Овидий Горчаков - Вне закона
В 21.00 головной отряд вышел на Хачинский шлях, где к нему присоединились все остальные отряды бригады и номерной — 620-й — отряд из-за Днепра. Вид сотен вооруженных людей, выстроенных на широком лесном шляхе, был очень внушителен. Непреклонной силой веяло от суровых, неподвижных рядов.
С восторгом, гордостью и глубокой печалью всматривался я в лица товарищей. Каждый рисковал ночью быть убитым или раненым. Бригада в целом шла не на риск, а на верные потери. Кого же из нас привезут в лес в крови, с перебитыми костями? Кто никогда не вернется в лес?
Больше всего я беспокоился за Алесю. Вон она стоит со своей ветринской подружкой санитаркой Лялей Мурашевой, сестрой нашего главврача, женой Кастуся Котикова. Мне очень хочется, чтобы Алеся поскорее узнала, что сегодня Самсонов назначил меня командиром штурмовой группы, что я уже дважды представлен к награде. И не дает покоя другая мысль: если я выступлю против Самсонова, то все потеряю — и должность, и ордена, и Алесю, и, быть может, голову. Как быть?..
— Сегодняшняя ночь, — волнующе гремели в тишине слова Самсонова,— будет генеральной проверкой наших сил. Не отдельных партизан — все вы проверены и закалены в боях. Эта ночь — испытание бригады в целом. Ответим тройным ударом... .За Красницу, за Ветринку. Я призываю вас с исключительной самоотверженностью...
Все были захвачены торжественностью минуты. Даже я забыл тогда о Самсонове. И когда командиры шагнули вперед и привели в движение ряды партизан зычными и короткими как выстрелы командами, случилось нечто непредвиденное. Над нашими головами неизвестно откуда пронеслось вдруг чье-то одинокое зажигательное «ура». И как тол детонирует от запала, 1ак «ура» это разом подхватили на лету шестьсот здоровых молодых глоток. И «ура» это было такой огромной взрывчатой силы, что пронеслось оно ураганом по всему Хачинскому лесу.
Этот крик спаял весь строй в одном порыве. И как уже однажды, на похоронах партизана, я с небывалой силой ощутил свою связь — плоть от плоти, кровь от крови — с этим строем, с партизанским товариществом. Мужчины, парни, мальчишки, недавние красноармейцы, рабочие Ветринки, крестьяне Смолицы и Красницы — все мы размахивали автоматами, задирали винтовки и кричали, кричали исступленно, загораясь от крика жарким боевым огнем, кричали так, как могли кричать только люди, побывавшие в окружении, в плену и познавшие страшное чувство оторванности от всего родного, позор и страх перед одержавшим верх врагом и яростную мечту о мщении, люди, пережившие первые робкие шаги партизанского движения и неповторимую радость первых побед — люди, испытавшие все это и ставшие теперь бойцами большой и сильной партизанской бригады.
И этих людей, этих бывших пехотинцев, танкистов, летчиков, красноармейцев и командиров, считают на Большой земле убитыми или пропавшими без вести! Вот уже год, как матери, отцы, жены многих из них получили похоронные извещения: «Пал смертью храбрых...», «Пропал без вести...» Год назад остались они на партизанской Малой земле. Наверное, еще поминают иных далеко на востоке их прежние товарищи-фронтовики. «Помнишь Виноградова? Геройский был парень...» «Не повезло лейтенанту Покатило — в плен угодил. Поди давно уж землю парит...» «Вот дружок у меня был — Самарин Николай. Пропал в отступлении. Я один из батальона выбрался...» И во многих уголках Большой земли давно списали их, отпели, отплакали...
Враг тоже считал этих людей уничтоженными. Это их объявил Гитлер взятыми в плен на границе, под Брестом, убитыми в танковом побоище под Луцком, уничтоженными в
«котле» под Киевом. А эти призраки, эти покойники покажут сегодня, свершая свой подвиг, буднично простой и величественный, что они не только живы и свободны, но и страшны для врага.
Разошлись отряды, успокоилось эхо, но долго еще гремели протяжные раскаты этого
«ура» в душе каждого хачинского партизана. Да, я забыл тогда о Самсонове, видел только лес за деревьями...
Никоновичи
1В 22.00 немцы в Никоновичах легли спать. После комендантского часа на улицах перекликались одни патрули.
В 23.00 наш отряд начал занимать исходные рубежи для штурма. В 23.15 я доложил отряду: кладбище свободно от немцев. В 23.25 на кладбище скрытно расположилась моя штурмовая группа, усиленная пулеметным взводом под командой лейтенанта Покатило. В
23.30, повторяя уже не раз применявшуюся нами тактику партизанских клещей, в Никоновичи одновременно и бесшумно вошли две основные штурмовые группы: Кухарченко, предварительно перерезав телефонную связь, с запада — со стороны моста и шоссе, и Дзюба — с востока, со стороны поля. Задача моей штурмовой группы — помочь Кухарченко и Дзюбе соединиться в центре села и тем завершить разгром гарнизона.
Только в середине села горели три окна, бросая три полосы на улицу. Напряженный слух улавливал фырканье лошади, вздохи коровы в ближайшем дворе.
Бой завязался на правом фланге. Кухарченко скосил патрульных автоматной очередью. По ракетам было видно, что Кухарченко, ведя боевую группу основного отряда, усиленную взводом из отряда Мордашкина под командой Полевого, бешеным вихрем несется к центру села, идет, как всегда, с веселой яростью, напролом, берет голой отвагой. Дзюба вступил в бой минутой позже. Он действовал осмотрительней, не лихим наскоком, а по всем правилам тактики.
Я залег за еще крепкий деревянный крест, увешенный рушниками, и отдал приказ открыть огонь по огневым точкам в центре села. В отсвете ракет от кладбищенских крестов и берез поплыли по могилам фантастические тени. Партизанские заслоны охватили село с юга, с противоположной нам окраины села — на этот раз Самсонов не собирался повторить ошибку ржавского боя. Справа от села, на шоссе, немецкий бункер защищал мост от яростного натиска группы Барашкова. Там разыгрывался гранатный бой.
Теперь все село находилось под ударом. Взятые врасплох немцы спросонку метались по селу в нижнем белье, истошно крича: «Алярм! Партизанен!»
— Три! Три! — крикнул кто-то позади.
— Шесть! — ответил я паролем и увидел Самсонова. С ним был Ефимов. Сзади полз с бутылками Володька Щелкунов.
— Ну, как у вас тут? — шепотом спросил, подползая, Самсонов.
— Порядок! Кухарченко что-то остановился. Дзюба жмет. Штаб еще не взят.
Позади стукнули бутылки.
— Осторожно, Щелкунов! — прошипел Самсонов. — Если хоть одна бутылка разобьется в руках, ты из нас шашлык сделаешь! Немцев перед кладбищем нет?
— Как будто удрали. Думаю двигаться к центру.
Провизжала шальная пуля. Самсонов нагнул голову.
Я взглянул на него, холодея. А что, если шарахнет его «шальная» пуля?..
— Обожди... — сказал неуверенно Самсонов, но я, сделав вид, будто не расслышал его, стремясь скорее уйти от него, вполголоса крикнул бойцам:
— Станковым расчетам оставаться здесь. Остальным — за мной!..
Я оглянулся на Самсонова. Хотел же он, чтобы «шальная» пуля убила Сашу Покатило! Эта «шальная» пуля может срикошетить бумерангом... Быть или не быть? Убить или не убить?
В проулке я выстрелил красной ракетой, услышал крики: «Три! Три!» Это кричали бойцы Дзюбы. «Рус, сдавайся!» — совсем некстати визжал какой-то ошалевший фриц неподалеку. Дзюбовцы ударили по нему и его камрадам из ротного миномета.
В одном из дворов нас обстреляли из погреба. Мы забросали погреб гранатами. Покатило распахнул дверь сарая. В сено забирался какой-то перепуганный дед, к нему жались две белоголовые девочки.
— Что вы тут делаете? — закричал на них Покатило. — Забирай, дедан, пацанок — и в погреб, он свободен!
Нас опять нагнал Самсонов. Я хотел бежать от него, а он опять пришел туда, где густо летали шальные пули, где было совсем темно, где было так легко направить куда надо
«шальную» пулю...
Мы вышли к проулку, пересекавшему путь к середине села, и остановились: впереди, за аккуратной березовой изгородью, пылали нерусского вида, обшитые тесом дома немцев. Дерево трещало в огне, хлестко хлопали и рвались над железными крышами полотнища пламени. Над головой с тонким воплем носились шальные пули.
— Беги ты первый! — ткнул меня в спину Самсонов.
Никто не обстрелял меня. Ни немцы, ни Самсонов.
— Беги обратно! Сюда! — услышал я его голос.
Два-три месяца назад он не прибегал к таким подлым приемам. Теперь он уверен, пожалуй, что не имеет права рисковать своей персоной.
Вторично перемахнул я через улицу, и снова никто не обстрелял меня. Только тогда осмелился Самсонов пересечь опасное место. Следом за ним, низко согнувшись, перебежал улицу Ефимов. Бережно держа в руках бутылки, не спеша перешел улицу Щелкунов. Свой трусливый маневр Самсонов повторял до тех пор, пока мы не вышли на главную улицу. Автоматный огонь засевших в одном из домов немцев заставил нас залечь.