Михаил Старицкий - Богдан Хмельницкий. Книга первая Перед бурей
— Ну тебя к бесу, — прохрипел он, — даже лящит и звенит в ушах.
— А было бы не затыкать их клейтухом на доброе слово, — ответил Богдан. — Вот ты теперь, — лысый тебя знает, как величать, — хоть и помянул своих родичей, а все же заговорил по-людски.
Опять наступило неловкое молчание.
«Что ж, — подумал Богдан, — не хотите говорить, — наплевать. А я погреюсь немного, перекушу е Олексой, а то и подночую, пока не взойдет месяц — казачье солнце; в темень-то можно угодить в такое багнище, что и дна не достанешь! Только где бы? Вот этот развернулся на весь пол и место занял. Мертвый он или пьяный?» — тронул его слегка ногою Богдан.
Лежавший захрапел.
— Э, посунься-ка, брате, немного! — отбросил тогда. Богдан в сторону ноги лежавшего казака и, севши по-турецки перед очагом, начал набивать себе люльку.'
— Вот это тоже по-людски, — заметил дальний. — Забрался в чужую хату и выпихает хозяев, точно свинья в чужом хлеву порается.
— А вот что я тебе на это, добрый человек, скажу, — чмокнул Богдан люлькой и выпустил клубы удушливого, едкого дыма, какого даже и черти боятся наравне с ладаном. — Не люблю я, когда мне не отвечают, но еще больше не люблю, когда языком ляпают, так вот у меня и чешутся руки укоротить язык.
— Овва! — протянул ближайший.
— Не дуже-то и овва! А коли хочешь, так можно испробовать, потому что со псами нужно по-песьи.
— А с волками как?
— Так само: добрая собака и волка повалит.
— А ты уже, знать, доброю собакою стал, что и на людей лаешь? Ой, хвост подожмут!
— Не родился еще на свете такой сатана, чтобы мне на хвост наступил! — сплюнул в сторону Богдан и прижал пальцем золу в люльке.
— Не из тех ли ты, что по камышам беглецов-втикачей ищут, чтобы в плуги запрягать? — заметил дальний с сарказмом.
— Эх вы, идолы с бабскими прычандалами, — мотнул головою Богдан. — В камышах сидят, а нюху чертма! Казака до такой, прости господи, погани равняют!
— Что ж ты, коли казаком назвался, казачьих обычаев не знаешь? — оживился сосед.
— Ага! Вот оно что! — усмехнулся в душе сотник и вдруг крикнул пугачем: — Пугу!
— Пугу! — ответили и собеседники. — А кто?
— Казак с Лугу!
— А куда путь держишь? — начал допрашивать дальний.
— В болота, в очерета да в непролазные кущи!
— Зачем?
— Комаров кормить белым телом казацким да искать темною ночью товарища.
— Не похоже, — буркнул себе под нос дальний.
— Так здоров будь, коли так! — крикнул ближний, и оба незнакомца сняли шапки.
— Будьте и вы здоровы! — поклонился Богдан.
— А кого ищешь? Не безносого ли беса? — спросил ближайший.
— Не безносого, а двуносого.
— Э, значит, до нашего батька? — обрадовался, видимо, собеседник.
— Молчи! — толкнул его сердито дальний.
Богдан не заметил этого движения.
— Может, и до вашего батька, — ответил он, — а до моего приятеля.
— А коня можешь поднять под брюхо? — смерил сидящего Богдана пристальным взглядом дальний.
— Какие кони, иных можно и двух! — крикнул Богдан и одним движением головы сдвинул набекрень черную баранью шапку с красным донышком и золотой кистью.
— Гм, гм! — протянул дальний.
— Ладно, — похвалил ближний. — Знать, действительно приятель... только знаешь ли, на какой купине он сидит?
— Вот в том-то и беда, что не знаю! Может, проведешь?
— Провести-то можно, — ответил тот как-то угрюмо и неопределенно, — только хлопца твоего мы тут оставим, не взыщи: такой уже у нас закон. — Богдан промолчал: видимое дело — ему не доверяли. Но как они не доверяли. — вот что смутило Богдана: не доверяли ль они ему, как вообще всякому незнакомцу, или они узнали его, Богдана Хмельницкого, и все-таки не доверяют ему? Однако как ни обидно было для Богдана подобное отношение Казаков, но ввиду слухов, переданных ему Богуном, он решил не открывать своего именита потому, помолчавши немного, Богдан снова обратился к незнакомцу, меняя тему разговора.
— А что, паны-браты, поделывает тут мой товарищ?
— Охотится! — ответил ближайший сосед, рубя огонь и осекая себя искрами. Богдан ловил мгновения, когда от огнива освещалось лицо соседа, но казак, — в этом уже нельзя было сомневаться, — был осторожен и, отворотившись к стене, закрыл себя еще видлогою, из-за которой только и вырезывались при блеске искр торчащими концами усы.
— А на что? На какого зверя?
— На жидов, — сопел и пыхтел, раскуривая люльку сосед, —на панов да на экономов, особенно на перевертней... а попадется и егомосць ксендз — за красную дичь станет.
«Эх, не выдержал, — подумал Богдан и ударил себя кулаком по колену, — и вот через такого палыводу встрепенутся паны и накроют нас до поры, до времени!» Но, чтобы скрыть свое внутреннее раздражение и разведать побольше, он воскликнул весело:
— Важно, добрая охота! Только это все игрушки! А чего-нибудь поважней не затевает?
— О том ему знать! — отозвался сидевший у окна, зажигая свой трут из люльки соседа.
— Само собой, — затянулся Богдан, — его дело... Мне только досадно бы было, коли б без меня прошло важное что-либо, а то давай бог!
— Ну, а ты сам будешь кто? — спросил насмешливо дальний.
— Да я тоже... из одной степи! — замялся Богдан.
Собеседники многозначительно замолчали и только пыхтели люльками да по временам плевали под ноги.
Олекса вышел к коням.
— Ну, а что тут слыхать вообще? Лютуют паны? —начал снова Богдан.
— А вот пойди, казаче, куда-либо в местечко или на ярмарку, так увидишь, — ответил после большой паузы сидевший у окна казак.
— А что?
— А то, что всюду ходят на костылях или ползают калеки, — заметил ближайший. — У всех у них отсечены правая рука и левая нога; это паны майструют так непокорных... Разве не знаешь?
— Дьяволы! — прошипел Богдан.
— То-то! И они, и их потатчики! — буркнул дальний.
— А туда, к Жукам, — вставил ближайший казак, — все церкви на костелы поперестроили, а благочестивым людям отводят для службы божьей хлевы.
— Господи! Да что же это? — всплеснул даже руками Богдан. — И люди им, каторжным, не свернут шеи?
— Ждут батька... видишь!
Богдан в это мгновенье, забывши о своем намерении, готов был, казалось, броситься с этими удальцами на мучителей; но, вспомнив цель своей поездки, затревожился еще более, сознавая, что при таких обстоятельствах Кривонос не ограничится легким полеваньем, а бросится в самое пекло и наделает бед.
— Эх, не сидится мне! — встал он и размял свои члены. — Так бы и летел к побратыму! Что ж, проводите, меня, друзи?
— Чего не провести, — отозвался дальний угрюмо, — провести можно, мне и самому туда путь; только еще глухая ночь, темно, — можно потрафить и к дидьку в гости... Тут ведь надо пробираться не конно, а пеше, а в иных местах и на брюхе; так оно ловче будет при месяце.
— Так я прилягу возле коней, — покорился со вздохом Богдан. — А когда посветлеет, то разбужу тебя, товарищ, не сердись.
Было уже за полночь, когда Богдана разбудил голос его странного знакомого:
— А что, казаче, пора и в дорогу рушать!
Богдан быстро схватился на ноги и с изумлением осмотрел своего провожатого: одет он был более чем легко, на нем были всего закоченные по колени штаны, сорочка и легкие постолы. Проводник приказал Богдану также снять лишнюю одежду и оружие и следовать за ним. Это приказание не понравилось сотнику, тем более что проводник старался все- таки не поворачиваться к нему лицом; но, заметивши, что и он не имеет на себе никакого оружия, Богдан решился исполнить его требование. Таким образом, сбросивши все лишнее и передавши его Олексе, Богдан отправился за своим проводником. На дворе царствовал какой-то серый полусвет; хотя луна уже было взошла, но сплошные облака заволакивали все небо; при этом смутном свете трудно было различать окрестные предметы, но проводник, видимо, знал отлично дорогу. Богдан старался не отставать от него, хотя это оказывалось чрезвычайно трудным.
Дорога шла, казалось, нарочно по самым непроходимым местам. Вся почва представляла из себя топкое болото; ежеминутно из-под ног Богдана выступала с тихим шипеньем вода; в некоторых же местах болото до того разжижалось, что идти по нем не было никакой возможности; тогда проводник начинал прыгать с кочки на кочку, покрикивая на Богдана:
— Гей, не отставай, не останавливайся, а то пойдешь к дидьку!
Такой способ передвижения страшно утомил Богдана, однако же остановиться действительно не было возможности; болото грозило ежеминутно засосать в свою тину всякого, вздумавшего, бы отдохнуть хоть минутку на нем. В самых непроходимых местах, когда Богдан думал, что им придется уже расстаться с жизнью, проводник вдруг нырял неожиданно в камыши, Богдан следовал за ним и там находил к своему удивлению грубо намощенную из камыша и лазы гатку. Путешествие тянулось уже больше часу; Богдан чувствовал, что изнемогает. Иногда ему казалось, что проводник умышленно колесит и снова возвращается на старое место; наконец, после двух часов такого ужасного пути им удалось достичь небольшого островка.
