Валентин Пикуль - Океанский патруль. Книга 2
— Вот чудак, командир! — попробовал отшутиться матрос. — Ведь я только что об этом рассказал.
— Ты о другом рассказал. О том, как ты сдался в плен, вот о чем! А по законам военного времени я имею право тебя расстрелять за это, как за измену Родине, понял?
— Понял, — мотнул головой матрос.
— Ну, тем лучше для тебя. Вот давай пойдем, и я тебя расстреляю.
— Сейчас?
— Да.
— Эх, командир, даже одного дня на свободе пожить не даешь?
— Некогда мне, — сурово ответил Никонов, заталкивая в пистолет обойму, — вон видишь, сколько вас, и с каждым разобраться надо…
Семушкин, покачав головой, растерянно протянул:
— Вот это да!..
— Чего — да? — на корявом русском языке ответил ему Белчо. — Обожди, и до тебя доберемся…
Саша Кротких побледнел, подошел к Никонову вплотную.
— Здорово же ты разбираешься, правых и виноватых — всех в одну кучу валишь!
— Лес рубят — щепки летят… Пошли!
Вышли. Закурили.
— Хорошие сигареты, — похвалил Саша.
— Ничего, курить можно, — согласился Никонов.
Крепость осталась далеко позади. Высокий кустарник скрывал ее.
Остановились.
— Здесь? — спросил Саша Кротких.
— Можно и здесь.
— Ну, тогда стреляй… Или жалко стало?
— И не подумаю жалеть. Поворачивайся.
Саша Кротких повернулся. Неожиданно сдавленным голосом сказал:
— Только бей в затылок. Это, брат, самое верное…
Шумели кустарники. Какая-то птица кричала в ночи.
— А знаешь, командир, почему я в плен сдался? — спросил матрос.
— Ах, все-таки — сдался?
— Ну, пусть будет по-твоему — сдался.
— Почему?
— Да это так просто не объяснишь.
— А ты — сложно, я пойму.
— Боюсь, не поймешь.
И неожиданно горячо заговорил:
— Вот потонул Федюнька Алмазов, а вода прозрачная-прозрачная. Видно, как он погружается. И лицо его кверху повернуто, и глаза его вижу. Большие такие! Вижу по этим глазам, что жить парень хочет — во как! Огляделся я тогда: сопки — белым-белы, черемуха цветет; солнце светит — такое ласковое! И чайки надо мною крыльями хлопают: «Чьи вы, чьи вы?» — спрашивают. И вот, командир, хочешь — верь, хочешь — нет, а только не хватило у меня сил с этой жизнью расстаться, А когда немцы вытащили меня из воды, я сразу решил: убегу — и три раза бегал, спроси у кого хочешь!..
— Все? — спросил Никонов.
— Все, — ответил Кротких.
— Ну, теперь поворачивайся!
— Командир, ты прав, но, может, не надо?
— Повернись.
Повернулся матрос. Заплакал.
Собрал Никонов все свои силы и с размаху ударил матроса по затылку.
Полетел матрос, ломая кустарник. Вспорхнули ночные птицы.
— Жив?
— Как будто жив, командир. Не пойму что-то.
— Ну, вставай! Встанешь — поймешь!
Встал Саша Кротких на колени перед Никоновым.
Сказал:
— Слушай, командир, если на этом все и кончится — спасибо тебе! Прав ты, командир! И прошу тебя: дай мне оружие, командир. Что ни скажешь ты мне — все исполню. На смерть пошлешь — пойду и смеяться еще буду! Только дай оружие!
— Оружия не дам! — твердо сказал Никонов. — В бой пойдешь с голыми руками. Достанешь оружие. А если что-нибудь не так, то… А теперь иди к своим и расскажи им все, о чем мы с тобой говорили…
Когда Никонов вернулся в крепость, Антон Захарович уже очнулся. Увидев бывшего аскольдовского тралмейстера, Мацута громко вскрикнул:
— Тралмейстер!.. Костя! — и попытался встать с лежанки, но Никонов почти силой уложил его снова, и старый боцман, громко всхлипывая, заплакал:
— Уж мы и не чаяли тебя в живых видеть. Как же это случилось с тобою, а?
Никонов коротко рассказал о себе, сгорая от нетерпения поскорее услышать новости об «Аскольде». И вздрогнул он, когда услышал о гибели родного корабля. Закрыв глаза, увидел свой траулер таким, каким не раз он снился ему все эти годы, — выкрашенный под цвет океанской мглы, с бортами, исхлестанными волной и ветром, и он, тралмейстер, стоит у лебедки, которая вытягивает на поверхность кошель живого рыбного серебра… Значит, нет теперь «Аскольда»!..
Закончив свой рассказ, Антон Захарович спросил:
— Крепко стоишь на ногах, Костя?
— Крепко.
— Встань еще крепче, потому что я скажу тебе сейчас такое, от чего ты пошатнуться можешь.
— Ну, говори!
— Аглая твоя приехала, вот что!..
Никонов бросился к боцману, схватил его за плечи и, почти оторвав от лежанки, затряс в воздухе:
— Да что же ты молчал до этого?.. Говори, что с нею?.. Жива… здорова?.. А дочь?.. Дочь моя?.. Говори…
Одного, только одного хотелось ему в этот день — остаться с самим собой, чтобы в одиночестве передумать все, что мучило его целых два года. И до поздней ночи он блуждал по сопкам, сидел над ручьями, лежал в траве, снова вставал, снова куда-то шел…
В полночь он поднялся на высокую скалу, и перед ним в долине глубокого фиорда скрылся маленький норвежский городок. Никонов втянул полной грудью бодрящий ветер, который доносил до него запах домашних очагов, и, прыгая с камня на камень, спустился вниз. Пасущиеся на лужайке козы испуганно разбежались при появлении человека, сорвались со своих гнезд тундровые куропатки…
Пастор, открывая дверь кирки, встретил его тревожным вопросом:
— О святая Бригитта!.. Разве что-нибудь случилось?
Поднимаясь по ступенькам высокой лестницы в придел храма, Никонов обнял одной рукой пастора, а другой весело хлопнул по перилам:
— Страшнее того, что мы пережили раньше, пастор, уже не случится!..
— Тогда, херра Никонов, я еще больше удивлен вашим неожиданным визитом.
Никонов рассмеялся, пропуская Кальдевина впереди себя в узкие двери придела.
— Просто, пастор, я решил зайти к вам, как к другу. Вы действительно мой друг… К тому же я еще не забыл вкус того вина, которым вы угостили меня тогда… Помните — зимой?.. Оно пришлось бы сейчас кстати, это вино!
— Вы сегодня необыкновенно возбуждены, херра Никонов, — сказал пастор, ставя на стол бутылку с вином.
— Может быть, может быть… Я пришел сегодня к выводу, что мир слишком тесен. Друзья, как бы ни разбросала их судьба, все равно встречаются. Товарищ Улава нашла своего брата Оскара Арчера, я нашел свою жену… Выпьем же, пастор, за то, что в мире тесно!..
Когда бутылка опустела, охмелевший Кальдевин взял Никонова за руку и темными церковными переходами, по крутым узким лестницам провел на башню кирки.
— Посмотрите вокруг, — сказал он, — разве нам может быть тесно?
Океанский ветер раскачивал языки колоколов, вокруг лежали горы, извивались внизу похожие на расплавленное серебро фиорды, океан распахивался на севере в безмятежном спокойствии.
— Я это понимаю, — тихо ответил Никонов, — и все равно сердцу моему тесно в груди, а мне тесно в этом мире!.. Хочу бежать вон туда, плыть на север, катиться на лыжах вон там… Пастор, неужели мы не доживем до того дня, когда можно будет идти куда хочешь?..
Глава вторая. Умный ефрейтор
Тринадцатый взвод лейтенанта Вальдера отвели на отдых.
Но радость мирного тылового существования скоро омрачилась известием с юга Финляндии: русские, взломав оборону «Карельского вала», штурмом взяли считавшуюся неприступной крепость Виипури. До сих пор война со всеми ее победами и поражениями глухо прокатывалась где-то на Украине и в Белоруссии; горно-егерская армия Дитма была сравнительно спокойна. Но весть о падении крепости заметно поколебала это спокойствие: война приближалась и к блиндажам егерей. Правда, блиндажи покрыты железобетоном, соединены подземными ходами сообщения, освещены электричеством. Но ведь выборгскую оборону тоже строили берлинские инженеры, а она все-таки не выдержала натиска русских.
В эти дни только и было разговоров, что о заключении нового военного соглашения между Германией и Финляндией. Переговоры обеих союзных сторон затянулись уже на целый месяц, и егеря, которые возлагали на это соглашение какие-то надежды, давно потеряли в них веру. Тогда на помощь солдатским умам пришли хорошо одетые, благоухающие французскими духами серьезные офицеры из «политише абтайлюнга». Собирая солдат в землянках, инструкторы по национал-социалистскому воспитанию усердно вдалбливали им в головы мысли об активизации Финляндии в войне, о каких-то несбыточных программах расширения военной промышленности финнов, о том, что большевики даже не смеют думать о наступлении в Заполярье, — они наткнутся здесь на такой барьер мужества плюс железобетон линии обороны, что будут разбиты наголову…
Однажды вечером, когда солдаты сидели в казарме и обсуждали мрачные финские события, лейтенант Вальдер пришел и сказал:
— Выходи, стройся!.. Наш взвод назначен на охрану доков в фиорде Биггевалле…
Через два часа машины подвезли их к фиорду, в одной из бухт которого размещались судоремонтные мастерские. В доке стояла, зияя пробоинами, подводная лодка Швигера.
