Шмуэль-Йосеф Агнон - Вчера-позавчера
5
Ицхак занимался своим делом во дворе под маслиной. Время от времени Вагнер и его жена выходили посмотреть и говорили друг другу: «Еврей этот не лодырничает на работе». Прошло время обеда, а он не садился перекусить, тогда принесли они ему хлеб, и сыр, и пиво. Так как они не взяли с него денег, а подарков от них он не хотел, он поправил им вывеску на пивной, краски которой выцвели, и обновил крылья ангела над вывеской, и добавил в кувшине, что в руке у ангела, шапку пены над пивом.
Покончив с вывеской, он вернулся к основной работе. Тем временем стало вечереть. Отяжелела кисть в руке маляра, и все предметы, которые он покрасил, покрылись темной влагой. День на исходе, сказал Ицхак, и что-то похожее на грусть окутало его. Поднял он голову, и посмотрел на лучи заходящего солнца, и подумал: сейчас собирается миньян в гостинице, потом… читают там о воскурении в Храме, потом… повторяет скорбящий молитву «Восемнадцать благословений», потом… он произносит «Прости нам…». Хорошо им, верующим, во время молитвы. Но что дает молитва такому человеку, как я? В любом случае, если бы я был сейчас в гостинице, я бы присоединился к миньяну. Снова закинул он вверх голову и посмотрел на небо. Края его на западе заалели, и солнце катилось, как огненный шар в море пламени, среди огненного воинства, в озере крови, среди золотых стрел, пронзающих серые облака, в розовых туманах, окруженное печальными факелами. Навстречу сиреневатым горам, навстречу темной земле. И что-то похожее на задушенное мычание поднимается из земли, и еле слышный звук идет с гор. И иногда горы цепляются за небо, а иногда земля стелется в шлейфе гор, и ничего из того, что наполняло небеса совсем недавно, только что, уже не видно. И между засеребрившимся небом и потемневшей землей встает темный столб, который расползается все больше и больше. Опустил Ицхак кисть, и взял кувшин, и омыл руки, и закрыл глаза, и начал молиться «Счастливы....». Молится он и спрашивает сам себя: разве собирался я молиться? Встали перед ним слова молитвы, одно за другим, пока не забыл он, чего хотел и чего не хотел. Стоял он, разбитый, с сокрушенным сердцем, и произносил полуденную молитву. А когда закончил полуденную молитву, начал читать вечернюю.
Закончив молитву, оставил он кисть и краски у заказчика и пошел в город. Звезды – крошечные, будто они из золота, будто они из серебра, как голубой огонь, как алый огонь – сверкают в черной синеве небес.
И прохлада, сладкая и душистая, поднялась от земли. И звук, похожий на звук разворачиваемых ковров, разносится из-под ног верблюдов. Иногда слышится завывание шакалов и иногда – голос ветра, напоминающий шум больших вод. Идет Ицхак по городу, но сердце его блуждает в других краях: в бараке Рабиновича, в комнате Сони, в Маханаиме, в доме скорбящего. Так Ицхак шел, погруженный в свои мысли, пока не подошел к дому рабби Файша.
6
Маленькая лампа висела на стене, и запах кофе разносился по дому. Ривки не было дома. С тех пор как уменьшилась ее халука, она стала обходить соседок и предлагать им купить у нее кофе. Аромат кофе, и свет лампы, и белоснежная постель рабби Файша придавали дому вид благополучия. Однако все благополучие дома было только видимостью. «Боже мой! Может быть, знаешь Ты, что случилось здесь?» – спрашивал себя Ицхак, глядя на Шифру. И она тоже глядела на него сквозь слезы, и вся ее красота исчезла от горя.
Что случилось?! В этот самый день пошла мать Шифры получать халуку и услышала резкие слова от раздающего халуку по поводу ее дочери и «того» парня. Ривка слушала слова, позорящие ее, и молчала, ведь она сама дала людям повод, так как приветливо встретила Ицхака. Только вовсе не она ввела Ицхака в дом, а отец ее, вот кто ввел его в дом и приблизил его. Но отец… Большую часть своей жизни он провел за границей и привык иметь дело с самыми разными людьми. Жители Иерусалима, отрешенные от мира… Не всякий человек достоин того, чтобы они знались с ним. Что плохого находят они в Ицхаке? Владыка мира! Кому расскажет она о своих несчастьях и перед кем раскроет свое сердце? Файш лежит как мертвый, а она – хуже вдовы: вдова… муж ее умер, а вдова – жива; а она… и муж ее не жив, и она – не мертва. А отец ее и мать ее – далеко отсюда, на расстоянии езды в несколько дней, и пока придет письмо от них, глаза проглядишь и слезами изойдешь. Заламывает Ривка руки и говорит: «Скажите мне, люди добрые, что мне делать?» Говорят соседки Ривке: «Нас ты спрашиваешь? Спроси свою дочь!» Кричит Ривка в муке: «Владыка мира! Что вы хотите от моей дочери?» Отвечает ей соседка: «Добра ей и добра тебе я хочу, пока парень у нее в руках, поставь им хупу». Отпрянула Ривка назад и опять идет за соседкой, ведь никогда не приходило Ривке в голову, что Ицхак – пара Шифре, а тут приходит… эта женщина и говорит: «Поставь им хупу!»
Часть седьмая
Радушие
1
Слова соседок запали ей в душу. Хотя не в первый раз они говорили так и изо дня в день распускали про них сплетни, задело ее это только сейчас. И когда задело это ее, решила отдалить Ицхака от своего дома. Вела Ривка внутренний диалог с Ицхаком: что сделала тебе моя дочь и что ты хочешь от нее? Неужели такова плата моему отцу за то, что он ввел тебя в наш дом? За что ты позоришь его внучку? Убежден ты, что, если нет тут никого, кроме женщин, ты можешь делать все, что тебе вздумается? Не беспокойся, Файш, твоя дочь – моя дочь, и я не отдам ее кому попало. Не раз в течение дня смотрела Ривка на дочь и как бы говорила ей: если ты не помешаешь мне, так я обещаю тебе, что не случится с тобой ничего дурного.
Ривка вернулась с рынка и увидела, что дома темно. Поставила свои сумки и спросила шепотом: «Ты спишь, Шифра?» Ответила Шифра: «Не сплю». – «Если так, зажжем лампу». Проверила, есть ли в лампе керосин. Зажгла, повесила ее на гвоздь в стене и бросила осторожный взгляд на кровать мужа. Почувствовал ее взгляд рабби Файш и уставился на нее. Взяла она салфетку, и положила ему на грудь, и подала ему ужин. Потом взяла молитвенник и прочитала вечернюю молитву. Помолившись, вернулась к мужу, и перестелила ему постель, и прошептала: «Спокойной ночи», проверяя при этом взглядом, слышал ли он ее пожелание и понял ли ее слова. «А ты, мама? – сказала Шифра. – Ты сегодня ничего не ела?» Сказала Ривка: «Да вот, я ем». Взяла кусочек хлеба с каплей масла. После того как съела и произнесла благословение, прибавила свет в лампе, и принесла корзину с носками, и села за работу.
Сидела она и занималась своим делом, потом подняла голову и сказала: «Письмо от дедушки не пришло». – «Не пришло», – ответила Шифра. Снова сказала Ривка: «Но ведь не может быть, что он не написал нам?» Сказала Шифра: «Конечно, написал, да только письмо не дошло до нас». Сказала Ривка: «Как это понять – не дошло до нас. Если он написал нам, должно было письмо прийти к нам». Сказала Шифра: «В Цфате нет другой почты, кроме турецкой, а про турецкую почту известно, что всякий пославший письмо с ее помощью – все равно что и не посылал». Сказала Ривка: «Но ведь есть здесь люди, получающие письма из Цфата. И мы тоже получали письма из Цфата». Сказала Шифра: «Это было чудо». Сказала Ривка: «Может быть, не дошло наше письмо к дедушке?» Сказала Шифра: «Зачем ты так говоришь?» Сказала Ривка: «Кажется мне, что идут к нам». Покраснела Шифра и промолчала. Прошло немного времени, и не пришел никто. Взглянула Ривка на дверь и сказала: «Не понимаю, что случилось со мной, весь день чудится мне, будто приходят и уходят. Нет, и в самом деле, идут. Кто там пришел?»
2
Ицхак постучался в дверь и вошел. Подняла Ривка голову в страхе. То, чего она боялась днем, пришло к ней вечером. Подумала Ривка: надо ему сказать что-нибудь. Забыла, что приняла решение отдалить Ицхака, и сказала: «Садись, Ицхак, садись! Что нового в мире? Вижу я, что ты пришел после работы. Ты, верно, не ужинал? – И как только услышала, что он работал весь день у гоя, сказала: – Значит, ты не ел ничего вареного». Пошла к плите приготовить ему еду, и постаралась приготовить ему что-то вкусное, чтобы тот поел с удовольствием.
Слушала Шифра и удивлялась. Что увидела в нем мама, чтобы приблизить так Ицхака? Почувствовала себя Шифра забытой и оставленной. Отец болен, старики живут в Цфате. Не осталось у нее никого, кроме мамы. Теперь мама старается перед Ицхаком. Охватила ее печаль, как будто осталась она одна-одинешенька в мире.
Расстелила Ривка скатерть на столе и стала торопить Ицхака садиться ужинать. Омыл Ицхак руки и с аппетитом принялся за еду. Уже два дня не ел он ничего вареного, а тут горячая пища и добрый взгляд. «Кушай, Ицхак, кушай!» – говорила Ривка ласково, и подбадривала его, чтобы он поел и попил. Покончив с едой и питьем, произнес он благословение. И хотя всегда человек произносит благословение после еды, Ривка удивилась. Уверена была Ривка, что каждый сионист – безбожник, а тут видит, что он произносит благословение.
Лежала там на столе шкатулка для этрога – каждый день вынимает ее Ривка, чтобы заложить ее, и каждый день забывает отнести в заклад. Увидел Ицхак шкатулку и восхитился ее красотой. Сказала Ривка Шифре: «Эту шкатулку подарил мой отец твоему отцу в день его свадьбы». Посмотрела Шифра странным взглядом, как будто странно, что у ее отца и мамы была свадьба. Вздохнула Ривка: «Как была я близка к тому, чтобы заложить эту шкатулку. А если бы заложила ее – вопрос, смогла ли бы я ее потом выкупить. Сколько всего приключилось с нами с того дня, как подарил отец эту шкатулку Файшу. Но среди всех этих бед были и хорошие дни».
