Сьюзан Ховач - Наследство Пенмаров

Возвращаясь домой в двуколке из Зиллана, я сказал отцу:

— Мне кажется, мисс Барнуэлл безответно влюблена в того молодого человека, Майкла Винсента, о котором говорил мистер Барнуэлл перед нашим уходом.

— Правда? — пробормотал отец. Он был измучен своей еженедельной уступкой приличиям, но не настолько, чтобы не поразиться моим словам. — Я думаю, ты ошибаешься. Я не люблю сплетен, но слышал, что маленькая мисс Барнуэлл метит гораздо выше, чем стать супругой простого сельского стряпчего. Я слышал, что Реймонд Пенмар интересовался ею, что именно она была причиной его ссылки в Рим, Афины и Каир. Жиль Пенмар, конечно же, хотел, чтобы его сын женился удачно, а не связывался с дочерью священника.

Я пораженно воззрился на него.

— Это рассказал мистер Барнуэлл?

— Нет, намекнула миссис Барнуэлл, но супруг при этом присутствовал и не опроверг ее слов. Он еще сказал, что глубоко сожалеет, что позволил дочери связаться с Пенмарами. У молодого Харри дурная репутация, а что касается Клариссы… этих слухов я даже и повторять не хочу. Достаточно будет сказать, что я хотел бы, чтобы ты не общался ни с Харри, ни с Клариссой, пока гостишь у меня в Морве.

— Вероятность нашего общения невелика, — сказал я откровенно. — Мне кажется, что даже если я просто поздороваюсь с Харри, он меня изобьет.

Он промолчал, удовлетворенный моими заверениями. Муж его экономки, Уолтер Мэннак, вез нас из прихода Зиллан через холмы в Морву, и у меня вылетели из головы и Пенмары, и дочь священника — я опять начал думать о миссис Джанне Рослин.

Я наведался на ферму Рослин в понедельник утром, но старая карга Гризельда сказала мне, что хозяйка «устала», «отдыхает» и не принимает гостей. Во вторник мне сообщили, что она уехала в Пензанс, чтобы лишний день поторговать на рынке; рынок в Пензансе был открыт три раза в неделю, и хотя самая бойкая торговля происходила в четверг, мне было сказано, что со времени смерти мужа миссис Рослин часто приходится ездить на рынок еще по вторникам и субботам, видимо из-за стесненных финансовых обстоятельств. В среду я еще раз попытался увидеть ее, но она гостила на соседней ферме, а в четверг, конечно, снова уехала в Пензанс. К пятнице у меня сложилось определенное ощущение, что она меня избегает, но мне так хотелось ее увидеть, что это казалось просто неудобством, которое я был готов вытерпеть. Чего я не мог вытерпеть, так это провести еще один день без перспективы перемолвиться с нею словом, поэтому в пятницу утром я снова оседлал отцовского коня и поехал через холмы, мимо замка Чун, к ферме.

Она была дома. Она согласилась принять меня. Мы опять пили вино в ее гостиной, она говорила мало, и мне пришлось самому вести разговор. Я говорил о Лондоне и о сотне других вещей. Ей, казалось, не было скучно. Не было ей и особенно интересно, но она была безупречно вежлива. Мне кажется, именно тогда, во время нашей второй встречи, я начал понимать, что напрасно трачу время, но было уже слишком поздно. Уже бесполезно было приказывать себе забыть о ее прелестях и переместиться на новые, более свежие луга. Я не мог ни забыть ее, ни жить так, словно никогда ее не встречал.

Мне нужно было ее видеть. Моя одержимость ею была совершенно иррациональна, но я не мог от этого избавиться. Я понимал, что веду себя как дурак, знал, что каждый новый визит на ферму был шагом, ведущим в тупик, но не мог перестать к ней ходить. Визиты к другим женщинам, которые в прошлом становились для меня панацеей от горькой боли разочарования, теперь не приносили успокоения. Одержимость не проходила.

Я называл это любовью, но речь шла не о любви. Некоторые назвали бы это безрассудной страстью, но это не была и безрассудная страсть. Скорее, болезненное сочетание похоти, ненасытности, восхищения и желания, прежде всего желания обладать. Моей любимой мечтой стало полное обладание. Я мечтал о том, как она сдастся, сама того не желая. Взаимность с ее стороны меня не волновала. Я мечтал о том, как она сдастся, не желая этого, потому что я ее заставлю, при том, что это не будет изнасилованием. Я мечтал о том, как она снимет одежду, одну вещь за другой, как она будет срывать с себя вещи этими длинными красивыми пальцами и аккуратно складывать их на стул. Она будет холодна, у нее будет каменное лицо, она будет презирать меня. Поскольку она была респектабельной женщиной, она не разденется догола, а оставит последнюю нижнюю юбку, а когда сядет на постель спиной ко мне и поднимет белые руки к голове, чтобы распустить волосы, я наклонюсь и расстегну крючки ее корсажа и обниму так, что руки дотянутся до груди… Ее волосы беззвучно упадут ей на спину, я зароюсь в них лицом, опрокину ее на подушки и тогда…

Ничто больше не имело значения. Единственное, чего я хотел, — это обладания.

И я продолжал мечтать, коротая час за часом, и так молод я был, так простодушен в своих желаниях, что мне не приходило в голову, пока я упивался своими фантазиями, что, добившись обладания ею, я стану еще более одержимым.

Тем временем я без усилий приспособился к новой жизни. Уолтер Мэннак, муж экономки, который исполнял обязанности садовника и подсобного рабочего на ферме Деверол, забрал багаж, оставленный мною в гостинице «Метрополь», а вскоре по моей просьбе экономка, присматривавшая за особняком Гвикеллис, прислала мне одежду и коробку с письменными принадлежностями и заметками для диссертации об Иоанне Безземельном. Но в тот момент у меня не было желания возобновлять свои исторические изыскания и, чтобы убить время между посещениями фермы Рослин, я ездил в Пензанс и основательно его исследовал, на что прежде, во время краткосрочных визитов с матерью, не имел времени. Я обнаружил, что это было странное местечко, в котором новомодная элегантность приморского города смешивалась с традиционной непрезентабельностью рыбного порта. Гостиница «Метрополь», здание в стиле модерн, обращенное фасадом к морю, служила образцом новейших архитектурных достижений и обслуживала гостей, жаждущих дышать морским воздухом в изысканной обстановке, но главная улица города была намного старше и располагалась дальше от моря, напоминая приезжему о том, что горожане не всегда ценили морские виды. Сочетание нового и старого подчеркивалось новым зданием рынка в начале старинной Маркет-Джу-стрит и новыми муниципальными садами с полутропической растительностью в двух шагах от узких улочек и мощенных камнем переулков возле гавани. А за гаванью, подавляя и новое и старое, стоял сказочный замок на горе Сент-Майкл, тот самый, который мне в детстве хотелось получить в наследство вместо Пенмаррика.

Я не знал Сент-Обинов, которые жили в замке, но встречал их наследника в Карнфорт-Холле, большом, богатом поместье, лежавшем в одной-двух милях к востоку от Пензанса. Джастин Карнфорт был старше меня на три года и ужасный зануда, не мог говорить ни о чем, кроме лошадей, но он был дружелюбен и гостеприимен, и я не считал, что посещать вечеринки с карточными играми, которые он организовывал время от времени, когда родители уезжали из дома, ниже моего достоинства. Его сестру звали Джудит Карнфорт, но она была страшненькой, самодовольной девушкой, и я не мог находить ее общество приятным для себя; впрочем, ее состояние было столь же велико, сколь оставляло желать лучшего ее чувство юмора, и я предполагал, что она со временем без труда найдет себе мужа.

За этими карточными играми я познакомился с несколькими сверстниками, включая дальнего родственника Роджера Уеймарка, чья семья владела фермой Гернардз в Зенноре, приходе, граничащем с Морвой на востоке; моя бабушка по отцу была из зеннорских Уеймарков, и именно от нее он унаследовал ферму Деверол. Уеймарк был приятным парнем, но, к несчастью, разделял любовь Карнфорта к лошадям, и поскольку эти животные мне всегда казались просто удобным средством передвижения, я вскоре перестал находить темы для разговоров с ним. Харри Пенмар когда-то тоже был членом карточной команды, но ему было сложно выплачивать долги; его по-прежнему принимали в Карнфорт-Холле, но играть в карты больше не приглашали. Говорили, что он ухаживал за Джудит Карнфорт, но я не верил, что даже Харри, знаменитый своими долгами, мог оказаться в таком отчаянном положении, чтобы рассматривать мисс Карнфорт как потенциальную жену.

Меня представил Джудит Карнфорт и ввел в круг картежников молодой человек, чье имя я впервые услышал в доме зилланского священника, — стряпчий Майкл Винсент из конторы «Холмс, Холмс, Требарва и Холмс». Я познакомился с ним во время своего второго обеда в доме священника, и, хотя у нас с ним тоже было мало общего, я вскоре решил, что он — единственный из моих новых знакомых, кого я действительно могу считать другом.

Младший из четырех братьев, он был вынужден зарабатывать себе на жизнь, однако благодаря его происхождению и образованию он был вхож в Карнфорт-Холл, хотя отсутствие денег и высокие моральные принципы не позволяли ему играть в карты. Когда я с ним познакомился, разница в возрасте между нами была особенно ощутима: мне еще не было двадцати одного, а ему уже почти тридцать три, он был квалифицированным юристом, пробивающим себе дорогу в жизни. И все же он не выказывал большую искушенность в житейских делах. Свободное время посвящал простым удовольствиям, таким как рыбалка и крикет, и хотя любил читать, научным биографиям предпочитал исторические романы. Но с ним было легко разговаривать на обыденные темы — о прогулках по утесам из Пензанса в Ламорну или к скале Логанс, о летних путешествиях под парусами по заливу Маунтс, к тому же он был добр и обладал легким характером. Мне нужен был друг, и я чувствовал, что ему тоже; он недолго прожил в Пензансе, и хотя был знаком с молодежью из Карнфорт-Холла, я подозревал, что ему они надоели так же, как и мне. Роджер Уейнмарк был для него слишком незрел, а Джудит Карнфорт слишком ограниченна, и хотя Винсент никогда не говорил об этом, я был уверен, что он не любил Харри Пенмара так же сильно, как любил его сестру Клариссу.