Урсула Ле Гуин - Лавиния
– Достаточно знать, что из этого могло бы получиться, – с серьезным видом кивнул он. Но я все же почувствовала, что он улыбается, хоть в темноте и не могла этого видеть.
И снова слева ухнула сова, а сова справа ответила ей.
– О, как холоден воздух, как темна ночь! – промолвил он. – И совы кричат, и эта земля, эта почва… Я в моей Италии, я дома!.. Ах, как бы я хотел умереть здесь! Здесь, а не на проклятой дощатой палубе среди морских волн под палящим солнцем. Здесь, на этой земле. Но, увы, сам я сейчас далеко отсюда, и все это лишь мой болезненный бред.
– А по-моему, ты все-таки здесь, – возразила я. – Просто твоего тела здесь нет, но я же вижу тебя. Я с тобой разговариваю. Скажи мне, кто такие троянцы?
– Нет, нет, нет. Я не должен этого делать. Им еще только предстоит появиться в Лации. Делай то, что тебе следует делать, и результат будет именно таким, каким и должен быть. – Он рассмеялся. – Скажи мне, Лавиния, «созревшая для мужа и брачных лет достигшая», у тебя женихи есть?
– Есть.
– И как их имена?
– Клавс Сабинянин; Альмо, сын Тирра; Уфенс из Нерсе; Авентин; Турн, царь Рутулии…
– И ты никому из них не оказываешь предпочтения?
– Никому.
– Почему же так?
– А почему я должна кому-то из них оказывать предпочтение? Разве чей-то чужой дом может быть лучше дома моего отца? Да и что мне делать в доме куда менее значительного царя? С какой стати мне служить чужим ларам, а не ларам моей семьи? Или пенатам, которые оберегают кладовые другой хозяйки? Или огню чужого очага? Почему, почему девушку растят в родном доме, чтобы потом выдать ее замуж и до конца жизни отправить в ссылку, в чужую страну?
– Ха! – вырвалось у него. Но то был не смех, а всего лишь сильный выдох. – Откуда ж мне знать, Лавиния? Я не знаю. Но послушай. А что, если появится такой жених… что, если твоей руки попросит человек, каких один на тысячу? Воин, герой, красавец?..
– Все эти качества есть и у Турна.
– Но милосерден ли он?
Такого вопроса я никак не ожидала, но в ответе не сомневалась:
– Нет.
– Ясно. Ну, тогда так: если появится настоящий герой, человек ответственный, справедливый и верный, который многое потерял, много страдал, совершил немало ошибок, но за все свои ошибки расплатился сполна; человек, который видел, как предали и сожгли его родной город, который спас из горящего дома своего отца и сына, который живым сумел спуститься в подземный мир и вернуться оттуда, которому путем тяжких утрат довелось познать милосердие… Окажешь ли ты предпочтение такому человеку?
– Ну, мимо такого человека я, конечно же, не прошла бы, – ответила я.
– И поступила бы весьма разумно.
Мы оба помолчали; между нами явно зародилась симпатия.
Потом я сказала:
– Ты видел, наверное, как молодые люди, соревнуясь в стрельбе из лука, ловят голубку и привязывают ее за лапку к верхушке шеста? Веревка довольно короткая, но бедная птичка думает, что еще может улететь от своих мучителей, а на самом деле становится мишенью для их стрел.
– Да, я не раз видел такое.
– Если бы я была среди этих лучников, я бы выстрелила в веревку и перерубила ее своей стрелой!
– И такое я тоже видел. Вот только другой стрелок, заметив, что голубка на свободе и может улететь, тут же выстрелил и убил ее.
Я горестно вздохнула:
– Наверное, именно поэтому женщин и не учат стрелять из лука!
– Камилла умела. Ты о ней знаешь?
– Женщина-лучник?
– Женщина-воин, прекрасная, неуязвимая. Из вольсков [32].
Я покачала головой. Единственное, что я слышала о вольсках от отца, это то, что они безжалостные воины и ненадежные союзники.
– Ну, в общем, – сказал призрак, – наверное, и ее я тоже выдумал. Но она мне очень нравилась.
– Выдумал?
– Я ведь поэт, Лавиния. – Слово «поэт» звучало хорошо, но он сразу понял, что я этого слова не знаю. – Пророк, – пояснил он. Это слово я, разумеется, знала: предсказатель будущего, провидец. Ну да, конечно, он ведь из этрусков! И вон сколько всего знает о том, чего еще не случилось. Но мне все же было неясно, какое все это имеет отношение к той женщине-воину, какие, по-моему, бывают только в сказках.
– А ты не мог бы в таком случае побольше рассказать мне о том чужеземце, который вскоре сюда прибудет? – попросила я.
Он задумался. Хотя беседовали мы чрезвычайно легко и открыто и, похоже, вполне доверяли друг другу, словно и я тоже стала такой же, как и он, тенью, бесплотной, безвредной, неуязвимой и бессмертной, но он, видно, все же по-прежнему чувствовал себя мужчиной, который всегда как следует подумает, прежде чем что-то сказать.
– Да, это я могу, – сказал он наконец. – Что бы ты хотела о нем узнать?
– Зачем он направляется сюда?
– Пока я не могу тебе сказать. Еще рановато. Но со временем ты сама все узнаешь. Зато я ничего плохого не вижу в том, чтобы рассказать тебе, откуда он родом и где еще побывал.
– Я слушаю тебя. – Я поудобнее устроилась на овечьих шкурах.
– О, Лавиния, ты поистине стоишь десяти Камилл! – вздохнул поэт. – Как же я этого не видел! Впрочем, не обращай внимания. Ты когда-нибудь слышала о Трое?
– Да. Это небольшое селение к югу от нас, недалеко от Ардеи.
– Ах, это… нет, я не вашу Трою имел в виду. Та Троя – огромный город далеко отсюда, на востоке, восточнее Внутреннего моря, восточнее греческих островов, на азиатском берегу. Так вот, у царя Трои был красивый сын по имени Парис. И этот Парис похитил одну греческую царицу и привез ее в Трою. А муж этой царицы, призвав на помощь других правителей Греции и собрав огромный флот из тысячи остроносых кораблей, отправился за беглецами в погоню, твердо намереваясь вернуть свою жену назад. Ее, кстати, звали Елена.
– А зачем ему так уж понадобилось ее возвращать?
– Для него это было делом чести.
– По-моему, дело чести в таком случае – немедленно потребовать с этой женщиной развода и выбрать себе другую, более достойную жену.
– Но, Лавиния, это же были греки, а не рим… не италики!
– Царь Эвандр – тоже грек. Интересно, стал бы он гоняться за неверной женой?
– Ну хорошо, Лавиния, дочь царя Латина, так ты все же позволишь мне рассказать эту историю до конца?
– Извини. Я буду молчать.
– В таком случае я расскажу тебе историю падения великой Трои, как рассказывал ее царице Карфагена сам Эней, – сказал поэт. И он, сев прямее на темной земле, тень среди теней, запел.
Впрочем, назвать это пением было все же нельзя. Эта песнь не походила ни на те, что поют, например, пастухи или гребцы, ни на гимны, исполняемые, скажем, во время амбарвалии [33], ни на длинные монотонные песни женщин, которые целыми днями прядут или ткут шерсть, растирают в ступке зерно, рубят овощи и мясо, подметают жилище и стирают. Настоящей мелодии эта песнь не имела, однако сами слова ее, казалось, звучали как музыка – четко задавая ритм, точно бой барабана, точно стук челнока на ткацком станке, точно шарканье ног воинов на марше, точно удары весел по воде, точно стук сердца, точно грохот волн, набегающих на берег неведомой мне далекой Трои.
Я, конечно, не сумею повторить здесь все, о чем пел мне поэт; он рассказал мне и об огромном деревянном коне, и о змеях, что вышли из моря [34], и о падении великого города. Напомню лишь то, что потрясло меня сильнее всего, заставив хорошенько задуматься.
Когда греки вылезли из деревянного коня и впустили в город свою армию, троянский воин Эней сражался с ними на улицах. В пылу сражения, обезумев от гнева, он забыл обо всем, пока не увидел, что царский дворец объят пламенем. И тут разум его вдруг прояснился: он вспомнил о своем доме, о близких и поспешил туда. Дом Энея находился в стороне от центра города, и там пока что было тихо.
Но пока Эней пробирался к дому по темным улицам, он видел, как движутся вокруг него, становясь видимыми, те высшие силы, по воле которых Троя была обречена и сгорела.
Дома он прежде всего попытался убедить всех, что нужно скорее бежать из города, спасаться, но его отец Анхис уходить не хотел. Анхис был калекой [35] и едва мог передвигаться. Он сказал, что хочет умереть в своем доме. А слуги не хотели оставлять своего хозяина. Эней уже готов был сдаться и снова броситься в гущу безумной схватки, чтобы там, на улицах родного города, и погибнуть, но жена его Креуса сказала, что он не имеет права так поступать, что им нужно спасти своих людей, ибо это их долг. Пока она все это говорила, их маленький сын Асканий стоял рядом с нею, и вдруг кто-то воскликнул: «Глядите!» – и все увидели, что у мальчика вспыхнули волосы – золотистое пламя так и взвилось у него над головой. Перепуганные люди поспешили затушить огонь, но старый Анхис, хорошо разбиравшийся в знамениях, сказал, что это добрый знак. Потом они увидели, как огромная падающая звезда промчалась по небу и упала в лес на склоне горы, возвышавшейся над городом. Гора эта называлась Ида [36]. И вот тут уже Анхис сказал, что им нужно следовать за этой звездой. В общем, Эней велел всем обитателям дома поскорей собираться и бежать из города куда глаза глядят и назначил им место встречи: на горе Ида у старинного алтаря Великой матери [37], богини плодородия. Затем Анхис собрал фигурки домашних богов в большой глиняный горшок, Эней посадил своего изувеченного отца на плечи, взял маленького Аскания за руку, велел Креусе следовать за ними, и они стали осторожно пробираться по темным улицам города. Но Анхис, заметив в переулке вражеских воинов, крикнул Энею, чтоб тот бежал скорее. Эней послушался отца, свернул куда-то и кинулся бежать, но в темноте сбился с пути. Потом он, правда, сообразил, где находится, и двинулся к городским воротам, по-прежнему неся на спине отца и держа за руку сынишку. Но лишь добравшись до того жертвенника на горе, где его уже ждали собравшиеся там люди, он понял, что Креусы с ними нет. Она шла за ним следом, когда он свернул и побежал, и он даже ни разу не оглянулся, не проверил, не отстала ли она. Никто из собравшихся на горе Ида тоже ее не видел.
