Наталья Павлищева - Екатерина и Потемкин. Тайный брак Императрицы
И угораздило же ее есть все вперемешку! Роджерсон даже вздохнул, вспомнив весьма недурной обед у рижского бургомистра. Куры, фаршированные миндалем, или форель с раками были хороши, но их не стоило заедать суфле с бланманже. Можно, все можно, и лосося, и суфле, и раков, только по отдельности, с перерывами. Но как запретить это государыне, которая считает себя здоровой и сильной? Так и есть, императрица славится здоровьем, но все же нашелся предел: ее пищеварение тоже не всесильно. Если обойдется, надо посоветовать государыне прием слабительного раз в неделю.
Если обойдется… От этой мысли Роджерсону стало совсем не по себе, даже холодный пот прошиб.
Вдруг из комнаты государыни скользнула Анна Протасова, подошла к медику почти вплотную, приглушенным голосом заговорила:
— В Риге аптекарь есть, настои отменные делает. Говорят, ото всего помогают, особливо для живота…
И все-то эта Протасова знает, даже в Риге знает, не то что в Петербурге! Но сейчас Роджерсона беспокоило другое, а ну как аптекарь навредит? Отвечать придется ему, Ивану Самойловичу. Но кивнул:
— Пусть приведут…
Следовало сначала выпытать состав его зелья, чтобы понять, чего ждать.
Аптекаря звали Абрахам Кунц, его притащили чуть не в нижнем белье, не обращая внимания на то, что на дворе ночь. Пытаясь дрожащими пальцами нащупать пуговицу на поле кафтана, он испуганно бормотал:
— Я есть… нитшего… нет… нет…
А чего «нет» и сам не знал, просто на всякий случай отрицал свою вину.
От его нелепых попыток нащупать пуговицу там, где ее уже не было (аптекарь просто перекосил полы кафтана и сместил петли относительно пуговиц на две), стало смешно. Роджерсон подошел, молча расстегнул остальные, поправил и снова отошел, предоставив аптекарю дальше разбираться с кафтаном самому.
Тот пробормотал слова благодарности по-немецки и снова стал уверять на ломаном русском, что он «нитшего».
Для себя лейб-медик решил, что такой отравить не решится, а вот помочь… Кто ж его знает, вдруг у него есть что-то для улучшения пищеварения?
Услышав о проблемах с пищеварением, Кунц, видно, решил, что это для самого Роджерсона, и торопливо закивал:
— Я, я! Мой балсам ест!
— Быстро ли помогает?
— Помогайт? Я, Я! Два недел помогайт… запор не пудет… понос не пудет…
— Какие две недели?! — взревел Роджерсон, до смерти перепугав бедного аптекаря, который снова потерял нужную пуговицу и перекосил полу. — Сейчас надо! Срочно!
Аптекарь с сомнением посмотрел на возбужденного лейб-медика, не похоже, чтобы тот мучился поносом, значит, запор?
— Клизм?
— Кой черт клизма!
Иван Самойлович за прожитые в Петербурге годы научился не только чертыхаться, но ругаться и куда крепче.
Кунц, наконец, решился поинтересоваться:
— Фам? Фам лутче клизм…
— Не мне, императрице! Настойку нужно, а у меня…
Он хотел сказать, что ничего нет, но вовремя одумался, только поинтересовался:
— У тебя что есть? Слышал, что зелье какое-то…
— Селье? Балзам ест…
Аптекарь хотел добавить, что он тоже поможет после недели приема, но не успел, Роджерсон снова взвыл:
— Вези!
— Надо немного… делат… нихт сразу…
— Сколько нужно? К утру успеешь?
— Утро? Да, успеть… я…
— Успей, дорогой, успей, императрица животом мается, — неожиданно посоветовала молчавшая до сих пор фрейлина Протасова.
Кунц действительно изготавливал и успешно продавал горькую настойку для улучшения пищеварения, в которую входили корень валерианы, цветки лаванды, тмин, розмарин, плоды укропа, кориандр, шалфей и еще кое-что. На всякий случай он решил добавить еще тысячелистник, горечавку, анис, зверобой, кору дуба, перечную мяту и горькую полынь… Что-нибудь да поможет, а навредить тут нечему. Крепкую настойку делать не стал, получилось весьма приятно на вкус и запах.
К утру, когда за ним снова приехали от Роджерсона, Кунц был готов. Теперь он уже оделся, как положено (вдруг придется предстать перед глазами самой императрицы?), все пуговицы были застегнуты еще дома и парик заново напудрен.
Лейб-медик понюхал полученное средство, хмыкнул и протянул пузырек Кунцу:
— Сделай большой глоток.
Пришлось пробовать на виду у медика и той самой фрейлины, видно, они имели прямой доступ к императрице, и государыня им особо доверяла.
Убедившись, что аптекарь не боится пить то, что предлагает, Роджерсон поинтересовался:
— Сколько дать императрице, может, все сразу?
Кунц, вспомнив о коре дуба, замахал руками:
— Сачем все?! Нет, нушно по стопочке перет еда. Мошно и мешду ним… но только сеготня… потом нет! Айн стопка и кушат…
— Поняли, поняли, — остановила его фрейлина, взяла бутылку из рук и, налив в небольшую стопку, храбро глотнула. Некоторое время она стояла молча, словно прислушиваясь к себе, потом кивнула:
— Ничего, пить можно.
Кунц почти обиделся, потому что настойка хоть и была горьковатой, но в меру.
Следующие дни стали для аптекаря Абрахама Кунца кошмаром. Он закрыл аптеку, сказавшись больным, никого не принимал и сидел, завернувшись в одеяло и дрожа от страха. Бедолага прислушивался к каждому звуку, к стуку колес изредка проезжавших по узкой улочке экипажей, к шуму за закрытыми ставнями окнами.
Кунц не видел саму императрицу, только знал, что та мается животом. Если вдруг что-то случится, обвинят его, скажут, что отравил…
За четыре тревожных дня Кунц передумал многое, почти решился бежать, прекрасно понимая, что догонят и тогда тюрьмы не миновать, потом обреченно махнул рукой и даже основательно напился от безысходности. Когда стук колес подъехавшей кареты замер под окном, аптекарю было уже все равно…
В дом зашел сам Роджерсон, махнул слуге, чтобы принес что-то из кареты, прошел в комнату, огляделся. Увидев, наконец, пьяненького хозяина, обхватил того обеими руками, расцеловал по-русски троекратно и, смахивая прочувствованную слезу с глаз, объявил:
— Полегчало! Мало того, императрице твой настой зело понравился. Матушка Екатерина Алексеевна пожаловала 100 рублев, большой отрез бархату и наказала готовить сей настой для двора в больших количествах. Теперь ты — поставщик императорского двора! А это вот от меня, — он потянул с толстого пальца большой перстень с изумрудом.
У Кунца закружилась голова, плюхнулся в кресло, невзирая на то, что именитый гость стоял. Роджерсон смотрел с усмешкой, видно, понимал состояние аптекаря, потом посоветовал:
— Бросай к черту все свои порошки да примочки, занимайся только настоем. Будет он зваться твоим именем, можешь и в аптеке продавать, да только чтоб ко двору успевал поставлять по надобности. Все ли понял?
— Я, я! Понял! Спасип…
Он что-то обещал Роджерсону по-немецки, видно, благодаря, но медик слушать не стал, снова усмехнулся, похлопал по спине ошалевшего аптекаря и отбыл.
Глядя лейб-медику вслед, Кунц пытался понять, спит или все же нет. Щипок подтвердил, что бодрствует…
Стоило за гостем закрыться двери, как Абрахам бросился к столу, судорожно вспоминая, сколько и чего добавлял в настойку. Вкус и запах должны быть такими же, за пользу Кунц не беспокоился, в ней только нужные травы…
Он действительно поставлял ко двору настойку в огромных количествах — по 1000 бутылок ежегодно, кроме того, постоянно продавая ее и у себя в аптеке. Расходилось средство лучше некуда. Оно пережило не только своего создателя, но и многих его потомков, будучи известным и через двести лет под названием «Рижский бальзам». Отменное средство не только для пищеварения…
Немного придя в себя после несварения желудка, Екатерина, во-первых, дала зарок есть осторожно, во-вторых, тут же занялась делами.
— Гриша, ты бы с Бироном о своем деле поговорил…
«Свое дело» Григория Орлова, как ни странно, мало касалось его лично. Просто, когда принесли «Атлас Российской империи», Орлов над ним корпел чаще самой Екатерины. Осознав, сколь велика страна, то и дело качал головой:
— Ишь какая силища-то…
Императрица посмеивалась, Григорий ведь не был ни глуп, ни бестолков, он просто был ленив и плохо образован. Именно плохо, а не мало, ведь сама Екатерина тоже не могла похвастать образованием, но за неимением толковых учителей приложила много усилий и всему выучилась по книгам. Но Екатерина по-немецки усидчива, а Орлов хватал по верхам, ему хорошо только то, что интересно.
Однако Гришка, если за ним приглядывать, весьма толков и смышлен. Услышав жалобы фаворита, что его образованием никто толком и не занимался, Екатерина и список книг к изучению составила, и за письмами его следила, писала проекты, а он сам после того превращал их в пространные петиции. Будь у нее время, а у него поменьше лени, мог бы получиться из красавца неплохой политический деятель, но у нее не было этого свободного времени, а он откровенно ленился.
