Роберт Грейвз - Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 2. Божественный Клавдий и его жена Мессалина.
И вот наступил момент, когда воду можно было спустить. Возле шлюзовых ворот построили огромный дощатый пиршественный балаган, где должны были пировать сенаторы во главе со мной, их семьи, ряд ведущих всадников с семьями и все старшие гвардейские офицеры; на столы поставили роскошное угощение. Мы будем обедать под мелодичный плеск бегущей воды.
— Ты уверен, что на этот раз канал достаточно глубок? — спросил я у Нарцисса.
— Да, цезарь. Я сам измерял глубину.
Я подошел к шлюзным воротам, совершил жертвоприношение и прочитал несколько молитв — в частности, я просил прощения у наяды озера и призывал ее стать покровительницей крестьян, которые будут обрабатывать возвращенную людям землю — и наконец, дотронувшись до лебедки, возле которой стояла группа моих германских телохранителей, сказал:
— Раз-два, взяли!
Ворота поползли наверх, и вода с шумом обрушилась в канал. Раздалось оглушительное «ура!». Минуту-другую мы смотрели вниз в молчании, затем я сказал Нарциссу:
— Поздравляю, дорогой Нарцисс. Тринадцать лет работы, тридцать тысяч…
Меня прервал оглушительный грохот, за которым последовал многоголосый испуганный крик.
— Что это? — воскликнул я.
Нарцисс, забыв о церемониях, схватил меня за руку и буквально втащил на верх холма.
— Торопись! — орал он. — Быстрее, быстрее!
Я оглянулся, желая понять в чем дело, и увидел, что по каналу с ревом несется к нам огромная коричнево-белая стена воды, страшно сказать сколько футов в высоту, вроде тех, что в Британии каждый год приливают в устье реки Северн. К нам, заметьте!
Прошло какое-то время, пока я понял, что произошло. Внезапный напор воды привел к тому, что в нескольких сотнях ярдов отсюда во впадине между холмов она перелилась через края канала и образовала новое озеро. И в это озеро, подмытый у самой подошвы, сполз весь склон холма — сотни тысяч тонн камней, — целиком заполнив котловину и с огромной силой выбросив оттуда воду.
Почти все, кто там был, сумели, пусть и с мокрыми ногами, забраться наверх в безопасное место. Утонуло человек двадцать, не больше. Но пиршественный балаган разнесло в щепы, столы, ложа, угощение и гирлянды отнесло далеко на середину озера. О, как разгневалась Агриппинилла! Она накинулась на Нарцисса, крича, что он подстроил все это нарочно, желая скрыть, что канал все еще недостаточно глубок; она обвиняла его в том, что он положил себе в карман общественные деньги — миллионы золотых, и лишь небеса знают, в чем еще.
Нарцисс, нервы которого были и так на пределе, тоже вышел из себя и спросил Агриппиниллу, кем она себя мнит: царицей Семирамидой? Или богиней Юноной? Или главнокомандующей римской армией?
— Не суй нос не в свое дело! — завопил он ей в лицо.
В моих глазах все это было великолепной шуткой.
— Ссора не вернет нам обеда, — сказал я.
Еще больше я развеселился, когда инженеры доложили, что потребуется не меньше чем два года, чтобы прорыть новый проход через завал.
— Боюсь, мне придется устроить на этих водах еще один бой, друзья, — торжественно сказал я. Мне почему-то все это казалось удивительно символичным. Напрасный труд, как и вся та изнурительная работа, которую я проделал в первые годы правления ради сената и римского народа, которые никак этого не заслужили. Яростность этой огромной волны внушила мне чувство глубокого удовлетворения. Я получил удовольствие куда большее, чем от обеих битв, как на озере, так и на мосту.
Агриппинилла досадовала, что волна унесла драгоценный золотой сервиз, взятый во дворце; осталось всего несколько предметов, остальное лежит на дне озера.
— О чем тут беспокоиться? — поддразнил я ее. — Сними все эти сверкающие одежды — я присмотрю, чтобы Нарцисс их не украл, — гвардейцам будет ведено удержать толпу, и можешь продемонстрировать нам, как ты ныряешь. Прямо с шлюзных ворот. Все получат огромное удовольствие: народу приятно видеть, что их правители — простые смертные, как и они… Но, дорогая, почему нет? Почему ты не хочешь? Полно, не сердись. Если ты могла нырять за губками, надо думать, ты можешь нырнуть за золотым блюдом, верно? Посмотри вон туда, видишь, там под водой что-то блестит; наверно, это одно из твоих сокровищ. Его совсем легко достать. Вон там, куда я кидаю камушек.
Глава XXXII
54 г. н. э.
Сейчас сентябрь четырнадцатого года моего правления. Барбилл недавно читал мой гороскоп и выражает опасение, что мне суждено умереть в середине следующего месяца. Фрасилл однажды предсказал мне то же самое: он сказал, что я проживу шестьдесят три года, шестьдесят три дня и шестьдесят три часа. Если подсчитать, выходит как раз тринадцатое число следующего месяца. Фрасилл яснее все мне объяснил, чем Барбилл. Я помню, он поздравил меня с комбинацией цифр «семь» и «девять», дающих при умножении шестьдесят три, сказав, что это случается крайне редко. Что ж, я готов к смерти. Сегодня утром в суде я просил адвокатов выказать хоть немного уважения моему возрасту; я сказал, что в следующем году меня среди них не будет; к моему преемнику они могут относиться, как хотят. А когда разбиралось дело о нарушении супружеской верности, возбужденное мужем одной знатной римлянки, я сказал, что я сам был женат несколько раз и каждая из моих жен оказалась порочной, и хотя какое-то время я относился к ним снисходительно, это продолжалось недолго, и с тремя из них я развелся. Агриппинилла обязательно об этом услышит.
Нерону исполнилось семнадцать. Он держится то с напускной скромностью перворазрядной шлюхи, поминутно отбрасывая с глаз свои надушенные кудри, то с напускной скромностью перворазрядного философа, то и дело застывая на месте в кругу восхищенных придворных — правая нога выдвинута, голова опущена на грудь, левая рука упирается в бок, правая поднята, пальцы прижаты ко лбу, словно он погружен в мучительное раздумье. Но вот с его губ срывается блестящая эпиграмма, или подходящий к случаю куплет, или глубокомудрое изречение; однако автор их не он — Сенека даром, как говорится, свой хлеб не ест. Я желаю друзьям Нерона, чтобы он и дальше радовал их. Я желаю того же Риму и Агриппинилле, и Сенеке тоже. Я узнал в приватном порядке через сестру Сенеки (тайная приятельница Нарцисса, которая сообщает нам множество полезных сведений о нынешнем любимчике народа), что в ночь перед тем, как Сенека получил мой приказ вернуться, ему приснилось, будто он — наставник Калигулы. Я считаю это предзнаменованием.
Перед новым годом я позвал к себе Ксенофонта и поблагодарил за то, что он помог мне так долго оставаться в живых. Затем я выполнил данное ему обещание, хотя пятнадцать лет еще не истекли, и получил от сената согласие на бессрочное освобождение от налогов и военной службы его родного острова Кос. В моей речи сенату я подробно остановился на заслугах многих поколений знаменитых врачей — уроженцев этого острова, которые все притязают на то, что предком их является бог врачевания Эскулап, и со знанием дела разобрал применяемые ими методы лечения; закончил я отцом Ксенофонта, который был полковым лекарем при моем отце во время германских кампаний, и самим Ксенофонтом, которого я превознес выше их всех. Несколько дней спустя Ксенофонт попросил разрешения остаться при мне еще несколько лет. Он не объяснил это преданностью, или благодарностью, или привязанностью, хотя я немало для него сделал — поразительно бесстрастный человек! — нет, он обосновал свою просьбу тем, что во дворце ему удобно заниматься научной работой.
Должен признаться, что, оказывая Ксенофонту все эти почести, я рассчитывал на то, что он поможет мне осуществить план, который требовал величайшей секретности и осторожности. Я был обязан отдать этот долг самому себе и моим предкам. Речь идет ни меньше, ни больше, как о спасении Британика. Разрешите мне сейчас объяснить, почему я сознательно предпочел ему Нерона, почему дал такое старомодное воспитание, почему так тщательно оберегал от влияния придворных, от знакомства с пороками и лестью. Начнем с того, что я знал: моим преемником на троне будет Нерон; ему суждено продолжать это проклятое дело — тиранию, ему суждено наслать на Рим бедствия и заслужить вечную ненависть сограждан, ему уготовано судьбой быть последним из безумных цезарей. Да, все мы безумны, мы, императоры. В начале мы ведем себя вполне здраво, как Август, Тиберий, даже Калигула (человек он был злой и порочный, но сперва вполне разумный), — это монархия заставляет нас терять рассудок. Конечно же, после смерти Нерона республика возродится, говорил я себе, и я хотел, чтобы возродил ее Британик. Но как ему остаться в живых, пока правит Нерон? В Риме Нерон обязательно умертвит его, как Калигула умертвил Гемелла. Я решил, что Британика надо переправить в какое-нибудь безопасное место, где он сможет вести благородную и нравственную жизнь, как наши предки Клавдии в стародавние времена, чтобы в сердце его не погасло пламя истинной свободы.
