Георг Эберс - Невеста Нила
— Не приглашая с собой гостя? Понимаю, к чему это клонится! — проворчал постоялец.
Он схватил шляпу и прошел мимо хромой рабыни, направляясь вон из комнаты.
В прихожей Горус наткнулся на Гамалиила, которому одна из служанок подавала в эту минуту палку. Жрец догадался о цели его прихода и, не удостоив еврея даже взглядом, повернул в столовую. Здесь он нашел Марию и Пульхерию в слезах; они обе стояли на коленях перед Иоанной, которая тоже плакала.
Желая оправдаться, ученый обратился к вдове, но она вздрогнула при виде его и указала ему на дверь. Тот не двигался с места и стал защищать себя от несправедливого обвинения в шпионстве. Однако Иоанна прервала его речь самым решительным тоном:
— Нет, нет, господин, этот дом навсегда закрыт для тебя. Ты сам порвал всякие узы между нами. Не нарушай нашего спокойствия! Вернись туда, откуда пришел!
Старик еще раз пытался говорить, но хозяйка, встав с места, сказала девушкам: «Уйдемте прочь, дети мои!» — и торопливо скрылась с ними в соседней комнате, захлопнув за собой дверь. Горус Аполлон остался один на пороге столовой.
За всю свою долгую жизнь он не подвергался еще такому позору. Между тем во всем случившемся, по его мнению, была виновата опять Паула. Горькая обида требовала мести. Возвращаясь на белом осле в свое прежнее жилище, старый жрец часто останавливался и заговаривал с прохожими.
С этого дня он не обращал больше внимания на палящий зной и не щадил своего здоровья, разъезжая целыми днями по городским улицам, чтобы подстрекать народ к спасительному жертвоприношению девственницы. Горус не уставал твердить мемфитам, что их постигнет неминуемая гибель, если они не воспользуются единственным средством против бедствия. Старик не пропускал ни одного заседания сената, убеждая булевтов, оспаривая все доводы епископа и настаивая на том, чтобы власти города назначили, наконец, день торжественного бракосочетания Нила с его невестой.
Он отлично знал египтян, до безумия любивших пышные празднества. Церемония брачного союза прекрасной дамаскинки с могучим, беспокойным супругом казалась народу особенно заманчивой в период всеобщего уныния. Маститый ученый сумел представить сенату и народу в ярких красках это величественное зрелище, руководствуясь воспоминаниями детства о процессиях в честь Исиды, которые он видел сам или о которых слышал от покойного отца; остальное дополнялось материалом, почерпнутым из книг, где описывались блестящие народные торжества языческого Египта. И каждый, в ком текла египетская кровь, внимательно слушал его рассказы, увлекался заманчивыми описаниями и был готов пожертвовать последним, чтобы придать больше блеска народному торжеству, во время которого всякий мог быть, если не действующим лицом, то по крайней мере зрителем.
Тысячи людей нуждались в насущном хлебе, но для неслыханного брачного празднества еще нашлись средства, и сенат не отступил даже перед новыми займами. «Гибель или спасение!» — таков был лозунг, брошенный Горусом своим согражданам. Если все погибнет, тогда кому достанутся накопленные солиды? Но если жертва будет угодна Нилу и он благословит своих почитателей новым, обильным разливом, тогда Мемфис и вся страна не пожалеют нескольких тысяч драхм, израсходованных на великолепный праздник. Наконец был назначен срок пышной церемонии; в день божественного Сераписа мемфитам предстояло совершить таинственный, спасительный обряд. Следовательно, казнь осужденной должна была состояться менее чем через две недели после приговора. И как красноречиво описывал жрец красоту непорочной невесты! Ему вторили судьи и булевты, видевшие ее. Глаза Горуса горели огнем при этом описании; взгляд влюбленного не мог бы сиять более ярким блеском. Он жаждал отомстить патрицианке за все, что она заставила его перенести. Чудовищное жертвоприношение должно было не только погубить эту женщину, но унизить христианскую веру, ненавистную язычнику.
Однако епископ Иоанн также не дремал; тотчас после увещания народа с балкона Курии он послал письмо в Верхний Египет патриарху и теперь ждал ответа, чтоб энергично приняться за дело. В церкви, перед сенатом и даже на улицах как епископ, так и остальное духовенство употребляли все усилия, чтобы помешать безбожной затее булевтов и городского населения. Однако народные страсти, подогреваемые Горусом Аполлоном, вспыхнули ярким пламенем, перед которым оказались бессильными и преданность вере, и голос рассудка, и даже чувство человеколюбия. Нужда и отчаяние пошатнули веру, уничтожили страх Божий, и самые могущественные орудия церкви — проклятие и благословение — утратили свой былой авторитет. Утопающим показывали вблизи плавающее бревно, и они цеплялись за него, потому что не хотели дождаться спасительной лодки, которая спешила к ним на помощь с хорошими гребцами и надежным кормчим у руля.
Горус Аполлон не вернулся больше в дом Руфинуса. Через несколько часов после того как Иоанна указала ему на дверь, пришли невольники за вещами жреца. Его приближенный слуга принес хозяйке большой закрытый сосуд и письмо следующего содержания:
«Нельзя осуждать людей, не выслушав их оправданий. Однако ты сделала это, и я не сержусь на тебя. Филипп, вернувшись обратно, объяснит, в чем дело, и, может быть, между нами снова водвориться прерванная дружба. Посылаю тебе часть лекарства, оставленного им при отъезде: употребляй его в случае, если к вам в дом проникнет зараза. Помощник Филиппа говорит, что теперь хорошее действие этого средства вполне доказано. Желаю от души, чтобы эпидемия, поразившая соседний дом, миновала вас».
Письмо жреца обрадовало вдову, но, когда она прочитала его своим домашним, маленькая Мария воскликнула:
— Ни за что не давай этой смеси больным! Горус хочет отравить нас, я уверена в этом.
Между тем Иоанна осталась при своем убеждении, что старик, несмотря на необъяснимую ненависть к Пауле, все-таки не дурной человек.
— В противном случае Филипп не уважал бы его, — заметила со своей стороны Пульхерия. — Если бы врач был здесь, все вышло бы иначе.
Мария просидела с обеими хозяйками до сумерек, постоянно возвращаясь в своем разговоре к дамаскинке. Вечером они узнали о приезде Фомы, и снова стали надеяться на помилование осужденной. Теперь, перед разлукой, внучка мукаукаса имела благовидный предлог выказать своим покровительницам всю свою любовь; наконец, она сказала, что ей нужно заниматься с Евдоксией, а так как сегодняшний урок особенно труден, то девочка просила мать и дочь думать о ней и желать ей успеха. Она бросилась на шею сначала к Иоанне, потом к Пульхерии и, видя, что у них навертываются слезы, спросила:
— Не правда ли, какая я дурочка? Но потому-то именно меня и следует пожалеть!
Потом Мария заперлась с наставницей в своей комнате. Прежде всего Евдоксия остригла ей прекрасные шелковистые локоны; невольные слезы покатились из глаз гречанки; они полились еще обильнее, когда она вручила Марии маленький амулет: в нем хранился кусочек шерсти из овечьей шкуры, которую носил Иоанн Креститель. Эта святыня принадлежала еще матери Евдоксии, и старая дева никогда не расставалась с ней; и вот теперь заветная ладанка должна была служить охраной ребенку и принести Марии много счастья. Хотя амулет не сделал особенно счастливой свою прежнюю обладательницу, однако она непоколебимо верила в его спасительную и благодатную силу.
Наконец, Мария предстала перед Евдоксией коротко остриженными волосами и в мужском костюме. В какого очаровательного мальчика обратилась она! Евдоксия не могла налюбоваться на свою воспитанницу. Но та казалась слишком нежной и прелестной для мальчика; гречанка посоветовала ей хорошенько надвигать на глаза широкополую шляпу при встрече с посторонними или даже, для большей безопасности, запачкать лицо.
Гамалиил, приходивший к Иоанне действительно с целью предостеречь ее от козней Горуса Аполлона, рассказал обо всем происшедшем на суде в тот день. Великодушный поступок Паулы, взявшей на себя вину Ориона, еще более возвысил ее в глазах Марии.
Теперь, при встрече с полководцем, она могла объяснить ему все обстоятельства дела. Наступила минута отъезда, и девочка в сопровождении Евдоксии вышла из сада на набережную. Она послала воздушный поцелуй своему любимому жилищу и его обитательницам, а потом указала, вздыхая, на владения Сусанны и прибавила:
— Бедная Катерина, ее заперли в зараженном доме! Знаешь, Евдоксия, ведь я все-таки люблю ее и, когда подумаю о том, что она может схватить заразу и умереть… Но нет!… Попроси мать Иоанну и Пуль, чтоб они относились к ней дружески. Завтра утром ты передашь им мое письмо, и если сегодня вечером они будут очень тревожиться обо мне, успокой их и скажи, что ты знаешь обо всем, но меня было невозможно удержать. Я уверена, ты сделаешь все, как следует.
