Вячеслав Шишков - Емельян Пугачев (Книга 3)
– Никак нет, вашество, чегой-то не заспалось, – мямлит спросонья казак.
– Помнишь, братец, как мы Туртукай брали? Ты в деле-то был?
– Был, как же… Семерым басурманам головы снес да троих на пику поддел…
– Молодец!
– Рад стараться!
– Старайся, старайся… «Слава богу, слава нам, Туртукай взят, и я там!..» Ну, да ведь я, Семеныч, хитрый! Фельдмаршалу-то Румянцеву донес тогда: «Слава богу, слава вам!» Ха-ха…
– Да уж, эфто чего тут, – мямлил казак, борясь со сном, и вдруг снова захрапел.
Суворов лежал на спине, глядел в небо. В его глазах – восторженность и слезы. Все небо усыпано крупными четкими звездами. Боже мой! Какие таинственные письмена в высотах, какое непостижимое вокруг величие! «Вся премудростию сотворил еси», – звучат в растроганной душе Суворова слова стихиры: певал когда-то такое в деревенской церковке села Кончанского…
Боже мой! Что есть история… Монарх и солдат?.. Пугачёв и Суворов?..
Что есть шар земной?..
– Природа – мать, природа – мать! – бормочет он. – Не земля, а картечинка, помилуй бог. И мы – на ней!.. Каждой планиде своя судьба… И земле – своя, и мне, и Пугачу, и царю Додону, и всем, всем своя, неподкупная участь… Галилеи, Коперники, Невтоны… А Суворов – солдат…
Штыком, штыком, да на ура! Эка штука… Семеныч, спишь?
– Никак нет, вашество!
– Нога, Семеныч, мозжит у меня… Зашибли басурманы мне ногу, в овраг с конем сверзился… Помнишь?
– Как не помнить – помню… Вам бы, ваше превосходительство, воздохнуть да попокоиться, а тут… с нашей мужичьей дурью хлопочи-справляйся!
– Служба, казак!
– Известно – служба, что дружба, через плечо её не кинешь… Никак, заря близко?
3С утренней зарею Рунич и Долгополов пустились в путь, но генерала Суворова на месте уже не было. Целый день гнались они за ним, да так и догнать не смогли. Еще протекла ночь, и лишь на следующее утро прибыли оба в населенное малороссами село Никольское, что против Камышина. Избы здесь высокие, многие строения на сваях, – во время вешних разливов Волги местность затоплялась. Жители – чумаки – промышляют поголовно возкою соли с Элтонского озера.
Путники остановились у приподнятой на сваях избы. Их поджидал здесь адъютант Суворова, молодой Максимович.
– Я уже успел заготовить как вам, так и генералу помещение, – проговорил он. – А хозяйке заказал, чтоб она избу не мела и стол скатертью не покрывала: мой генерал терпеть того не может, чтоб для него суетились да прибирали.
В это время подъехал Суворов.
– Здравствуйте! – крикнул он, соскочил с савраски и по высокой лестнице, спускавшейся к самой дороге, прытко пошагал вверх, за ним – Максимович.
И не успели еще путники вылезти из кибитки, как Максимович выбежал из хаты на крыльцо, по следам его Суворов с криком:
– Ай! Ай! Ай! Держи!.. Уши надеру, уши надеру!
Максимович, сбегая по лестнице, оступился, упал. Споткнувшись, упал на него и Суворов, оба скатились впереверт по ступеням вниз. Вот длинноногий Максимович вскочил и, взлягивая, с хохотом опрометью через ворота в огород, за ним, поддергивая штаны, Суворов.
Рунич с Долгополовым, стоя с открытыми ртами в кибитке, недоумевали: что стряслось с генералом? И лишь в избе все разъяснилось. Оказывается, войдя в избу, Суворов увидел, что, вопреки его хотенью, хозяйка накрывает стол чистой скатертью, а её дочь домывает с дресвой пол.
Вскоре прибыл в село и капитан Галахов с ариергардом.
Час спустя Суворов пригласил Галахова и Рунича к себе. Похаживая по избе, руки назад, генерал спросил:
– Как располагаете, со мной ли пуститься в степь, или здесь останетесь? Пять тому дней назад Пугачёв прошел чрез это село, не делая никакой наглости, помилуй бог. При нем корпус в три тысячи голов. Собрав провиант и до двадцати подвод парами, пустился ворог по элтонской дороге.
А другой отряд, до пятисот голов, миновав село, потянулся вверх по Волге.
Я направлюсь за первым, к Элтонскому озеру, а второй отряд… – Он помолчал. – А второй с кем-нибудь и без меня в верховьях встретится.
Офицеры комиссии испросили позволения генерала посоветоваться с Остафием Трифоновым. Нетерпеливо поджидавший комиссию Долгополов сказал:
– А зачем нам по степи за Пугачёвым слоняться? Он, бог знает, куда промчаться может. А мы, слоняясь, того гляди, попадем в лапы разбойников – киргизов, кои вдоль и поперек шныряют по степи. – Он вздохнул, лицо его вытянулось. – По правде-то сказать, я обе эти ночи не спал: залезу на кибитку да во тьму и посматриваю… Страшновато было. А ехать нам надобно в Саратов, вот куда. Там и рассудим, куда вам, куда мне путь держать.
Простившись с Суворовым, комиссия направилась к Саратову. В конце второго дня её нагнал скакавший в Саратов курьер. Он поведал, что генерал Суворов со своим корпусом выступил по дороге к озеру Элтонскому, а ночью, в степи, верховые люди, по виду – киргизы, напали на телегу его превосходительства, в коей ехал камердинер из пруссаков, и того камердинера убили. Не иначе – нападавшие приняли слугу за самого Суворова.
Долгополов перекрестился, сказал:
– Ну, если б мы за его превосходительством ехали, то и нам досталась бы хорошая взбучка!
***А вот и Саратов опять. Комиссия остановилась в пустом архиерейском доме. Вечером, после ужина, Долгополов, приосанившись, заявил спутникам:
– Вы, господа офицеры, снабдите меня надежными Донского войска урядниками или сотниками, а такожде паспортом, дабы нигде не могли задержать меня. С оными воинскими чинами я завтра же тронусь в путь, а вы езжайте в Сызрань и там ждите от меня известий.
Галахов, пренебрегая развязным тоном Остафия Трифонова, не только не сделал ему на этот раз замечания, но даже обрадовался началу с его стороны практических мероприятий по уловлению Пугачёва.
К генерал-майору Мансурову, находившемуся со своим деташементом вблизи Саратова, был тотчас отправлен Галаховым гонец с просьбой прислать комиссии трех благонадежных казаков, что и было Мансуровым исполнено.
На другой день, собираясь в путь, Долгополов сказал:
– Я с донцами поеду к Сызрани, там переправлюсь обонпол, на луговой берег и возьму путь на Яик. Одного донца оставлю в том месте, где признаю за нужное, другого оставлю за семьдесят верст от первого, а третьего – верст за полсотню от второго. Сам же поеду один, буду вызнавать, где Пугачёв с войском. А коль скоро проберусь до него да сговорюсь с яицкими казаками, кои вызвались выдать злодея, тотчас отправлю спешного курьера к третьему моему донцу, тот – ко второму, второй – к первому, а уж этот к вам примчится. И вы немедля спешите тогда к тому месту, где третий донец мною оставлен будет. В это место мы и доставим Пугача. Вот! Извольте мне выдать пропуск и деньги.
Доводы Остафия Трифонова показались комиссии резонными. Галахов протянул ему пропуск за подписью руки Мансурова и тысячу рублей на издержки.
Долгополов откинулся в кресле, закусил губу, глаза его закатились под лоб. Затем крикливо он бросил:
– Что сие означает, вашскородие? Как это вы умыслили со столь малой казною отпустить меня? Нет-с, уж не прогневайтесь… Должны вы мне выдать золотом, не боле – не мене, все двенадцать тысяч.
Рунич и Галахов остолбенели. Затем глаза Галахова, устремленные в упор на Долгополова, сверкнули гневом. Рунич выразительно крякнул, его каблук с нервностью запристукивал в пол.
– Как можно, – помедля и овладев собою, сказал Галахов, – как можно со столь значительной суммой пускаться тебе, Остафий Трифоныч, одному в опасный эскурс… Опомнись!
– Понапрасну пугаетесь, господин капитан, – с настойчивостью возразил Долгополов. – Это дело не ваше, как я с сими деньгами до Пугачёва доберусь. Извольте-ка выдать мне оные без промедления! Извольте-ка, господин капитан, распечатать пакет его светлости князя Орлова, на коем – я самолично зрил – рукой его светлости написано: «распечатать во время надобности». Извольте посему учинить исполнение, удостоверьтесь-ка, что требование мое справедливо…
Пройдоха говорил столь напористо, что оба офицера, удалясь в другую комнату, сочли нужным вскрыть пакет Орлова. В пакете – паспорт на имя Остафия Трифонова за княжеской печатью и собственноручное письмо князя к товарищам Трифонова, яицким казакам. В письме между прочим значилось:
«государыня императрица соизволила послать с Остафием Трифоновым всем его 360 сотоварищам, яицким казакам, на ковш вина 12 т. рублей золотою монетою, а впредь будут её высокомонаршей милостью и больше награждены».
– Черт его знает… – сказал Галахов. – Написано довольно неопределенно. Ведь не сказано же: вручить деньги Трифонову для передачи казакам… Нет, врешь, голубчик, я тебе всех денег не дам! А то дашь, да только тебя и видели мы, ищи-свищи ветра в поле.
Они вышли к Долгополову. Тот, нахохлившись, взад-вперед похаживал, припухшая щека его повязана клетчатым платком – болел зуб. Начались пререканья и споры. Галахов с горячностью доказывал Остафию:
