Константин Седых - Отчий край
От нелегкой обязанности быть со всеми вежливым и учтивым Прокоп страдал, как страдал от своего тесного, жавшего то в одном, то в другом месте костюма. И когда Людмила Ивановна укоризненно бросила ему:
– Товарищ тысяцкий! Слово «бабы» пора забыть. Мы теперь женщины, а не бабы, – он сразу вспотел и виновато развел руками.
– Извиняюсь! – поклонился он Людмиле Ивановне. – Нечаянно сорвалось у меня. По привычке, будь она неладна. – И, повернувшись к Семену, тихо пожаловался: – Не знаю, как угодить на всех, с чего начинять эту свадьбу.
– Скажи для начала застольное слово или как там оно называется?
– Тост! – подсказала ему Людмила Ивановна.
– Тост, так тост, а сказать надо. Геройского товарища женим, красного партизана, а не кого-нибудь.
– Ты лучше скажи, будь другом. Ляпну я чего-нибудь невпопад – и опять беда…
Чинно и важно сидящие гости слушали их затянувшийся разговор по-разному: одни – пренебрежительно и насмешливо, другие – серьезно и внимательно, третьи – с откровенной скукой и нетерпением людей, пришедших гулять, а не слушать речи. Словно в насмешку собранные вместе за свадебным столом, чувствовали они вполне понятную скованность и неловкость. Партизаны и бывшие семеновцы, их жены и родственники, все они четыре года смертельно враждовали между собой. Любой из них так или иначе был втянут в кровавый водоворот ожесточенной, не знавшей нейтральных, войны. Если он не воевал, то обязательно сочувствовал красным или белым, молился за одних, проклинал и ненавидел других. Поэтому многие все еще не могли спокойно встречаться, мирно беседовать друг с другом. Победители злорадствовали над побежденными, не желая скрывать своей ненависти или неприязни, не забывая старых обид. Побежденные побаивались, стараясь не проговориться, не показать своих истинных чувств. Одни пытались не попадаться на глаза партизанам, другие, кто не знал за собой большой вины, старались казаться независимыми и ко всему безразличными, третьи – заискивали и льстили, оправдывали себя и наветничали на других.
Видя, что дело не движется и все смотрят на него, Семен медленно поднялся за столом с граненой рюмкой в руке.
– Граждане! Неловко мне за тысяцкого говорить, а приходится. Разрешите?
– Просим! Просим!..
– Сегодня женится наш друг и товарищ Федот Алексеевич Муратов. Это первая у нас в поселке свадьба без венцов и попа. Не знаю, как другие, а я приветствую это. Пусть таких свадеб будет у нас больше год от году. Пожелаем же от всей души нашим дорогим молодоженам счастливого супружества и хорошей жизни!..
– Горько! – немедленно рявкнул Прокоп, довольный тем, что не пришлось говорить.
– Горько! Горько! – дружно поддержали его поднявшиеся гости.
Федот и смущенная невеста троекратно поцеловались. Гости стоя выпили, шумно расселись, заговорили, застучали вилки и ножи. Сдержанный сначала разговор становился все громче и оживленней. Вино делало одних снисходительней, других смелее.
Зрители потолкались еще некоторое время в коридоре, а потом ушли, напустив холоду. В горнице стало сразу свежо и просторно. Как угорелые, носились стряпухи, уставляя столы все новыми и новыми блюдами, убирая пустые бутылки, меняя гостям тарелки.
Когда вволю накричались «горько», напились и наелись, молодые шафера и самые азартные плясуньи затеяли пляски. К ним скоро присоединились все, у кого не пропал с годами зуд в ногах. Прокоп Носков, подхватив Марину Лоскутову, встал во главе многопарной «барыни». Плясал он так лихо и весело, что сразу привлек к себе всеобщее внимание. Высоко вскинув голову, гибкий и ловкий, он весело притопывал, пристукивал каблуками и с каким-то особенным шиком проделывал любое колено. А колен в этой разухабистой и разудалой «барыне» было бесконечное множество. По команде Прокопа пары кружились на месте, хороводом носились по горнице, сбивались в тесную кучу и вдруг разбегались – мужчины в одну сторону, женщины в другую. Выстроившись гуськом, в бешеном темпе устремлялись навстречу друг другу, пропуская каждого встречного то справа, то слева от себя. Затем Прокоп и Марина, подняв свои сцепленные руки, устроили живые ворота. Сквозь эти ворота, пригнувшись, пара за парой вынеслись в коридор, оттуда в сени и на крыльцо. С белыми облаками морозного пара вернулись они оттуда назад, пожали друг другу руки и разошлись.
– Браво, тысяцкий! Иди выпей с нами, чертов плясун! – закричали Прокопу все еще сидевшие за столами те из гостей, которые могли пить без конца что угодно и сколько угодно.
Людмила Ивановна вышла из-за стола, чтобы принять участие в пляске и больше не вернулась, но издали все время следила за Семеном. Встречаясь с ней взглядом, Семен думал: «И чего это она все время смотрит? Боится, что напьюсь и начну бывших семеновцев за горло брать?» Вместе с женщинами Людмила Ивановна пела старинную свадебную песню и, увлеченная пением, долго не глядела на Семена. Тогда он вдруг почувствовал себя страшно одиноким. Это так поразило и испугало его, что он сурово упрекнул себя: «Вот дурак! Да разве она ровня мне!»
Из мрачного раздумья Семена вывел подсевший к нему незнакомый лысый и белобородый дед в старинном казачьем мундире, какие носили во времена обороны Амура и Петропавловска-на-Камчатке.
– А ну, дай я полюбуюсь на тебя, партизанская ты головушка! – сказал он певучим и ласковым голоском. – Геройский ты, по рассказам, человек. Люблю таких удальцов! Я и сам в молодости был сорвиголова. Мы ведь с твоим покойным отцом, царство ему небесное, вместе на Амуре воевали. Было это, чтобы не соврать тебе, при графе Муравьеве-Амурском. Мы с твоим отцом мало сказать, что ровесники, мы еще и однокупельники. В один день и в одной купели нас дучарский поп крестил. Отец твой, бедняга, давным-давно умер, а мне смерти нет. Живу и живу…
– Ну, и живи себе, папаша, на здоровье! А как твоя фамилия? – спросил заинтересованный Семен. Деду, по его расчетам, давно перевалило на девятый десяток.
– Шароглазов мое фамилие. Федор Абрамыч Шароглазов из Орловской. Невеста-то мне правнучкой доводится… А что, пропустим по одной за знакомство?
– Можно! – согласился повеселевший Семен и спросил: – А тебе вреда, папаша, не будет?
– Какой вред в моем возрасте! – махнул дед рукой. – Я эту водку без малого семьдесят лет пью и ничего, бог милует… Ну, за твое здоровье, почтенный!
Не успел Семен после выпитой рюмки закусить огурцом, как дед снова спросил:
– А не опрокинуть ли нам по другой?
После второй дед долго и усердно тыкал вилкой в тарелку с капустой и, не поддев ничего, сказал заплетающимся языком:
– Вот, черт! Ежели еще по одной не трахнем, так я и не попаду в капусту.
Семен решил покинуть своего собеседника, чтобы не упиться вместе с ним. Но тот не отпустил его до тех пор, пока не выпили по третьей.
Чтобы пропустить Семена, дед сделал огромное усилие, поднялся и прижался спиною к стене. Но тут его ноги не выдержали. Он сполз на стул, а со стула под стол. Семен с трудом вытащил его оттуда. С помощью Луки Ивачева отвел он деда на кухню и стал укладывать на лежанку, тут дед на мгновенье очнулся, уставился на Семена и заплетающимся языком спросил:
– Ты что же, станичник, годок мой, или постарше будешь?
– Годок, годок! – рассмеялся Семен и сказал: – Давай, спи Федор Абрамыч…
Вернувшись в горницу, Семен услыхал, как женщины, сидя кружком, пели:
Любил я цветы полевые В родимых лугах собирать.
Любил я глаза голубые, Любил их в уста целовать…
– Не та песня! – закричал вдруг Лука. – Поют какую-то старинку. А ну, Федот, споем нашу партизанскую! Семен! Симон! Давайте подтягивайте! – И он загянул:
Расскажу тебе, невеста, Не таясь перед тобой:
Под Богдатью есть там место, Где кипел кровавый бой.
Подтянуть ему никто не пожелал. Он умолк, оскорбленный, и вдруг ни с того ни с сего напустился на сидящего у стола и разглядывающего его Каргина:
– А ты чего на меня шары выставил?
– Лука! – тотчас же схватил его за руку Семен. – Брось дурака валять. Не порти Федоту свадьбу.
– А чего он на меня смотрит? Я могу и из себя выйти…
– Я тебе выйду! – пригрозил ему Семен. – Сейчас же спать отправлю. – И Лука успокоился, подошел к женщинам и стал петь вместе с ними ту песню, против которой только что протестовал.
В третьем часу тысяцкий, сваха и родственницы повели молодоженов в побеленное и вымытое для этого случая волокитинское зимовье. Вместе с ними ушла и Людмила Ивановна, которой были в диковину свадебные обряды мунгаловцев. Уходя, она сказала Семену:
– Товарищ Забережный! Я надеюсь, что вы не уйдете и проводите меня домой. Вместе пришли, вместе и уйдем…
Семена, уже клевавшего было носом, взбодрили ее слова. Он пошел на кухню и попросил одну из стряпух вылить ему на голову три ковша холодной воды.
