Сергей Катканов - Рыцари былого и грядущего. Том 3
Постоянно ощущаемое ими дыхание смерти было самым страшным в этой реальности. Словно духовный вакуум постоянно пытался засосать их души. Мир без благодати совершенно не рассчитан на пребывание в нём живых христиан, возникает страшная разница мистических давлений. Этот мир — последнее убежище безбожников. Им тоже не может быть здесь хорошо, но им здесь всё–таки легче, чем в человеческом мире. А христианин в почти безблагодавном мире — как рыба не мели. Это самое «почти» только и спасало. Вообще без благодати не только человек, но и никакая жизнь существовать не может в принципе. Если раньше это утверждение было для них чисто теоретическим, то теперь они проверили его на своей шкуре. Даже здесь всё–таки ощущалось остаточное присутствие Божие, и они очень искренне благодарили за это Бога.
Идти было не тяжело, обувь они имели крепкую, ноги сильные, сложных подъёмов до сих пор не встречалось. Они не страдали ни от голода, ни от жажды, эта проблема давно была решена благодаря пресвитеру Иоанну. Солнце не палило слишком сильно, от жары они тоже не страдали. Солнечные лучи по–прежнему казались какими–то болезненными, нездоровыми, но братья давно уже поняли, что это им только кажется, солнце было обычным.
Враги встречались им редко, и это действительно были лишь небольшие группы по 3–4 человека. Тамплиеры не обращали на сатанистов внимания, если те не перегораживали им дорогу. У них не было задачи истребить всю эту нечисть на Афоне. Если те на них пытались напасть, братья поражали противников быстро, технично, безжалостно. На эти небольшие стычки они почти перестали обращать внимание. Противник был слаб и немногочисленен, о таких противниках любой отряд на марше мог только мечтать. С тех пор, как они покинули монастырь, ни один тамплиер не получил даже лёгкого ранения. Сатанюг давили, как тараканов, и думали о них не больше, чем о тараканах.
По всем земным параметрам этот поход был очень лёгким, но тамплиеры предпочли бы оказаться в раскалённой пустыне без воды в окружении вражеских полчищ. Всех мучила такая жёсткая депрессия, какую они раньше и представить себе не могли. Души у всех почти физически сжимало страшное уныние. Они почти не могли спать, постоянно вскакивая и вздрагивая. Глядя друг другу в глаза, наполненные смертной тоской, они не имели ни малейшего желания разговаривать друг с другом.
Утреннее и вечернее молитвенное правило они вычитывали неукоснительно, но в том и дело, что «вычитывали», не так уж много от молитвы было в этом молитвословии, души, ставшие почти бесчувственными от непрерывной боли, не хотели рождать искреннего порыва к Небесам. Они держались лишь на молитвенной дисциплине, теперь хорошо понимая, как она важна, когда нет настоящей молитвы. Весь день на переходе каждый непрерывно шептал вслух Иисусову молитву — губы к ней привыкли, а помертвевшие души не отзывались.
***Однажды вечером, вычитывая молитвенное правило, они вдруг почувствовали, что пошла настоящая молитва, их неустанные труды по механическому произнесению слов молитвы оказались наконец вознаграждены. На лицах братьев заиграли лёгкие счастливые улыбки, они без слов поняли, что это произошло с каждым из них. Закончив правило, они ещё долго вместе шептали Иисусову молитву, теперь каждое её слово дарило радость. Депрессия, конечно, не исчезла, но отступила настолько, насколько это вообще возможно в здешних безблагодатных условиях. Братья поняли, что произошло нечто очень важное, они приблизились к чему–то хорошему, или оно к ним приблизилось.
Молитва так их укрепила, они почувствовали такой прилив бодрости, словно и не было почти бессонных ночей, и сейчас никто из них не хотел спать. Они сидели на камне кружком, костров здесь не разводили, не из чего было, да и не зачем. В центре их маленького круга был не костёр, а… Христос. Да, теперь они всем сердцем чувствовали присутствие Божие.
Солнце закатывалось за гору, и Сиверцев впервые за всё время пребывания на разорённом Афоне заметил, что закат красив. Яркий, почти кровавый свет заливал склон горы. И вдруг Андрей увидел, что по этому багряному полю движутся маленькие чёрные фигурки. Расстояние до них было большим, и фигурки выглядели не крупнее детских солдатиков, но видны были прекрасно, в деталях: монашеские подрясники, котомки за плечами, посохи… «Братья…» — блаженно улыбнувшись, прошептал Андрей, потом встал и крикнул: «Братья!».
Фигурки сразу же остановились. Тамплиеры радостно вскочили и устремились навстречу обретённым отшельникам. Семь рыцарей в белых плащах сдержанно обняли семерых монахов в чёрных подрясниках. Их встреча была немногословна. На этой страшной горе христианин узнавал христианина так же безошибочно, как раньше человек узнавал человека — две руки, две ноги, какие ещё вопросы? Здесь было не сложнее — от христианина исходила энергия, которую не с чем было перепутать.
— Мы будем защищать вас, — просто сказал Сиверцев старейшему из монахов, маленькому, сухонькому старичку с жидкой седой бородой.
— Доброе дело, — спокойно сказал старец, — А то вчера нас уже почти настигла целая толпа окаянных нехристей.
— Как спаслись? — удивился Сиверцев.
— Исключительно Божьим вмешательством. Нехристи вдруг остановились, их начало гнуть и корёжить, потом они всей толпой побежали обратно, словно у них появились дела поважнее, чем с нами возиться.
— Да… — вздохнул Андрей, — у них появилось очень важное дело. Примерно в пяти дневных переходах отсюда мы очистили от нехристей монастырь, освободили иноков, там сейчас почти непрерывно совершается Божественная Литургия, а для нехристей это как красная тряпка для быка, причём, распознают они этот раздражитель с любого расстояния.
— Теперь понятно, — так же спокойно сказал старец.
— Много было гадов?
— Сотни две, не меньше.
— Монастырь оттянул на себя приличную силу. Там, конечно, всех вырежут, но сюда эти нехристи уже не успеют вернуться.
— Не успеют, Андрюша, не успеют, — тихо вздохнул старец, словно радуясь за Сиверцева, что у него всё в порядке.
Андрей почти не обратил внимания на то, что старцу известно его имя. Божьим людям, понятное дело, бывают известны вещи и посерьёзнее. Он по–деловому спросил:
— Как вы думаете, мы скоро успеем подняться на вершину?
— За пару дней. Но это, Андрюша, будут горячие денёчки.
— А сколько мы должны будем удерживать вершину?
— Думаю, что нам не придётся её удерживать. Отслужим Божественную Литургию, а там и всему конец.
— По срокам ещё где–то месяца три.
— Грешный Иоанн день и ночь молил Господа нашего Иисуса Христа о сокращении сроков. Чувствую, что Учитель внял моим молитвам. Чувствую это всем сердцем, так исстрадавшемся в разлуке с Учителем. Впрочем, Он всегда был со мной, а я — с Ним.
— Отче? Это вы?
— Не узнал грешного пресвитера Иоанна?
— Не узнал, — виновато улыбнулся Сиверцев.
— Да, я сильно сдал, едва шагнул в этот мир, сразу же начал быстро стареть. Но теперь уж ничего — не долго осталось.
— Давно вы здесь?
— Да как сын погибели явил свою мерзейшую мощь, так я сразу сюда. Нашёл этих славных ребят. У них как раз старец один почтенный умер, вот я к ним вместо него и напросился. Приняли, не отказали старику.
— А они знают, кто вы?
— А кто все мы? Слуги Христовы. Разве надо ещё что–то знать?
Сиверцев опять виновато улыбнулся. Тамплиеры беседовали со «славными ребятами» среди которых трое выглядели не моложе пресвитера Иоанна, другие были мужчинами в расцвете сил, а младший был совсем юным — с русыми, как чистейший лён, волосами и ясными голубыми глазами. «Совсем как Сент — Омер», — подумал Сиверцев и заметил, что сердце его не защемило от боли утраты. Физическая смерть больше не имела значения, счёт земной истории пошёл на часы, и если они не потеряли Христа в своей душе, значит не потеряли и друг друга. Скоро все встретятся.
Теперь Андрей знал, что самое трудное уже позади, они смогли прорваться через чудовищный депрессивный кошмар. И только теперь он понял, что могли бы и не прорваться — на этой дороге можно было забыть не только имя Божие, но даже и собственное имя, причём первое было бы страшнее второго. Но они смогли сохранить в душах самое главное. Где не хватило духовности, там компенсировали дисциплиной. Скверные они монахи, зато военные неплохие.
Теперь, рядом с дорогим пресвитером, всё будет проще. Боль не ушла из души, но ослабла и стала пульсирующей — словно рана заживала. Теперь осталось лишь достойно погибнуть. А, может быть, и не придётся погибать, может быть, они встретят Спасителя, не встретив смерти? Впрочем… сколько раз за свою жизнь Сиверцев «вкусил смерти» — страшного духовного разложения. Он вдруг разом вспомнил всё: и Советскую армию, и мучительное начало службы в Ордене, и кошмарные схватки с сатанистами, и почти невыносимую потерю друзей. Он прожил жизнь рука об руку со смертью и только сейчас понял, как часто она брала верх. Он мог бы точно сосчитать, сколько раз он умирал, когда от его души оставались лишь жалкие смердящие лохмотья. Сколько раз Господь воскрешал его, мёртвого. И вот он всё ещё жив. Жив для самой последней смерти. Которой не будет. С Божьей помощью.
