Геомар Куликов - Пушкарь Собинка
Сказал невпопад:
— Пушку всё ж следует заряжать вечером. Только надобно лучше промаслить пыж, чтобы не отсырел порох. Да прикрыть запальное отверстие от дождя и сырости.
— Пробовали так, — отозвался Никифор. — Не всякий раз помогает. Ино — выстрелит пушка, ино — нет. А сам знаешь, в бою не приходится полагаться на авось.
— Нельзя так нельзя… — согласился Собинка.
Утром затемно разбудил его Герасим:
— Пора. Того гляди, грянут нечестивые!
Поднялся Собинка — и к пушке. Герасим докладывает:
— По Никифорову приказу почистил изнутри ствол. Приготовил заряды пороховой и дробовой.
— Подноси! — велел Собинка.
— Позавтракать бы прежде…
— Опосля… — отрезал Собинка.
Уставился на правый берег.
Всё будто так, как прежде. И не так. Тускнеют в занимающемся дне костры. Да вроде числом их меньше, чем вчера.
— Глянь, Никифор. Словно поубавилось костров.
— Видел.
— С чего бы?
— Не ведаю, Милок…
— Может, опять хитрость?
Весь день с левого берега ратные люди, большие и малые, взирали тревожно на правый. Понять-уразуметь ничего не могли. И диво ли? Поредело заметно ордынское войско. Мало того. Не было и намёка единого, что оно собирается воевать русский берег.
Подле котлов возились там долее обычного. А после принялись заниматься хозяйством: чинить телеги-повозки, крепить шатры, лошадей, быков и верблюдов мыть и чесать. Собинка возле пушки пребывал безотлучно. Не сводил глаз с ордынского берега. Ждал какого ни то подвоха.
Однако время шло, а перемен не было.
К середине дня сказал Никифор:
— Отдохни чуток. Не торчи столбом на берегу. Коли и удумали что — не здесь.
Герасим поманил:
— Обедать пора.
— Ладно, — согласился Собинка. — Только ты заместо меня стань подле Вепря.
Ночь укрыла оба войска. По берегам горели костры.
Недоумевали русские: чего притих враг? Смущаясь духом, выставили крепкую стражу. И на чуткий ночной покой отошли с оружием.
Проснулся Собинка. Высоко над головой светит солнышко. Набегают на него тёмные тучи-облака. Под осенним ветром шумят-стонут деревья.
Не вдруг сообразил, где он. А вспомнивши, что на Угре-реке пушкарём при грозном Вепре, вскочил, точно ужаленный. Огляделся испуганно. Понять ничего не может. Лежит себе спокойно на телеге Никифор, накрывшись от холода кожушком. Герасим возле костра кашеварит.
— Отчего не разбудил? — спросил сердито.
— А для чего? — улыбнулся Герасим. — Ты на правый берег взгляни-ка!
Посмотрел Собинка на ордынскую сторону. Что за диво! И там тихо. Тоже костры дымятся. Ходят неспешно люди. Скотина щиплет скудную осеннюю траву.
— Что это они? — удивился.
— Неведомо… — развёл руками Герасим.
Глава одиннадцатая
Жирные и брюхатые
Началось удивительное дело.
Стояли на Угре друг против друга два огромных войска. Каждое на своём берегу. И ни одно не стремилось перейти реку.
Выскакивали ордынские всадники к самой воде. Кричали обидные слова. Спрашивали:
— Отчего великий князь не платит выхода-дани? Глупый человек — плакать будет!
Грозились разор учинить русским землям.
А дни шли. И всё оставалось по-прежнему.
Стреляли из луков одни. Другие отвечали. Да вяло. Ровно для порядка. Дабы не забыть, что идёт война.
Даже Собинка пальнул однажды из Вепря. Никифор оговорил:
— Пошто тратишь напрасно заряды? Одному богу ведомо, что ждёт впереди. Ты бы, пока тихо, проведал дядьку своего да Евдокима.
Собинке сделалось совестно. Дядька Савелий, ладно. Не любил его Собинка. А вот Евдокима забыл — худо.
С неохотой оставлял пушку. Однако понимал: сейчас, в затишье, навестить своего друга удобнее всего.
Легко сыскал шатёр великого князя Ивана Ивановича, хотя и не близко, верстах в трёх от мысочка, на коем приютили Вепря. Евдокима и дядьки Савелия там не нашёл.
Пребывают оба, сказывали, при ставке самого великого князя Ивана Васильевича.
До ставки великого князя Ивана Васильевича Собинке пришлось изрядно потопать. Располагалась она в городке Кременце. Была богаче, чем у Ивана Молодого. И людей важных подле неё более.
Евдоким с радостью встретил Собинку.
Дядька Савелий скользнул-сверкнул глазками:
— Племянничек объявился! Слава те, господи! Наслышаны о твоих подвигах. Сам государь Иван Васильевич справлялся.
— Будто бы? — не поверил Собинка словоохотливому дядьке.
— Верно, — подтвердил Евдоким. — Доложил ему Савелий, как ты в нужный часец отогнал ордынскую сотню выстрелом метким из пушки.
Понял Собинка немудрёную, однако верную дядькину хитрость. Предстал тот пред высокими очами с доброй вестью. Дабы через неё и племянника напомнить о самом себе. А всё одно лестно Собинке. Знает о нём теперь грозный великий князь Иван Васильевич. И не по причине пустой — по ратной заслуге. Обрадовался Собинка и даже чуток возгордился тайно.
Виду не подал, однако. Спросил:
— Дела-то как? Чего татары стоят на месте? И мы почему их не трогаем?
Дядька Савелий потрепал племянника по плечу:
— Не наша забота. На то начальные люди есть. Они свою службу справляют. Мы — свою.
Евдоким предложил Собинке:
— По старой памяти, проводи-ка до той рощицы!
Отошли шагов полсотни. Объяснил:
— Дядька он твой, Савелий. А не лежит у меня к нему душа. Корыстный. К сильным льнёт и ластится. Норовит взять поболее, а дать поменее. Не люблю таких…
— Бог с ним, — благодушно отозвался Собинка.
— Да ведь как сказать. В силу входит твой дядька.
Удивился Собинка:
— Плотник не больно искусный. Дед его шибко бранит…
— Не по плотницкой части лежит его умение. Доверенным, близким человеком, стал у Ивана Васильевича Ощеры, окольничего великого князя.
— Ловок!
— И заносчив. Оттого и неохота при нём толковать. А дела, брат, чудные происходят.
— Что так?
— Сдаётся мне, великий князь Иван Васильевич не победы в войне с ханом Ахматом ищет — сговора.
Глянул вопросительно Собинка на старшего друга.
— Откупиться хочет. Ищет лёгкого мира. Наущают его к тому советники Иван Васильевич Ощера и Григорий Андреевич Мамон. И для того посылает великий князь боярина Ивана Фёдоровича Товаркова к хану Ахмату с богатыми дарами.
Задумался Собинка.
— А нешто худо это — мир?
— Смотря, брат, какой. Мир миру рознь. Многие былые князья мирились с Ордой. А дань-выход ордынским ханам с кого собирали? С мужика в первый черёд. Прежде я верил великому князю более, нежели себе. Теперь, в Москве, да и в войске побывав, прозрел. Прав твой дед Михей — ордынские дела касаются не одного великого князя и его ближних людей — нас всех. А у меня с Ордой, сам знаешь, свои счёты…
Грустью-тоской переполнились Евдокимовы глаза. Вспомнил, должно, про жену Анюту и дочку Катю, что томились в ханском плену.
Понял Собинка. Спросил:
— Ничего оттоле не слыхать?
Помотал Евдоким отрицательно головой.
— Нет, брат. Ровно в воду канули.
— Может, найдутся ещё! — попытался утешить Собинка. — Объявятся где ни то.
— Коли не искать, едва ли.
— Как ты их сыщешь? Не пойдёшь же на ордынский берег в самую пасть — вражье логово?
— Пойду!
— Один?
— Поеду с людьми боярина Ивана Фёдоровича, что везут великокняжеские дары. Если что прознаю и сделаю, вернусь с ними. А нет — тайно останусь на ордынской стороне. Пленники наши русские укроют и помощь окажут всяческую. Сыщу родных моих…
Остановился Собинка.
— Возьми меня с собой. Сгожусь, не пожалеешь!
Опять отрицательно покачал головой Евдоким.
— Верю, что пригодился бы. Однако не возьму. Свою голову под топор вольно класть каждому. Чужую — нет. Из Орды не воротиться — проще простого.
Приметив, как опечалился Собинка, спросил Евдоким:
— Мои подарки хранишь ли?
Собинка пожал плечами. Молча показал нож, что на поясе висел.
— А другой?
Молча же Собинка за пазуху полез. Извлёк резную деревянную куклу-девочку.
У Евдокима потеплели глаза.
— Ежели мне и впрямь хочешь помочь, береги её не менее, чем первый подарок.
Вдаль посмотрел, сказал серьёзно, а непонятно:
— Может, тебе и суждено… Кто знает? — Предупредил: — О замысле моём — никому ни слова.
Собинка куклу, с которой, памятуя старый наказ, не расставался, спрятал за пазуху. Нож в кожаном чехле-ножнах поправил на пояске.
Знал Собинка: Евдоким попусту слова не бросает. Коли просил сохранить игрушку, есть тому важная причина. Сейчас не говорит — значит, не время.
Дядька Савелий встретил племянника и друга его пытливым взглядом.
Когда отошёл Евдоким, зевнул притворно.
— О чём разговор был? Чего сказывал Евдоким?
