Александр Дюма - Маркиза де Бренвилье
— Сударь, — сказала маркиза, — Бог смилостивился надо мной, убедив меня вашими словами. Я верю, что он может простить все грехи, верю, что он часто использовал эту свою власть. Теперь я боюсь только одного — что он не захочет явить свою доброту столь презренному существу, как я, созданию, показавшему, что оно недостойно милостей, которые он уже мне являл.
Доктор как мог разубедил ее и продолжал беседу, внимательно изучая маркизу.
«То была, — пишет он, — женщина, от природы наделенная бесстрашием и великого мужества; у меня создалось впечатление, что ей от рождения присущ добрый и честный образ мыслей; у нее безучастный ко всему вид, живой и проницательный ум, все воспринимающий очень ясно и помогающий изъясняться четко и немногословно, но при том очень верно, мгновенно находить уловки, чтобы выбраться из трудного положения, и тотчас принимать решения в тяжелых обстоятельствах; впрочем, она была легкомысленна, не слишком сдержанна, переменчива, и ей надоедало, когда много говорили об одном и том же; это — продолжает доктор, — вынуждало меня время от времени менять предмет разговора, чтобы не задерживаться долго на одной теме, но тем не менее я при случае возвращался к уже сказанному, предлагая ей новый взгляд и давая беседе новый оборот. Речь у нее была скупа и достаточно складная, без принужденности и аффектации, она прекрасно владела собой, говоря только то, что хотела сказать; ни в ее лице, ни в разговоре ничто не подтверждало мнения о ней как о человеке исключительно злом, какое сложилось в обществе под влиянием совершенного ею отцеубийства; поразительно также — и тут следует преклоняться перед справедливостью Господа, когда он предоставляет человека самому себе, — что существо, наделенное от природы известным величием, выказывающее хладнокровие в самых непредвиденных обстоятельствах, никогда не теряющее присутствия духа, умеющее твердо ждать смерти и даже мучений, ежели это будет необходимо, оказалось способным на такое злодеяние, как покушение на убийство отца, в чем она и призналась судьям. В ее лице ничто не свидетельствовало о каком-то исключительном злодействе натуры; у нее были каштановые, чрезвычайно густые волосы, лицо округлое и достаточно правильное, мягкие, весьма красивые синие глаза, поразительно белая кожа, довольно хорошей формы нос; короче, в ее лице не было ни одной неприятной черты, но в то же время не было ничего, что позволило бы назвать его очень привлекательным; у нее уже появилось несколько морщинок, и выглядела она старше, чем была на самом деле. По какому-то поводу на нашем первом свидании мне пришлось осведомиться о ее возрасте. «Сударь, — ответила она, — если я доживу до дня святой Магдалины, мне исполнится сорок шесть лет. В этот день я родилась на свет и ношу ее имя. При крещении меня нарекли Мари Мадлен[38]. Но хоть этот день и близок, до него мне не дожить, придется расстаться с жизнью сегодня или самое позднее завтра; это будет милость, если мне дадут отсрочку на день, и тем не менее, веря вам, я на нее надеюсь». На вид ей можно было бы дать лет сорок восемь. Но как ни бесстрастно от природы выглядело ее лицо, стоило ей подумать о чем-либо огорчительном, это тотчас выражалось гримасой, которая поначалу могла напугать; время от времени я отмечал подергивания лица, свидетельствующие о негодовании, презрении или досаде. Да, забыл отметить, что она была очень маленького роста и очень миниатюрна.
Вот примерно таково описание ее внешности и ума, насколько я мог познать ее за столь короткий срок, поначалу наблюдая за ней, чтобы впоследствии вести себя соответственно тому, что я замечу».
Делая перед исповедником первый набросок своего жизнеописания, маркиза вдруг вспомнила, что он еще не отслужил мессу, и сказала ему, что время отслужить ее, сама назвав тюремную церковь и попросив совершить ее в честь Божьей Матери, дабы та заступилась за нее перед Господом, поскольку всегда считала Пресвятую Деву своей покровительницей и в своей преступной и распутной жизни питала перед ней особенно благоговение; поскольку маркиза не могла спуститься в церковь вместе со священником, то пообещала мысленно быть с ним.
Была половина одиннадцатого утра, когда г-н Пиро расстался с маркизой; всего за четыре часа, что он провел с ней в разговорах, ему удалось благодаря ненавязчивому благочестию и душевной доброте склонить еек признаниям, каких не смогли у нее вырвать ни угрозы судей, ни страх пытки; итак, он истово и благоговейно отслужил мессу, моля Господа равно помочь и исповеднику, и узнице.
Отслужив мессу, он выпил немножко вина и зашел к смотрителю тюрьмы, где узнал от случайно заглянувшего библиотекаря суда Сене, что г-же де Бренвилье вынесли приговор, присудив ее к отсечению руки перед казнью. Это суровое решение, которое, впрочем, было смягчено в приговоре, возбудило у г-на Пиро еще больший интерес к кающейся маркизе, и он тотчас же поднялся к ней.
Едва он отворил дверь, она с просветленным лицом пошла к нему навстречу и спросила, молился ли он за нее, и когда он ответил, что да, осведомилась:
— Отец мой, будет ли мне даровано утешение причаститься перед смертью?
— Сударыня, — ответил доктор, — если вы будете приговорены к смертной казни, то умрете без причастия, и я ввел бы вас в заблуждение, позволив надеяться на эту благодать. Из истории мы знаем, что коннетабль де Сен-Поль умер[39], не добившись этой милости, невзирая на все усилия обрести ее. Его казнили на Гревской площади перед собором Нотр-Дам. Он прочел молитву, как прочтете ее и вы, если вас постигнет такая же судьба. И это все, но в своем милосердии Господь дозволил этим ограничиться.
— Но, сударь, — возразила маркиза, — мне кажется, что господа де Сен-Map и де Ту причастились перед казнью[40].
— Не думаю, сударыня, — сказал доктор, — потому что об этом не говорится ни в «Мемуарах» де Монтрезора[41], ни в других книгах, повествующих об их казни.
— Ну, а господин де Монморанси[42]? — заметила она.
— А господин де Марийак[43]? — парировал доктор.
Действительно, если эта милость была дана первому, то второму в ней было отказано, и пример тем более подействовал на маркизу, что она находилась в родстве с Марийаками и очень гордилась этим. Несомненно, она не знала, что г-н де Роган[44] причастился ночью во время мессы, которую отслужил во спасение его души отец Бурдалу[45], так как не заговорила о том, и единственным ее ответом на реплику доктора был глубокий вздох.
А он между тем продолжал:
— Даже если вы, сударыня, приведете мне еще несколько отдельных примеров, все равно, прошу вас, не полагайтесь на них, ибо они — исключения, а не закон. Вы не должны надеяться на привилегию, с вами все пойдет по заведенному порядку, как с другими приговоренными. Что было бы, если бы вы родились и умерли в царствование Карла VI[46]? До правления этого монарха преступники умирали без исповеди, и только он смягчил подобную жестокость. Впрочем, сударыня, причащение не является обязательным условием спасения души: можно ведь причаститься духовно, произнеся слова, которые все равно что плоть, и слиться с церковью, каковая есть мистическое воплощение Христа, приняв страдание за него и вместе с ним в этом последнем причастии казни, выпавшем на вашу долю, сударыня, и являющемся совершеннейшим из всех. Если вы ненавидите свое преступление всем сердцем, если от всей души любите Бога, если в вас живо милосердие и вера, ваша смерть станет мученничеством и как бы вторым крещением.
Боже мой, — промолвила маркиза, — после ваших слов, что для моего спасения необходима рука палача, я подумала, что сталось бы со мной, если бы я умерла в Льеже и где бы я сейчас очутилась? И даже не будь я арестована и проживи еще лет двадцать вне Франции, какова была бы моя смерть, коль необходим эшафот, чтобы освятить ее? Теперь-то, сударь, я вижу все свои вины и как главнейшую из них рассматриваю последнюю, то есть дерзость по отношению к судьям. Но, слава Богу, еще не все потеряно, мне остается претерпеть последний допрос, и я намерена сделать полное признание. А вы, сударь, — продолжала она, — попросите от моего имени прощения у господина первого президента: он вчера, когда я была на допросе, говорил мне такие трогательные вещи, что я почувствовала умиление, но не хотела свидетельствовать, так как думала, что, ежели я не признаюсь, у суда не будет доказательств, достаточно веских, чтобы приговорить меня к смерти. Но все оказалось не так, и я, должно быть, возмутила судей упорством, какое выказала на этом допросе. Но я признала ошибку и исправлю ее. Добавьте, сударь, что я отнюдь не держу зла на господина первого президента за приговор, который он мне сегодня вынес, и нисколько не сержусь на господина первого секретаря, который его требовал, но униженно благодарю их обоих, ибо от этого зависело спасение моей души.
