса, на зенитной платформе которого, за круговым ограждением мостика, стоят люди в кожаных доспехах. Не виден выхлопной газ, не слышно шума двигателей. Как будто отталкиваемая магнитом, лодка удаляется от мола.
На мостик падают маленькие букетики цветов. Вахтенные втыкают их в вентиляционные заглушки.
Темная полоса воды между серой сталью лодки и масляной стенкой мола продолжает расширяться. В толпе на пирсе возникает какое-то оживление. Кто-то продирается сзади, расталкивая провожающих: Томсен! Он вытягивает обе руки вверх, на его шее сверкает свежеполученная награда. Над вонючей водой разносится его рев:
— Хайль UA!
И снова: «Хайль UA!»
С непривычным для него безразличием Старик в ответ взмахивает сигарой.
Лодка медленно выходит в затянутую туманом внешнюю акваторию и горизонт расширяется. Нос направлен в открытое море.
Постепенно с поверхности воды поднимается туманная мгла. По черным стальным балкам крана солнце вскарабкивается выше. Его бриллиантово-красный свет заполняет все восточное небо. Края облаков испещрены красными пятнами. Даже на долю чаек достается часть великолепия. Сложив крылья, они пикируют сквозь лучи света почти до самой воды, чтобы в последний миг с пронзительным криком взмыть вверх.
Дымка полностью рассеивается, и маслянистая вода переливается в лучах солнца. Плавучий кран неподалеку от нас выпускает гигантское облако пара, которое тотчас же окрашивается в красные и оранжевые тона. По сравнению с ним даже красная надпись BYRRH кажется бледной.
Небо стремительно приобретает зеленовато-желтый оттенок, и облака становятся тусклого сизо-серого цвета.
За бортом проплывает позеленевший аварийный буй. Глядя за корму, я вижу красные крыши зданий, медленно скрывающиеся за отливающими желтым светом кранами.
Внезапно раздается высокий прерывистый звук. Он переходит в хриплый рокот. Палуба завибрировала под ногами. Грохот становится громче и переходит в ритмичный шум: заработали наши дизели.
Приложив руки к холодному железу бульверка мостика, я ощущаю пульс машин.
Море набегает на нас короткими порывистыми волнами, разбивающимися о цистерны плавучести. Нос волнореза проскальзывает рядом и исчезает позади.
Мимо проплывает транспорт, камуфлированный зеленым, серым, черным цветами.
— Около шести тысяч тонн! — замечает командир.
Вода не пенится у носа транспорта, он стоит на якоре.
Наш курс пролегает так близко от побережья, что мы можем разглядеть все детали пейзажа. С берега нам машут солдаты.
Мы двигаемся со скоростью медленно едущего велосипедиста.
— Приготовить верхнюю палубу к погружению! — отдает приказ командир.
Убираются кнехты, на которых крепились лини, закрепляются багры, лини и кранцы прячутся в полостях под решетчатыми люками. Моряки закрывают все отверстия на верхней палубе, убирают флагшток, разряжают и снимают пулеметы.
Первый номер придирчиво смотрит, чтобы все было сделано, как надо: при бесшумном подводном ходе не должны раздаваться никакие звуки. Первый вахтенный перепроверяет еще раз, затем докладывает командиру:
— Верхняя палуба готова к погружению!
Командир приказывает ускорить ход. Между решетками вскипает пена, и брызги достают до боевой рубки.
Скалистый берег скрывается позади. В его расщелинах все еще прячутся тени. Зенитные батареи настолько хорошо замаскированы, что я не могу обнаружить их даже при помощи бинокля.
К нам присоединяются два патрульных катера, переоборудованные траулеры, чтобы обеспечить нам защиту от воздушной атаки.
Спустя немного времени появляется минный тральщик, который также будет сопровождать нас. Это большое закамуфлированное судно, внутренности которого доверху заполнены бочками и прочим плавучим грузом. Его верхняя палуба ощетинилась зенитными пулеметами.
— Их работе не позавидуешь, — говорит штурман. — Они ходят по матам, чтобы не сломать кости, если рванет мина. Каждый день одно и то же: туда-сюда, взад-вперед… Упаси бог от такого!
Наша лодка держится точно посередине широкой кильватерной струи, остающейся за тральщиком.
Я осматриваю в бинокль вытянутую в длину бухту Ла-Баул: сплошной ряд кукольных домиков. Затем я поворачиваюсь к корме. Сен-Назер превратился в тонкую линию на горизонте, высокие краны — всего лишь булавки, едва заметные на фоне неба.
— Здесь трудный фарватер. Полным-полно всякого мусора. Вон там — видите! — верхушки мачт. Это был транспорт союзников, потопленный «Штуками»[11]. Бомба попала прямо внутрь трубы. Его видно при отливе. Вон еще один. А перед ним — плавучий маяк.
Когда ничего, кроме северного побережья эстуария, не стало видно, штурман приказал достать оптический визир. Он установил аппарат на стойке и склонился над ним.
