Александр Зонин - Жизнь адмирала Нахимова
Наконец циклон отходит: его хвост еще грозно обозначается на половине неба пепельными полосами тяжелых облаков и волнением моря: все та же измучивающая бортовая качка, при которой фрегат то лезет на бугор до белого гребня, то, вздрогнув, падает набок, срывается вниз и снова, кряхтя, поднимается; но повреждения исправлены, паруса закреплены, и "Крейсер" идет по курсу в Индийском океане.
Постепенно Павел приобретает морское зрение. В безбрежном океане можно наблюдать кипучую многообразную жизнь. Зачерпнутая мешком из флагдука океанская вода полна стеклянных радужных трубок-пиросан и обжигающей морской крапивы. Моряки вылавливают плоских паразитических прилипал и фантастических моллюсков в синей фольге с перпендикулярной перепонкой, похожей на парус. Сначала "Ладога" сигнализирует, что наблюдала птиц, потом и на "Крейсере" замечают белых альбатросов, а Вишневский подстреливает иссиня-черного буревестника с желтыми плавниками. Наконец, на траверзе острова Амстердам, они встречают стадо встревоженных китов и еще мертвую тушу, плывущую по течению, вверх брюхом. Видно, где-то недалеко бродят китоловы.
Первого мая отряд в двухстах милях от Вандименовой Земли. Скоро конец трехмесячному плаванию, скоро стоянка. Все надоело – Индийский океан, зеленая бурная вода, частые дожди с градом и снегом. Надо снова конопатить подводную часть. В льялах "Крейсера" неизменно 10 – 14 дюймов воды, и все вахты беспрерывно стоят у помп. Надо проветрить и обсушить каюты и жилые помещения команд. Крейсеровцы досадуют на "Ладогу", потому что она плохой ходок: "Крейсеру" приходится убавлять паруса, брать грот и фок на гитовы, чтобы не разлучаться с тяжелым шлюпом, тогда как "Ладога" ставит все возможные паруса. Но наконец, 16 мая, при умеренном ветре и облачности отряд бросает якоря на рейде Дервента.
В столице молодой колонии уже есть губернатор с чиновниками, деятельны горожане из отпущенных на поселение каторжан. Губернатор весьма любезен; горожане тоже устраивают офицерам русских кораблей радушный прием и берут втридорога за свежее мясо и зелень.
Лазарев хочет скорее уйти в Тихий океан. Он не дает отдыха экипажу. Половина людей назначается в помощь плотникам и конопатчикам, другие наливают свежую воду в бочки, а партию в 20 человек посылают с мичманом Домашенко на рубку дров.
Через десять дней дровосеки должны доставить топливо, но из реки не выходят плоты. Лазарев направляет Завалишина поторопить нерасторопного офицера. Исполненный важности, с пистолетами за поясом прыгает Завалишин в ял и громко командует:
– Отваливай!
– Завтра же пришлю донесение, – кричит он.
Но опять много дней никаких вестей из лесного лагеря крейсеровцев. Когда наконец возвращаются сконфуженные Домашенко и Завалишин, Павел несет вахту и принимает рапорты прибывших офицеров.
– Из числа посланных со мною на барказе для рубки дров самовольно отлучились матросы первой статьи Иван Малков, Илья Турышев, Терентий Прокофьев и Станислав Станкевич, – говорит Домашенко.
– Во вверенной мне команде яла обстоит благополучно, – начинает Завалишин и вдруг чертыхается. – И у меня удрал Яков Сатин:
Они уходят к Лазареву, и здесь под настойчивыми вопросами командира уясняется ход событий.
На шестой день работы в засеке появились какие-то островитяне. Домашенко не придал значения их сношениям с матросами, так как никто из его команды не знал английского языка. Между тем среди незнакомцев был русский матрос. Насильно завербованный в английский флот, он сбежал сначала на американский китобой, а затем стал фермером на острове. В лагерь явился специально с целью соблазнить соотечественников прелестью вольной жизни. Домашенко наконец заметил, что после разговоров с островитянами матросы стали неохотно работать, ворчать на замечания. На девятый день, когда Домашенко после полудня уснул, по почину Турышева команда устроила собрание. За Домашенко побежал квартирмейстер Пузырь. Мичман поспел к концу заключительной речи Станкевича, звавшего матросов не возвращаться на фрегат. По требованию Домашенко часть матросов немедленно вернулась к работе, но другие не пожелали. Тогда он приказал квартирмейстеру Пузырю арестовать Станкевича и Турышева, как зачинщиков бунта и изменников присяге. Матросы толпой бросились на квартирмейстера и вырвали у него ружье. Домашенко для острастки выстрелил в воздух. У него тоже вырвали пистолет.
– Тут, – Домашенко мнется, но храбро продолжает: – Станкевич сказал, что будь на моем месте Куприянов или Кадьян, он не оставил бы их живыми…
– К делу, – перебивает Лазарев.
– Остается сказать немногое. После неудачи Станкевич и Турышев скрылись с ружьем и пистолетами. На следующий день бежали матросы Малков и Прокофьев. Я организовал розыски, но преследование не имело результатов. Не нашли мы и русского смутьяна, бывшего соотечественника.
Лазарев хмуро поворачивается в сторону Завалишина,
– А вы, герой?
– Прибыв в лагерь, продолжил поиски. По-видимому, все наши матросы в сговоре не выдавать беглецов. Я думаю, что Сатин встретился с прочими бунтовщиками. На обратном пути, – спешит он умаслить командира, – заявился к губернатору и потребовал выдачи дезертиров.
– Хоть это догадались сделать, – отрывисто бросает Лазарев. Он тоже садится писать губернатору. Это невыразимо тяжело. Для англичан в происшествии нет никакой чрезвычайности. Ведь то же – и гораздо чаще! случается на британских кораблях. Лазарев сам был не раз свидетелем дезертирства с английских военных кораблей. И тем не менее капитану стыдно признаваться в том, что это случилось на его корабле.
Но вывод Михаил Петрович делает один: надо подтянуть дисциплину, укрепить благодетельный страх в тех, кто равнодушен к возвращению на родину.
Конверт запечатан. Лазарев поворачивается к продолжающим стоять офицерам.
– Вот последствия либеральных бредней, господа. С одной стороны снисхождений проступкам, с другой – недостаточное воспитание. Затем, что мало бываете с матросами. О вас не говорю, Нахимов… Теперь во всей строгости придется применить устав.
Он внезапно умолкает. В капитанскую каюту доносится грохот сваленных дров. Стучат молотки и визжат пилы, за кормой высокий голос тянет унылую песню:
О-оой ты мо-ре, мо-ре синее…
Это висит в люльке маляр и закрашивает вновь проконопаченный борт. "Крейсер" живет размеренной трудовой жизнью, и еще не все знают, что его налаженная жизнь подточена червем разложения и ненависти.
Через шесть дней добровольно является Терентий Прокофьев, а еще через два дня, когда "Крейсер" готовится выбрать якоря, английские солдаты доставляют Малкова, Сатина, Турышева. Всех троих заковывают в кандалы…
"Крейсер" и "Ладога" опять в плавании. Долго матросы сидят в цепях. Лазарев молчит, и офицеры не смеют спросить, что же делать? Так продолжается до 8 июня 1823 года. Этот день начинается при самом легком волнении океана. Командующий приказывает лечь в дрейф и "Ладоге" занять место в полукабельтове с подветренной стороны "Крейсера". Потом следуют сигналы собрать команду и читать из Морского устава главы семнадцатую и осьмую.
Экипаж "Крейсера" выстраивается в две шеренги на шканцах. Караул приводит арестованных к грот-мачте.
Лазарев принял рапорт, раскрывает толстый фолиант и без предисловий сердито читает:
– "О возмущении, бунте и драке. Пункт 90. Не чинить сходбищ и советов воинских людей, хотя для советов каких-нибудь (хотя бы и не для зла) или для челобитья, чтоб общую челобитную писать…"
"При чем тут челобитные", – думает Павел. Он старается смотреть в море, но глаза схватывают угрюмо настороженные лица матросов в строю, и жалко трясущиеся, обмоченные слезами щеки покаявшегося Прокофьева, и каменное упорство в лице Сатина.
– "…через то возмущение или бунт может сочиниться, через сей артикул имеют быть весьма запрещены. Ежели из рядовых кто в сем деле преступит, то зачинщиков без всякого милосердия, несмотря на то, хотя они к тому какую причину имели или нет, повесить; а с остальными поступить, как о беглецах упомянуто".
– Тяжело изложено. Пора бы написать новым стилем, – шепчет Дмитрий, никак не взрослеющий болтун. Павел брезгливо отодвигается – дальше от приятеля.
Лазарев закрывает книгу и делает шаг к строю.
– За сборища в лесу и слушание возмутительных речей обязан всех повесить. Однако для первого случая и того ради, что быстро одумались, прощаю.
Он строго оглядывает матросов. Но в лицах нет признательной благодарности. Строй молчит. У матросов прежняя настороженность, тщательно упрятана вся работа их мысли.
Лазарев раскрывает книгу на новой закладке:
– "Из главы осьмой. Пункт 84. Ежели кто из службы уйдет и пойман будет, тот будет смертью казнен, равным же образом тот казнен будет, кто беглеца будет укрывать…" Также для первого случая допущу снисхождение. Приказываю Ивана Малкова, Андрея Сатина и Илью Турышева из матросов первой статьи в рядовые разжаловать и бить кошками сколько выдержат, по указанию лекаря. Терентия Прокофьева за добровольную явку от наказания освободить.
