Георгий Андреевский - Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху, 1920-1930 годы
Неудивительно, что представители коренного населения, замученные теснотой коммунальных квартир, бесконечными очередями, террором ГПУ, всю накапливаемую такой жизнью злобу и ненависть обрушивали на евреев. В них видели причину всех бед, они стали олицетворением всего зла, творимого в стране.
Газеты, особенно в конце двадцатых — начале тридцатых годов (экономическое положение страны тогда было особенно скверным), нередко сообщали о фактах насилия в отношении евреев. Писали, например, в 1928 году о том, как некто Белов ворвался в квартиру Бретана и с криком: «Нужно жидов убивать!» — избил ее хозяина, а Корнеичев налетел на врача Мясницкой больницы Гдалина с криком: «Бей жидов!» — сбил его с ног и нанес удары. Сообщали о том, как братья Филатовы избивали евреев, живших в доме 37 по Нижнекрасносельской улице.
Рост антисемитизма не мог не волновать власти. Бороться с антисемитизмом в стране, население которой исповедует антисемитизм как религию, так же трудно, как гоняться за вором на многолюдной площади: то налетишь на кого-нибудь, то тебе ногу подставят, то ребенка толкнешь. В борьбе с антисемитизмом видели два пути: первый — это репрессии, второй — улучшение условий жизни народа, вызванное успехами социалистического строительства. Первый путь хоть и выглядел радикальнее, но еще больше озлоблял население и загонял болезнь внутрь; второй казался длиннее, чем путь до погрома, и на него не очень-то рассчитывали.
Был еще третий, и не то чтобы путь, а так — тропинка в пустыне. Заключался он в политическом и идеологическом воспитании. Газеты, журналы, лекции и даже диспуты были призваны бороться с этим пережитком проклятого прошлого.
18 мая 1919 года газета «Правда» в заметке «Антисемитизм и Советская власть» писала: «…Советская власть должна очистить ряды своих служащих от антисемитов, а таковые, к сожалению, встречаются среди всякой нечисти, примазавшейся к Советской власти…»
В декабре 1926 года в Большом зале консерватории состоялся диспут об антисемитизме. Выступал на нем вернувшийся из эмиграции сменовеховец Ключников, который требовал восстановления равенства русских с евреями. Он, в частности, сказал: «Мы, русские, дали самоопределение другим народам, мы дошли в самоотречении до упразднения слова «Россия»… У нас есть не антисемитизм, а задетое национальное чувство русских, с одной стороны, и болезненная чувствительность евреев — с другой». И еще сказал профессор Ключников: «В Москве не было бы жилищного кризиса, если бы сюда не приезжали евреи… слишком много евреев в Москве».
Эти заявления профессора возмутили его оппонентов. Выступивший на диспуте Ю. Ларин посчитал, что национальное чувство Ключникова задето отменой царских законов против еврейских рабочих, которым раньше запрещалось жить в русских городах. Если бы в этом тезисе Ларина не было слова «рабочих», он выглядел бы вполне убедительно, как и другой, не менее железный: «…белогвардейцы говорят, что и Ленин еврей…» В общем, на диспуте было много народа, много шума, но все остались при своем мнении. Кто может что-то воспринять и усвоить в такой свалке?
Вскоре сторонникам неправительственных взглядов по еврейскому вопросу трибуну вообще предоставлять перестали. Официальная пресса воспитывала граждан в традициях пролетарского интернационализма. Рабочие всех наций провозглашались врагами буржуев всех наций. Эту-то слабую струну в слаженном оркестре борцов за равноправие и нащупал студент педфака Шевцов, который в 1929 году разослал по разным редакциям статью, в которой указывал на то, что еврейская нация не трудовая, а одноклассовая, притом буржуазная. Кроме того, он призывал не допускать евреев на работу в государственный аппарат, в учебные заведения, в центральные города, столицы или, по крайней мере, строго ограничить их возможности. Призыв этот руководителями государства тогда услышан не был.
Шевцов, конечно, хватил через край. Для того чтобы считать себя тружеником, необязательно ковыряться лопатой в земле или стучать кувалдой по железу. А ведь именно усидчивостью и трудолюбием многие евреи пробивали себе дорогу в жизни. Может быть, именно этими качествами объясняется большое число талантливых людей среди евреев: они не зарывают свой талант в землю, не пропивают его в кабаках, не тратят на баб и прекраснодушные, ленивые мечтания. Они заставляют его служить как себе, так и людям.
Когда на одном из заводов обсуждались проблемы образования, один из рабочих сказал: «Товарища моего послали на рабфак от фабрики. Он проучился два месяца и сбежал. Трудно, говорит, денег мало, жратвы мало. Ну а еврей, тот не сбежит, сдохнет, а доучится». Другой высказался так: «Почему ни одного еврея нет у станка, а вот зайди в трест, в контору, в учреждение — обязательно еврей сидит. В актив лезут. Как появится где, сейчас на первое место, работает, подлизывается. Ну его сейчас в бюро ячейки. Пожалуйста, активист».
В упомянутой выше «Информационной сводке» есть данные, касающиеся и антисемитизма. Вот одна записка: «Товарищи, оглянитесь на деревню, как там живут, что едят, а вы, товарищи, везде хвалитесь: «рабоче-крестьянская власть». Не тут-то было, значит, власть-то в руках евреев, они наехали в Москву почти со всех сторон, а рабочим, русским жить негде, живут в подвалах» или: «В настоящее время (это 1929 год) дают только по фунту хлеба… наехали евреи со всего света. Куда ни пойдешь — всё евреи, а русских нигде нет, на службе везде одни евреи».
Люди не очень преувеличивали. Если мы посмотрим справочник «Вся Москва» или телефонную книгу за двадцатые-тридцатые годы, то увидим, что второе место после русских по количеству занятых должностей и личных телефонов занимают евреи. Так, в телефонной книге за 1929 год Ивановы имели двести девять личных телефонов, а Рабиновичи — восемьдесят девять.
Мудрый Наум Коржавин (Мандель) в своем «Опыте поэтической биографии» причины «еврейского засилья» в государственных органах страны объясняет неверной национальной политикой Ленина, когда к евреям стали относиться как «к ранее угнетенной нации» и старались компенсировать неравенство в прошлые века предоставлением должностей, отчего в руководстве и оказалось много евреев.
Думаю, что не только это. Евреи и сами прокладывали себе дорогу в буреломе новой советской бюрократии. У них имелись связи.
Было бы лучше, если бы на всех должностях работали русские, — не знаю. В Советской стране чиновники среднего и низшего уровня, да и высокого, всегда являлись только исполнителями. Но когда чиновник ничего не может сделать доброго, даже если и захочет, когда он только исполняет указания свыше и часто указания суровые, а потому не может не вызывать чувство неприязни к себе со стороны простого человека, этот чиновник должен быть хотя бы одной нации с народом, с его большинством. В противном случае он только раздувает своим видом национальную ненависть. Инородец, и прежде всего еврей, не пользуется доверием у коренного населения нашей страны, и каждое его действие, не удовлетворяющее желание заинтересованной стороны, расценивается как проявление злой воли, объясняемой его национальной принадлежностью. Взаимная поддержка среди нацменов, и от этого никуда не денешься, помогает им устраиваться, но симпатии у коренного населения это не вызывает.
Присутствие большого количества представителей национального меньшинства в государственном аппарате создает фактически иную, параллельную государственной, структуру. Эта система действует с учетом собственных интересов и, естественно, оказывает определенные предпочтения при решении тех или иных вопросов, что, в определенной степени, может представлять опасность для нормальной деятельности государственной машины и влиять на качество ее работы.
Существование такой параллельной власти в двадцатые-тридцатые годы просматривается в решениях судебных органов и тюремной администрации того времени в отношении евреев, о чем упоминается в других главах. Интересно, например, отметить, что Особое совещание при Коллегии ОГПУ в отношении евреев, репрессированных по политическим мотивам и подлежащих высылке из Москвы, допускало оговорку, то есть предоставляло им возможность выезда в Палестину.
Так, в марте 1924 года студент С. М. Гурвич как член нелегальной сионистской группировки был выслан на три года на Урал. За этим решением следовала оговорка: «В случае его ходатайства разрешить выезд в Палестину через один из южных портов».
В августе 1926 года М. М. Бургман, живший в Вадковском переулке, за участие в сионистской организации был выслан на три года в Казахстан. Через месяц к его приговору было сделано существенное добавление: «В случае получения загранпаспорта высылку в Казахстан заменить выездом в Палестину». В июне того же года И. М. Черняк, Э. М. Каганова, жившие на Остоженке, X. Л. Шапиро, живший в Чечеринском переулке, Л. Б. Шнайдер из Воротниковского переулка, Иуда Моисеевич Русак, живший на Большой Садовой, и другие (всего тринадцать человек) были, как сионисты, высланы в Палестину вместо Сибири и Казахстана.
