Ольга Гурьян - Край Половецкого поля
И, гордый своими новыми знаниями, сам выцарапал на стенке свое имя:
Вахруша
А на следующий раз смотрит, кто-то бессовестный к его имени еще два слова прибавил:
Вахруша — ослиные уши
Так обидно это показалось Вахрушке, что даже голос у него в горле прервался. Глаза бы не смотрели на бесстыжие рожи певчих.
Он пробормотал:
— Я сейчас вернусь. Надо мне.
Из церкви выскользнул и отошел подальше.
А ночь-то какая!
В темном небе звезды гаснут, на краю неба заря занимается. Белый снег, чистый снег землю покрыл, на крышах пышно лег. Воздух свежий, хрупкий, хрусткий — дышать не надышаться.
Вахрушка по привычке нагнулся свежего снежку набрать, пожевать снежку. А как выпрямился, перед ним Ядрейка.
Почесть с самой осени не видались — вот радость-то! Стали они друг друга расспрашивать, наперебой про свою жизнь рассказывать.
Как поздней осенью приостановилось построение храма, и мастера все на зиму разъехались по своим деревням, послал игумен Евана на монастырскую кухню, а Ядрейку приставил к лошадям. Он в лес по дрова ездит, один раз в город ездил, в Путивль, сани мороженой рыбы на продажу отвез.
— А ты, Вахрушенька? Заморенный ты какой-то и вытянулся, скоро меня догонишь. Неможется тебе, что ли?
— Нет, — говорит Вахрушка. — Я здоров. Только надоело мне здесь. Я и рад бы учиться, да иной раз погулять хочется. На волю мне хочется. Хороша вольная волюшка.
— Не унывай, — говорит Ядрейка и хлопнул его по спине. — Зима-то кончается, весна не за горами. А я надумал…
И, нагнувшись к Вахрушке, во все стороны оглянувшись, шепотом рассказал, что надумал.
— Где же мне тебя найти, когда время придет? — спрашивает Ядрейка.
А Вахрушка отвечает:
— Я каждое утро, как служба в церкви кончится, хожу за водой к реке.
— Ну, беги, — говорит Ядрейка, — а то хватятся тебя, колотушек надают. Теперь уж недолго…
Каждое утро ходит Вахрушка за водой, нет и нет Ядрейки. И сегодня нет, и завтра будет ли? А время-то идет. Уже капель звенит, снег лужами растекается, на проталинках кое-где сквозь бурую траву зеленая молодая травка острые кончики высунула. Зря сболтнул Ядрейка, утешить его хотел, — не придет.
Ан вот он, Ядрейка, тут как тут, дожидается у реки!
— Назавтра порешил я, — говорит. — Завтра меняв город посылают. Меду сотового накопилось много. Посылают меня мед в город отвезти на торги. Так ты…
И научил Вахрушку, что делать и как говорить.
На следующее утро на рассвете Вахрушка пошел за водой, а к реке не спустился. Спрятал ведро в кустах, монастырскую стену кругом обогнул крадучись, чтобы брат-привратник острым взглядом его не приметил, не остановил бы. А как отошел подальше, вышел на дорогу и медленно вперед пошел.
Вот нагоняет его воз. А на возу Ядрейка и пожилой монах. Монах кричит:
— Эй, ты, куда идешь?
Вахрушка отвечает, как его Ядрейка научил:
— Меня брат Никодим в город послал за книгой, ему там книга обещана.
Ядрейка говорит:
— Ой, да не дойти тебе до города. Пешему в одни сутки не дойти.
— Не дойти, — вторит Вахрушка, а сам захныкал жалобно-прежалобно и кулаком сухой глаз трет.
— Тебя волки заедят, — говорит Ядрейка.
— Заедят, — вторит Вахрушка и как завоет в голос, уже оба глаза трет. Со стороны посмотреть, подумаешь, изойдет парнишка слезами.
— А не подвезти ли нам его до города, христианскую душеньку спасем? — говорит Ядрейка монаху. — На возу, чай, места хватит.
Пожалел монах Вахрушку, позволил ему на воз взобраться.
Вот едут они, и Вахрушка шепотом спрашивает:
— А Евана нет?
— А не захотел Еван с нами уйти, — тоже шепчетЯдрейка. — Решил грехи свои замаливать. «На том свете. говорит, с меня спросится, что я пел-плясал, народ смущал». Хочет теперь наш Еван в монахи постригаться. Ему в монастырской кухне нравится. Говорит: сытно, покойно и старым костям тепло.
А уж монах оглядывается: чего они шепчутся? Они и замолчали.
Под вечер подъехали они к городу. И вдруг Ядрейка как всплеснет ладонями, как запоет во весь голос:
Летела сорока на речку,Встретила сорока скворечика:— Ты, скворечик, скворушка, скворец,— Поведи меня, сороку, под венец! —— Скворушка сороке в ответ:— Нет-нет-нет! И нет! Нет! Нет!
— Опомнись! — кричит монах.
А Ядрейка соскочил с воза, Вахрушку подхватил, на землю поставил и говорит:
— А пошел ты к бесу — сам своим прокисшим медом торгуй! Нам с тобой не по пути. Не поминай лихом.
Схватил Вахрушку за руку и быстрым шагом пошел прочь.
Глава пятнадцатая ПЕТУХ
Ядрейка с Вахрушкой переночевали на постоялом дворе, а наутро спросили хозяина, где бы им можно подрясники на мирскую одежду сменять.
Хозяин усмехнулся и говорит:
— Беглые, что ли? Да не пугайтесь меня. Мое дело сторона. Я не видал и не слыхал, а совет могу подать. На всякие темные дела есть у нас в городе человек, Олексей Онисимыч. Он и деньги дает в рост под заклад, а кто заклад вовремя не выкупит — рубаху там, или сапоги, или еще что, — он это продает. Только вы к нему скорей идите и долго там не задерживайтесь.
— Что так? — спрашивает Ядрейка.
— А как бы петушок на его высокую крышу не сел.
— Если крыша высокая, петуху не взлететь, — говорит Вахрушка рассудительно.
— Белому не взлететь, черному не взлететь, желтому не взлететь. А красный взлетит, крылышки распушит.
Они на эти слова не обратили внимания, спросили у хозяина дорогу, пошли. В самом деле дом хороший, деревянный, крыша высокая. Стоит особняком, от соседей подале. Поднялись они на крыльцо, постучали в дверь. Отворяет им рябая баба. Как увидела она монахов, замахала руками, норовит дверь у них перед носом захлопнуть, кричит:
— Пошли, пошли! Мы милостыню не подаем!
— А мы Христа ради не просим, — говорит Ядрейка. Ножку подставил, уж ей дверь не закрыть. — Веди нас к твоему хозяину, к Олексею Онисимычу. Мы по делу.
— Раз так, заходите! — А сама зовет: — Олексей Онисимыч, к тебе тут два монаха пришли!
И выходит в сени… Да как вы думаете: кто? Выходит к ним прежний приятель — Алешка. Вот кто!
Ну конечно, обрадовались они друг дружке. Алешка велел своей хозяйке стол накрывать, а сам вынес Ядрейке с Вахрушкой по хорошей рубахе, и штаны, и сапоги, и пояски плетеные — всё, что полагается. А их подрясники на свет посмотрел, нет ли дыр, и себе взял.
— Пойдут в уплату, а за остальное рассчитаемся потом. Свои люди — сочтемся.
— Говорят, больно велик ты рост берешь, — говорит Ядрейка.
— С вас немного возьму. Свои люди.
Вот они сели за стол — пьют, едят, беседуют. Алешка своим умом да удачей похваляется:
— Блестовит не велик городок, большие дела там вести невозможно. И у всех на виду — того гляди, в суд потащат или избу подпалят. Продал я там свое имущество, сюда переехал. Здесь мне и вольготно, и выгодно. Придет ко мне богатый купец или княжеский дружинник, я ему без свидетелей в долг поверю, ничего с него лишнего не спрошу — мне такой человек всегда пригодится. О чем ни заикнись, отказать не посмеет, свой долг памятуя. А придет ко мне бедняк, я ему сколько спросит, любую половину дам, а через месяц вдвое с него потребую. А нет у него чем рассчитаться, самого за долги продам. Хорошо я здесь нажился, грех жаловаться. И дом у меня лучше прежнего, и в укладке золото-серебро завелось.
— А петь не поешь? — спрашивает Ядрейка. — Голос такой у тебя прекрасный.
— Глупости это всё, — отвечает Алешка. — И петух поет, а пользы от того нету. Шею свернут — и в щи.
— Петух пением время указывает, — говорит Вахрушка.
— Глупости это, — отвечает Алешка.
Вот побеседовали они, а уже вечер настал. Время за столом незаметно идет. Последнюю чару выпили, спать полегли. И снится Вахрушке страшный сон. Будто пляшет он, пляшет, остановиться не может. Уж дыхания не хватает, а он все пляшет. И пляшет он не на площади деревенской, а в знойной стране Сурия-Нирокурия. Жарко, жарко. Из-под сапог душная пыль дымом вздымается, на солнце сверкает, подметки жжет, глаза щиплет. И не солнце в небе светит — огромная птица по небосклону кружится. Распустила красные крылья — всё небо закрыла, Вахрушке на лицо навалилась, дышать не дает, человечьим голосом кукарекает:
«Проснись!»
Вахрушка вскрикнул, проснулся. Вся комната полна дыма. Ядрейка ему одной рукой глаза и рот заслонил, а другой подхватил его под мышку, из дома поволок. А уж тот весь пламенем охвачен.
Алешка как в одной рубахе спал, так и выскочил на улицу, стоит и молчит, смотрит, как огонь его дом пожирает. И соседи все выбежали на пожар, а стоят, смотрят, огонь не гасят, вещи таскать не помогают.
