Лев Вирин - Солдат удачи. Исторические повести
« Неужто тут и жить всю жизнь?» — подумала Таня.
Яша почувствовал её испуг:
— Не бойся! Здесь только зимой так мрачно. В конце февраля сады зацветут. Красота обалденная. А заборы и стены потому, что тут вся жизнь — во внутреннем дворике. Там обычно растёт старое тенистое дерево и течёт арык, в жару от него прохладно. Над арыком — помост, айван. На нём на самодельных стёганых одеялах, курпачах, сидят, пьют чай. Это очень здорово, увидишь. Тебе понравится.
Дошли! Мама со слезами бросилась Яше на шею:
— Вернулся!
А во двор уже высыпала вся семья. Тоненькая, глазастая девушка (Таня догадалась, что это Хава, сестра Яши) приветливо поцеловала её, помогла снять рюкзак. А возле деревянной лестницы, на балхану10, застенчиво улыбаясь, ждали своей очереди младший брат Миша, худой, носатый подросток, и папа, франтоватый мужчина, в белоснежной рубашке, при галстуке, с небольшими аккуратными усами.
***Совсем в другом городе, жизнь спустя, внучка замерла над фотографией в старом альбоме.
— Бабушка! Это ж твоя свадьба? Расскажи! — попросила девочка.
Татьяна Николаевна прикрыла глаза и вновь увидела широкий двор в доме дяди Исаака, длинные столы, поставленные на козлы, и толпу родичей, друзей и соседей, собравшихся посмотреть на это диво — вернувшегося с фронта Яшу и его молодую жену.
Сара Ильинична встала с рюмкой в руке. Все смолкли. Свекровь завела еврейскую величальную: «Ло мир ал инейнем...». Песню подхватили все: и русские, и узбеки дружно, слаженно. К хмурому небу взвился звонкий, серебряный голос Хавы: «Немен а биселе ваа-а-айн!».
У Тани потеплело на сердце. «Тут мой дом, — подумала она. — Всё будет совсем хорошо.».
Минута полного, яркого счастья врезалась в память на всю жизнь. Сколько раз потом за праздничным столом Татьяна Николаевна пела эту прекрасную мелодию!
— Ты правильно угадала, Верочка. Это моя свадьба.
— Какие вы тут молодые с дедом Яшей! А что тебе подарили?
— Бабушка Рива принесла на большом блюде фаршированную рыбу, «гефилте фиш». В разгар войны это казалось просто чудом!
— Это бабушка учила тебя так вкусно готовить?
—Она. А тётя Фира подарила нам два билета на «Фрейлехс» с Михоэлсом и Зускиным. До сих пор помню, как поёт мать невесты просит, умоляет мать жениха: «Мухтенесте майне, мухтенесте гетайре...».10 Какой был спектакль!..
В тот вечер среди гостей прыгал на костылях Вова Свечкин, единственный одноклассник Яши, избежавший фронта. В третьем классе он сорвался с подножки и угодил под трамвай.
Нынче Вова учился на втором курсе истфака и, захлёбываясь, рассказывал об археологических раскопках, в которых он участвовал летом: «Представляешь! Мы нашли жилища пятого тысячелетия до нашей эры!»
Яков загорелся. Археологией он увлекался с восьмого класса. Одновременно с географией, историей средних веков, путешествиями.
Назавтра же пошёл в университет. Раненого фронтовика с охотой зачислили на первый курс: «Семестр вы почти пропустили. Но ведь догоните».
С утра почти все разбегались. Первыми уходили на Ростсельмаш папа и Миша. Папа работал там старшим бухгалтером. Миша бросил школу, ушёл на завод точить корпуса мин.
Проверив во фронтовом планшете блокнот и остро заточенные карандаши, уходил на лекции Яша.
Убегала в свой десятый класс Хава. Дома оставались только мама с Таней.
Сара Ильинична очень тепло отнеслась к молоденькой невестке. Жалела девочку. Никогда не шпыняла. Замечания делала самым вежливым тоном. Но Таня её всё равно побаивалась. С Хавой сдружилась сразу, да и с Мишей было легко. Но свекровь...
Ещё в Москве Таня много о ней думала: «Какая она? Как встретит?» .
Ей казалось, что любая мать обязательно ревнует сына к невестке. Пришла неизвестная девчонка и увела её сыночка!
Мужу, она об этом, конечно, не говорила. Скажи Яше хоть словечко против его ненаглядной мамочки, он потом до смерти не забудет!
Очень не скоро Таня поверила в искренность доброго отношения Сары Ильиничны. Пока что ей было неуютно в этом ещё чужом, непривычном доме.
Скоро она пошла в ближний госпиталь. Там опытной медсестре обрадовались и тут же оформили на временную работу.
В перерыве между лекциями Яша столкнулся в длинном коридоре с одноклассницей Диной Шапиро. Нынче она училась на филологическом факультете и одновременно подрабатывала секретарём редакции в газете «Советский Узбекистан».
— Яшка! Вихрастый! Вернулся! — обрадовалась Дина. С уважением она смотрела на орден и медали на Яшиной гимнастёрке. — Бывалый фронтовик! Приехал долечиваться? Стихи-то пишешь? — и, резко сменив тему: — Слушай! Ты же классно снимал «Фотокором»10. Выручай! На Ростсельмаше послезавтра отчётная партконференция, а наш фотограф загремел в больницу с дизентерией! Нашёл время! Сделай хоть пяток снимков. Прилично заплатят.
Яша сразу вспомнил о трофейной цейсовской «Лейке», но засомневался:
— Да у меня и плёнки нет. Всё на свадьбе отщёлкал.
—В редакционной фотолаборатории всё есть! Давай, действуй!
И в самом деле, Яша нашёл там не только отличную, мелкозернистую плёнку, но даже магний для вспышки. Выдали фронтовику и временное удостоверение фотокорреспондента.
На Ростсельмаш Яков пошёл заранее. Обязательны были снимки президиума и главных докладчиков. Но хотелось получить ещё и серию живых, не казённых кадров.
В комитете комсомола ему в помощь выделили Валю, толстую, очкастую девицу в смешных кудряшках. Отправились по цехам.
Яков с особым удовольствием снимал заслуженных передовиков, работавших на заводе ещё с первой пятилетки. Их выразительные, изрезанные морщинами лица напомнили ему стариков Рембрандта. Потом фотографировал женщин, подростков. Именно они и делали большую часть плана.
Всю ночь Яша проявлял и печатал. А утром положил на стол главного редактора кипу глянцевых фотографий. Главный одобрил. Под Яшины кадры отвели половину страницы! Кроме президиума и докладчиков в газету попали и старики, и бабы, и подростки, стоящие перед станком на ящике (иначе до суппорта не дотянуться!). Попало и Мишино фото — ударник! — 132% плана.
Через несколько дней Яше выплатили пять тысяч. Так много он и не ждал. Ему и в голову не пришло, что со временем работа фоторепортёра станет его профессией.
В выходной день Сара Ильинична повела ребят на Алайский базар. Тут можно было купить всё на свете: от поддельных золотых часов до пулемёта. Толкались долго, но всё-таки нашли почти новые хромовые сапоги для Яши и байку для Тани. Пришла пора запасаться пелёнками и распашонками.
В конце февраля его вызвали на врачебную комиссию.
Таня вздохнула: «Пора и мне собираться. Яшу отправят на фронт».
— Не спеши, девочка, — сказала свекровь и мягко положила невестке руку на плечо. — У твоей мамы скоро кончается срок. Просто так её ведь не отпустят. Придётся кому-то туда ехать, договариваться с этой бабой, дать ей в лапу. — Сара Ильинична достала из комода потёртый кожаный футляр: — Смотри, какая красота! Настоящие богемские гранаты. Им больше ста лет. Это мои парадные серьги. Мама подарила на свадьбу. Думала, и я передать их Хаве на её свадьбу. Но ведь это только цацки. Свобода твоей мамы куда дороже. Поедешь, постараешься её выкупить.
Предложение свекрови поразило Таню до глубины души.
«А я-то, дурища, ей не верила!» — укорила она себя:
— Что вы, Сара Ильинична! Разве так можно? Лучше я напишу Маше, она что-нибудь придумает.
— Дело, — кивнула свекровь. — Напиши. До Туркмении недалеко. А серьги полежат. На всякий случай. Понадобиться — возьмём.
Но вот ещё: и тебе, и будущему малышу в Ташкенте будет легче. Безопаснее. Сытнее. Если маму выпустят, то в Москву Вере Петровне дороги нет. А здесь мы её потихоньку пропишем. По блату
Таня два дня думала. И решила остаться в Ташкенте.
