Юрий Щеглов - Малюта Скуратов. Вельможный кат

Образ деда, Ивана III Васильевича, всегда служил примером царю. Он считал себя продолжателем политики, начатой еще в прошлом — XV — веке.

— В новгородском монастыре на подгородном урочище Клопске… — начинает пересказ зловещей легенды Василий Осипович Ключевский, чьи слова я вкладываю в уста Иоанна по многим соображениям: им там и место, — подвизался блаженный Михаил, известный в наших святцах под именем Клопского. Однажды посетил его местный архиепископ Евфимий. Блаженный сказал владыке…

Дело происходило в сороковых годах XV века, как раз в день рождения Ивана III Васильевича.

— «У великого князя Московского родился сын, которому дали имя Иван. Разрушит он обычаи Новгородской земли и принесет гибель нашему городу». Незадолго до падения Новгорода туда пришел преподобный Зосима — основатель Соловецкого монастыря — ходатайствовать о нуждах своей обители. Первым посетил вдову посадника Марфу Борецкую. Та прогнала пустынника. Зосима предсказал ей скорую беду. Марфа смирила свою неразумную гордыню, узнав, как другие бояре принимают старца. Она устроила обед со знатными гостями, первыми новгородскими вельможами, вождями литовской партии, душой которой и была Марфа.

Литовский мотив здесь свидетельствует о традиционной закономерности возникших у Иоанна подозрений. Что это за свобода, замешенная на предательстве? Рассуждая подобным образом, Иоанн вполне солидаризировался с потомками, и не только с Карамзиным, но и с теми, кому суждено было жить в омытом человеческими страданиями XX веке — веке варварском и подлом, пожравшем небывалое количество жертв.

— Зосима во время обеда, глядя на бояр, прослезился, покачав головой. Когда он и его ученик покинули покои Марфы Борецкой, Зосима объяснил ученику свое поведение за столом: взглянул я на бояр и вижу — некоторые из них без голов сидят!

Видение кошмарное, однако носящее черты реальности. «Это были те новгородские бояре, — расшифровывает таинственные слова преподобного Зосимы Ключевский, — которым Иван III в 1471 году после Шелонской битвы велел отрубить головы как главным своим противникам. Задумав передаться литовскому королю, новгородцы спросили себе у него в наместники подручника его, князя Михайла Олельковича. Готовилась борьба с Москвой».

Об этом князе упоминают далеко не все историки. Зная такую подробность новгородского политического бытия, как мог Иоанн равнодушно взирать на маневры князя Курбского и некоторых новгородских бояр? Разумеется, окружение государя негодовало и жаждало крови. Отпадение Новгорода, под каким бы соусом оно ни произошло, грозило гибелью Москве и всем тем, кто укреплял ее могущество и стремился расширить ее пределы.

— Один из посадников, принадлежащий к литовской партии, приехал в Клопский монастырь и спросил у блаженного Михаила: не собирается ли князь московский идти на Новгород? Дескать, у нас есть свой князь — Михаил Олелькович!

«То, сынок, не князь, а грязь, — ответил блаженный, — шлите-ка скорее послов в Москву, добивайте челом московскому князю за свою вину, а не то придет он на Новгород со всеми силами своими, выйдете вы против него, и не будет вам Божьего пособия, и перебьет он многих из вас, а еще больше того в Москву сведет, а князь Михаил у вас в Литву уедет и ни в чем вам не поможет».

«Все так и случилось, как предсказал блаженный», — заключает Ключевский.

Более того, так случилось и через сто лет после Шелонской битвы. Непонятно, почему внимательный историк, освещая эпоху внука Ивана III Васильевича, не коснулся подробно разгрома Новгорода в зиму 1570 года. А между тем это событие стало началом заката опричнины, ликвидации ее верхушечного слоя, гибели главных сподвижников Иоанна, вершивших судьбы России почти целое десятилетие.

Разгром Новгорода Ключевский относит к самым отвратительным поступкам царя, деяния же деда не получают у него столь жесткой и однозначной характеристики. Для нас важно уточнить, что отношение Иоанна к Новгороду несет на себе печать не только историко-психологической традиции. Новгородский комплекс — тесное переплетение различных причин, мотиваций и интересов — лежал в глубинной основе новгородского похода, который несравним по катастрофическим последствиям с событиями, относящимися к эпохе Ивана III.

Смерть Филиппа Колычева усугубила происшедшее. Если до убийства в Твери, виновником которого явился Малюта — именно виновником, а не просто исполнителем бессудной казни, Иоанн нуждался в поддержке, то, разбив лагерь на Городище, он уже не просил ни у кого никакого благословения. Все корабли были сожжены, декорации упали, и узда была порвана. Ничто теперь не сдерживало опричнину. Она справляла тризну, последнюю или, быть может, предпоследнюю. Она гуляла как пожелала. Совершенно разоблачив свою бессмысленность и бесцельность. После новгородской разборки становилось ясно, что Смутное время не за горами. Оно уже казало России пьяный и лживый лик, вернее, искаженную маску, за которой пряталась чужеземная физиономия. Новгородский разгром, имеющий прикосновение к иностранным делам, начисто перечеркнул прочие международные начинания Иоанна. И современники и потомки безоговорочно осудили опричный произвол в Новгороде, и более остальных суду подвергся Малюта, который, если бы знал судьбу несчастных своих дочерей и внуков, в ужасе открестился бы от содеянного.

До сих пор никто не объяснил, да и вряд ли задумался над тем, отчего Иоанн начал избиение новгородцев именно с духовенства, а не с бояр, дворян и посадских. Карамзин, правда редко устанавливающий причинно-следственную связь между явлениями, почти полностью упускает этот момент. Костомаров и Соловьев лишь косвенным образом намекают на указанное обстоятельство, однако тайна по-прежнему остается под непроницаемым покровом. Приведу еще один важный классический фрагмент, принадлежащий перу Сергея Михайловича Соловьева.

«…Летом 1569 года явился к царю какой-то Петр, родом волынец, и донес, что новгородцы хотят предаться польскому королю, что у них уже написана и грамота об этом и положена в Софийском соборе за образом Богоматери».

Возможно, что место хранения подложной грамоты рассердило Иоанна. Его дед в разгар борьбы с непокорными новгородцами вывез из Софийского дома огромное количество драгоценной церковной утвари, священные книги и казну старых епископов. Частичной экспроприации подверглись также монастырские земельные угодья. Спустя почти два десятка лет сокровища целыми возвратили Новгороду. А теперь изменники прокрались в храм и осквернили святое место. Вот чем они ответили на благородный жест Московского великого князя!

— Вот чем они ответили на благородный жест Московского великого князя! — вскричал Иоанн, обращаясь к Малюте. — Немедля гони верного человека к мятежникам, и пусть он учинит тайный розыск и донесет нам истину.

Малюте два раза не надо приказывать. Он послал в Новгород Болотова с точными инструкциями:

— Скачи на Софийскую сторону в Новгород, ночью обыщи храм и чтоб грамоту мигом доставили!

Болотов все выполнил в точности. Грамота действительно отыскалась за образом, и ее привезли государю. «…Подписи — архиепископа Пимена и других лучших граждан — оказались верными», — повествует Соловьев, что должно было насторожить Иоанна и Малюту.

Обманулся ли Малюта, или хотел быть обманутым, или, как в случае с дворянином Ивашкой Козловым, которого посадил потом на кол, сам сфальсифицировал грамоты от имени Сигизмунда-Августа, потому что трудно вообразить, что хитрая и осторожная секретная служба польского короля сразу выпустила из своего гнезда серию обращений к русским боярам без риска провалить задуманное. Деликатное обращение к одному или двум подданным Иоанна, как в случае с Курбским, дало бы больший эффект. Среди троих один почти всегда доносчик, а иногда и двое. Впрочем, дальнейшая практика сыска свидетельствует, что в Сыскную избу, что на Лубянском холме, бегут все без исключения вовлеченные в интригу, опережая друг друга, из-за боязни оказаться в одиночестве и прослыть злоумышленником.

«Говорят, — продолжает Сергей Михайлович Соловьев, — что этот Петр, бродяга, наказанный новгородцами из желания отомстить им, сам сочинил грамоту и необыкновенно искусно подписался под руку архиепископа и других граждан. Иоанн решился разгромить Новгород».

Волынец Петр был, очевидно, способным мошенником. Однако подобный обман одному совершить мудрено. Какой-то запашок тайной службы Малютиной витает над этой сомнительной историей. Главное противоречие состояло в том, что" архиепископ Пимен благосклонно относился к опричнине, иными словами, поддерживал Басманова и Вяземского и — более того — наследовал митрополиту Макарию, который до своей кончины обладал сильным влиянием на государя и с которым у Иоанна были связаны лучшие молодые годы царствования.