Дороти Даннет - Весна Византии
― Мои слуги ― ваши слуги, ― объявила Сара-хатун. ― Вот человек, за которым я посылала. Его зовут Ильяс. Он немой. Второй говорит за него. Его познания меня впечатлили.
У изуродованного лекаря рот был прикрыт повязкой, нос вздернут, как свиной пятачок, а светлые круглые глаза взирали тревожно и растерянно. Спутник лекаря был таким лохматым, что под нечесаной густой шевелюрой нельзя было разглядеть лица, а виднелась лишь густая борода, черная, как вороново крыло.
― Немой? Откройте ему рот, ― велел Турсун-бек.
Привлеченные разговором, на них заозирались солдаты от соседних костров. Двое слуг секретаря взяли верблюжьего лекаря за плечи и, сдернув повязку, ловко раздвинули ему челюсти.
Против собственной воли Сара-хатун тоже приблизилась, чтобы взглянуть. Во рту несчастного виднелись лохмотья блестящей алой плоти. Кровь стекала у него по подбородку. Солдаты, которым, похоже, уже доводилось видеть это зрелище, с довольным видом перешептывались между собой. Турсун-бек подал знак, и его люди отпустили несчастного, который тут же зашелся в жестоком кашле. Айюб, его спутник, пояснил:
― Он харкает кровью. Недостойное зрелище для женщины. Может ли лекарь удалиться?
― Лекарь? ― переспросил Турсун-Бек. По его кивку страдалец, прижимая тряпку ко рту, с шумом устремился в кусты.
― Разумеется, господин, ― подтвердил чернобородый. ― Разве он уцелел бы после такого наказания, если бы не смог спасти себя сам? Если визирь желает наилучшего ухода за своим верблюдом, то опытнее Ильяса никого не найти. Если натирает седло, он прижигает рану раскаленными щипцами, затем втирает мочу или голубиный помет. Верблюжья моча, как известно господину, очень действенна при самых разных недугах: чтобы очистить голову после доброй попойки нужно лишь постоять рядом с мочащейся верблюдицей. Я часто слышал об этом от Ильяса, когда он еще мог говорить.
― Скажи ему, чтобы зашел ко мне завтра, ― велел ему Турсун-бек. ― Возможно, у меня найдется для него работа.
― С верблюдицей, ― уточнил чернобородый. ― Я привел бы ее сегодня, если случай тяжелый. Лучшего лекарства не найти.
― Мой господин, ― обратилась к Турсуну Сара-хатун, ― вы тревожитесь о здоровье самого визиря? Я польщена, если вы полагаете, что эти люди могут вам чем-то помочь. Они нужны вам оба?
― Нет, ― покачал головой Турсун-бек. ― Нет, только немой. Здесь его снадобья? Пусть захватит их с собой. Если справится, то получит награду.
* * *― А если не справится, то тоже получит награду, ― заявил Тоби. ― Я не смогу, Николас. Не смогу опять запихнуть себе в рот эту штуку.
― Вам и не потребуется, ― заверила Сара-хатун. ― Они видели, в каком вы состоянии, и об этом теперь известно всем. Постарайтесь только не зевать, и, разумеется, не разговаривать. Скромность превыше всего. ― После этого она напомнила им, что, кстати сказать, они не подвергались обрезанию…
Пробраться среди ночи в шатер было очень нелегко, но Сара-хатун доверяла своим слугам, и если все пройдет удачно, и лекарь сможет вылечить рану великого визиря, тогда для самого целителя и его помощника найдется отдельная палатка, что будет еще удобнее. А пока они сидели, скрестив ноги, и поедали лимонные сладости и фиги, запеченные в сахаре, прислушиваясь к словам пожилой женщины.
Под конец главный из двоих, мальчик, с которым она уже встречалась в Эрзеруме, заметил:
― Так вы надеетесь купить мир, Сара-хатун? И если понадобится, пообещаете не оказывать Трапезунду помощи и позволить султану дойти до побережья?
― Нам ничего другого не остается, ― отозвалась она. ― Моего сына с других границ терзает Черный Баран. Он не может сражаться на два фронта.
― Соглашайтесь на все, чего он попросит, хатун, ― сказал ей Николас. ― Вы правы. Позже случай еще может представиться. Трапезунду же не грозит никакая опасность. У него крепкая оборона. Вскоре погода переменится. Армии нечего будет есть, в то время как горцы будут нападать на турецкое войско исподтишка. В этом вас никто не сможет обвинить.
― Я думала, ты станешь винить меня, ― заметила женщина. ― Ты же понимаешь, что я делаю. Возможно, все обернется еще хуже, но я вижу этот лагерь, этих отлично обученных солдат, вижу способных людей ― Турсун-бека, визиря Махмуда и, в особенности, самого султана. Я смотрю на них и вижу, что мой сын, хотя величием он и превосходит их, пока еще не готов к подобной власти. За восемь лет Мехмет научился тому, что император Давид уже начал забывать. Вы увидите султана. Он со своей частью войска подойдет сюда в течение суток. А тем временем великий визирь уже послал гонцов в Трапезунд. ― Она помолчала. ― Вы не слышали об этом?
― Нет, ― ответил Николас.
― Он от имени султана призвал императора сдаться. Разумеется, это формальность, но переговоры начались, и мир ожидает их результатов. Как посланца он использовал своего секретаря грека Фому Катаболену, ― того же самого, который некогда убедил деспота Фому покинуть Мистру Морейскую. Завтра мы должны узнать ответ. До Цитадели остается всего три мили. Наверняка вам это известно. Там, впереди, небольшое болото, именуемое Скилоримни, собачье озеро. Если пожелаете вернуться в Цитадель, это будет несложно.
― Мне хотелось бы увидеть султана, ― заявил Николас.
Вскоре после этого они ушли. Ночью, лежа в темноте и тоскуя по огромным медным жаровням, которые остались у нее дома, Сара-хатун размышляла о султане и о словах, сказанных ему в начале пути:
― К чему утомлять себя, сын мой, ради какого-то Трапезунда?
И он дал ей достойный ответ:
― Матушка, в руке моей меч ислама. Не преодолев эту преграду, я не заслужу имя гхази. И сегодня, и завтра буду вынужден от стыда скрывать лицо свое пред ликом Аллаха.
* * *Из Трапезунда был получен презрительный надменный ответ. Тоби, мирно похрапывавший на солнышке, в страхе пробудился, когда тень упала на него, но тут же успокоился, обнаружив, что рот его по-прежнему накрепко закрыт, а тень отбрасывает ни кто иной, как Николас, который обратился к нему на туркменском наречии:
― Ах ты, ленивый глупец! Ты опоздаешь к визирю. Как ты можешь храпеть, когда нашему войску нанесли такое оскорбление! Гонец вернулся со словами этого недостойного греческого царька, который утверждает, что никогда не сдастся.
― Может, он еще сам вздумает на нас напасть, ― захохотал кто-то по соседству.
― Я слышал, как один такой император пошел на войну, ― добавил другой. ― Он взял свои свечи и подсвечники, обеденные шатры и банные шатры, и шатры для сна, льняные скатерти и пергамент для письма, и священный алтарь, масло и вино, своих коров, овец и козлов для заклания. Они даже цыплят везли на лошадях, ― так мне говорили…
― Когда наш господин покидает великолепную Порту, то за ним следуют сотни верблюдов и дважды по столько же мулов и лошадей, ― заявил другой. ― Он пьет шербет из серебряного кувшина, а одному эмиру в прошлом году подарил освежеванную овцу, выкрашенную красным и белым с серебряными кольцами в ушах и в носу. Он самый великий из всех людей.
― А я разве не об этом говорю? ― возмутился первый.
Тем временем Тоби поднялся, оделся, взял с собой лекарскую сумку и в одиночку направился к Турсун-беку, который явно не признал в крашеном бородаче Николаса, и даже при дневном свете навряд ли вспомнил бы одного из членов команды «Чиаретти». Оставалось лишь надеяться, что турки до сих пор не узнали о том, что признаки чумы были подделкой.
Вернулся обратно он полдня спустя, и обнаружил, что Николас играет в кости с пятерыми солдатами, пока что-то аппетитно скворчит и дымится на небольшой жаровне над огнем. Завидев лекаря, Николас тотчас завершил игру, забрал весь свой выигрыш и подошел помочь Тоби поставить палатку. Вернувшись, чтобы последить за мясом на решетке, он развеселил всех вокруг, притворяясь, как будто вот-вот заставит Тоби съесть его. Наконец, оба удалились в походный шатер со всеми своими пожитками и там спокойно поели, в то время как Николас шумно болтал обо всем на свете. Когда же, наконец, лагерь заснул, сморенный дневной жарой, тишайшим шепотом фламандец попросил:
― А теперь расскажи мне обо всем.
― Как мы и думали, ― откликнулся Тоби.
― Как его рана? Визирь был тобой доволен?
― Он попросил меня вернуться. Рана заражена, за ней нужен уход, а поскольку я немой, они говорят друг с другом. Это правда — они посылали Катаболену в Трапезунд, и император наотрез отказался сдавать город.
― Но?
― Но призыв к сдаче был всего лишь хитростью, устроенной с целью дать Катаболену доступ во дворец, дабы там он встретился со своим другом-изменником. Тот, похоже, времени даром не терял. Императору ежечасно твердят, что Белая орда дезертировала и всякое сопротивление бесполезно. Пока еще он не может поверить в это, но вскоре письмо Сары-хатун убедит его окончательно, что Баран издох. Затем Махмуд опять направит во дворец своих посланцев, обещая почести и компенсации, если только басилевс заберет свои пожитки и детишек и уберется куда подальше. Наш предатель заявил, что если визирь ему поможет, он убедит великого Комнена прислушаться к голосу здравого смысла и отречься от империи. Как ты и предполагал, этот наш предатель ― ни кто иной, как Амируцес, великий канцлер, казначей и ближайший советник императора.
