Владимир Афиногенов - Нашествие хазар (в 2х книгах)
Чернодлав удивлённо посмотрел тогда в глаза Заву лону. Тот продолжил: «Да, да… Знаю, что говорю… О явном предназначении отряда извещены мои советники и царь… Но у тебя будет другая тайная задача: как только прибудешь в Саркел, изыщи случай отомстить Менаиму… Клянись!» — «Клянусь богом Огня и Солнца исполнить всё, как велишь, высокочтимый… Да умрёт эта тайна вместе со мной». — «Хорошо. Вот тебе задаток», — и каган не скупясь высыпал на стол из увесистого кожаного мешочка золотые: легли, а некоторые покатились, ослепительно и весело искрясь, дирхэмы и византины…
Узнав о том, что Деларам приходится начальнику разведывательного отряда не женой, а всего лишь рабыней, тудун начал, польстясь красотой и телесными формами, уговаривать продать её ему. И всё заставлял Деларам пить вино, но она делала глоток, другой — и всё, даже после предложения поднять кубки за птицу души Рух, она чуть пригубила…
— А почему не пьёшь? — спросил Менаим печенежскую деву. Та опустила голову.
«А может, действительно продать?… Я ею попользовался и хватит…»
— Я продам тебе женщину, Менаим. Только… — и шаман, приблизив плотоядные губы к уху тудуна, сказал, что она вместо вина предпочитает другое…
— У меня есть превосходное индийское средство! — воскликнул наместник, разом всё поняв. — Утешу красавицу… Я же должен оправдывать своё имя… Деларам будет очень довольна.
Вот так за пиршественным столом и совершилась сделка, но на удивление печенежской девы, она, эта сделка, ни капельки не задела самолюбие Деларам. Только с нетерпением стала ждать вечера, потому как Менаим-утешитель пообещал дать попробовать новое для неё зелье аж из самой далёкой Индии…
На крепостных стенах поменялась стража. Смена караульных отмечалась гулким ударом барабана на рыночной площади, и тугой всполошный звук хорошо услышала печенежская дева; узкое окно её спальни, забранное тонкой ажурной железной сеткой, выходило как раз на эту площадь… Дом тудуна строился аланскими мастерами после возведения Петроной крепости, поэтому ими эллинский закон городского сооружения, предусматривающий жилые дома ставить окнами вовнутрь двора, не соблюдался.
Сейчас Деларам испытывала неудобства от того, что рядом не находились служанки, с которыми она уже успела сродниться и даже выделить среди них и полюбить наиболее расторопных, услужливых и красивых… Таких оказалось трое, и самая лучшая из этой троицы, грациозная и трепетная, как лань, и цветущая, как роза в саду, Айша. Ранее, устав от грубых ласк шамана, Деларам приглашала её к себе на ложе в походной палатке и испытывала перед сном несравненное блаженство от нежных поцелуев Айши в сосцы грудей и по всему телу…
«Скажу Менаиму, чтобы и её купил у шамана… А когда же он принесёт обещанное?… — с нетерпением ожидая тудуна, думала дочь печенежского боила, сидя на атласных подушках в прозрачном одеянии, умащенная восточными благовониями…
Бархатная занавесь в проёме двери раздвинулась, и появился Менаим в персидском роскошном халате, наброшенном на голое тело, с хитроватой блуждающей улыбкой на полных губах. В правой руке держал золотую вазу.
А вот и я, милая моя, твой утешитель… Здесь, — он показал на вазу, — положено финиковое варенье, смешанное с веществом, которое ты жадно желаешь… Но прежде, чем дать его, мы должны порезвиться на ложе… И ты будешь это делать со всей пылкостью души и жгучей страстью, какую я читаю в твоих прекрасных глазах…
«Плохо читаешь… Иначе бы увидел в них ненависть!» — про себя воскликнула печенежская дева, но, превозмогая себя, улыбнулась и стала изображать страстную гетеру, но с одной только целью — как можно скорее доиграть эту роль до конца.
«О, Гурк! Кажется, получилось; он мешком свалился и захрапел… Теперь я попробую то, что находится в этой вазе», — Деларам подошла к окну, вытянула руку, предзакатные лучи заиграли на золотых узорах вазы. Дева начала потихоньку кушать варенье, вдыхая лёгкий пряный запах наркотического снадобья.
В белом яблоневом весеннем саду, пронизанном солнечными лучами, она зрила себя в окружении милых русоволосых служанок с васильковыми глазами, а рядом сидела и плела венок из ромашек черноокая Айша; любимица доплела его и водрузила венок на голову госпожи. Поверху, по бокам, внизу плавали облака, похожие на стаю белых лебедей, и сквозь разрывы в дымчатом тумане сияли звезды. На каждой стояли голенькие дети, и кто- то шепнул на ухо печенежской девы: «Это души безвинных усопших…» — «А разве может человек умереть безвинным?…» — спрашивала Деларам.
А потом она, взявшись за руки с Айшой, взмывала к этим звёздам; сердца женщин сладостно трепетали в полете, теплота и небесная синь окутывала их тела, — и каждая звезда улыбалась госпоже и служанке, и задорно смеялись ангелы-дети…
И вот она снова в саду — звучит сладостная упоительная музыка, Деларам пьёт золотистое вино, и у неё начинает легко кружиться голова… Ах, бог Гурк, вот где настоящее блаженство!..
И тогда появляется он сам, бог Огня и Солнца, в красных лучах: на голове у него алмазная корона, он в хитоне, усыпанном рубинами, прежде называвшимися балангусами, которыми врачуют сердце, мозг и память человека. На ногах Гурка сандалии с маленькими крыльями, в правой руке бог держал жезл, в левой — драгоценный камень абастон…
Гурк протягивает его Деларам и говорит:
— Если зажечь, он никогда не потухнет, подобно блуждающему огню, который называют «перо саламандры». Он содержит внутри сырую густоту, благодаря чему огонь не гаснет… Зажги его, не бойся, и будет гореть до тех пор, пока в душе твоей клокочет пламя безудержной страсти. Страсть твоя — любимая Айша и то, что берёшь из вазы. Мужчины не в счёт, они вызывают неприязнь и отвращение. Грубые скоты, жаждущие крови и чужих смертей…
— Бог, ведь ты тоже мужчина?
В ответ прозвучал громкий смех, от которого опал белый цвет в саду, — сделалось вокруг всё зелёным и ясным.
— Я бог над всеми, я выше всех… Поэтому я не то и не другое… — сказал Гурк. — Зажги абастон!
И камень вспыхнул ярким огнём, ожёг пальцы Деларам, и она проснулась.
О, как противно возвращаться в действительность: смятые покрывала, скомканный халат тудуна. И он, по-прежнему храпевший во сне… Деларам хотела кликнуть Айшу, но вспомнила, где находится, проглотила тягучую слюну, заглянула в вазу — пусто, полизала языком донышко… Чуть полегчало.
«Не могу видеть этого борова!»
Менаим за последнее безмятежное время, так как никто не нападал, не тревожил крепость набегами, ожирел, заимел большой живот и безобразную толстую шею.
Деларам села возле окна и стала дожидаться, когда наместник проснётся.
«Как верно, как верно! Беды идут от мужчин, и все мои беды от них… Начиная с того, что убит был отец, и как меня, почти девочкой, привезли в Киев… И в тринадцать лет сделали наложницей… И сколько слез я потом пролила! А теперь за поруганную плоть и душу я буду мстить!»
Перевела взгляд на одну из стен сераля, — на хорезмийском ковре висели сабли и кинжалы. Покосилась на тудуна, который продолжал храпеть, гадко оттопыривая полные слюнявые губы. И злоба захлестнула Деларам, нет, даже не на него, Утешителя, — вообще: ярая, дикая злоба… Менаим олицетворял сейчас собою всё то горе и все напасти, которые обрушились на неё лавиной с неотвратимостью лютого рока… Пока мысли печенежской девы не оформились, но после сна, когда увидела самого Гурка, возжелавшего, чтобы она зажгла «перо саламандры», ничего не просившего, из глубины её сознания неясными наплывами пробивался вопрос: «Может, и не надо было приносить в жертву ту русскую юницу?…»
Деларам подошла к настенному ковру, сняла острый, как наконечник стрелы, кинжал, крадучись сделала несколько шагов по направлению к Менаиму, но тут же отбросила кинжал в сторону и, зарыдав, закрыла лицо руками: чувствовала, как из сердца уходили последние остатки жизни, а с опустошённым сердцем не мстят… К тому же, видимо, Менаим находился под покровом Шехины[209]. Это его и спасло…
Кинжал упал на пол, ничем не покрытый, булатная сталь издала громкий звук, — он да ещё и рыдания девы пробудили тудуна от сна. Протёр глаза и сразу всё понял, позвал стражу.
Когда о случившемся известили Чернодлава, тот криво улыбнулся… Наверняка, даже оставаясь от Деларам на расстоянии, он воздействовал на неё посредством внушения поднять руку на Утешителя, который им никогда не был…
Деларам в ожидании казни заточили в темницу, находящуюся в подвале воинского гарнизона.
Первые дни не давали ни есть, ни пить, — но это было не самое страшное: не давали зелье, отчего у Деларам случались припадки, заканчивающиеся жуткой ломотой во всём теле; она кричала, звала на помощь — бесполезно, никто не отзывался и не приходил…
