Врата небесные - Эрик-Эмманюэль Шмитт
В одной из витрин Ноам заметил месопотамские таблички. Он бегло, с ленивым любопытством просмотрел их, но одна привлекла его внимание. Он присел на корточки, приник к стеклу и стал расшифровывать запись. И вдруг прочел послание, обращенное из глубины времен к нему, Ноаму:
Нарам-Син, мой товарищ, если с тобой случится беда, я буду плакать день и ночь. Потому что ты мой день и моя ночь. Наша встреча изменила мою жизнь. Я привязан лишь к тому, что познал в твоем обществе: кедровые леса, ведущие в Бавель тропинки, реки, из которых мы черпали воду, твое скромное съемное жилье, комнатенку, где ты спал. Я любил Маэля, этого хрупкого спасенного тобой ребенка; мне казалось, что это твое дитя, а иногда – что наше с тобой. Когда ты найдешь наконец Нуру, я буду ценить и ее, потому что она принесет тебе счастье. Иногда ты пытался вызнать мои секреты. Некоторые из них я тебе открыл, но оставил при себе самый ценный: я тебя люблю. Я люблю тебя, Нарам-Син, люблю твои руки, когда они заботливо касаются моих ног, чтобы излечить мои недуги, люблю твой взгляд, когда ты смотришь на меня в молчании, люблю твой смех, если рассмешил тебя я. Люблю тебя бородатым или бритым, чистым или грязным, оживленным или усталым. Люблю тебя всеми разновидностями любви, как мать, отец, брат, друг и любовник. Почему я об этом не сказал тебе? Лучше было доказать. Я охраняю тебя. Защищаю. Я готов ради тебя пойти на смерть; я вовсе этого не хочу, но если я покину этот мир раньше, сохрани в памяти мое имя и мой образ, продли мою жизнь в глубине своей души, сохрани меня навсегда. И думай обо мне весело, без печали. Улыбайся. Я не уверен, что мертвые испытывают сильные чувства; но даже под землей я зардеюсь от гордости, когда ты однажды вечером станешь рассказывать людям о великой дружбе Гавейна и Нарам-Сина. Табличка, на которой ты о ней напишешь, соединит нас навеки и станет для нас самым прекрасным надгробием.
У Ноама перехватило дыхание, он отпрянул, привалился к стене и медленно сполз на пол. Прошло пять тысячелетий, и вот Волшебник открылся ему. Ворвался в жизнь своей узнаваемой речью, как всегда, говорливый, кокетливый, соблазнительный, проворный, пылкий и целомудренный. Ноам снова увидел Гавейна, голого и униженного, растерзанного и казненного вместо него… Ноаму стала наконец понятна эта загадочная жертва.
Слезы подступили к горлу. Нет, он не послушается Гавейна, он будет плакать… Сила страсти, исходящей от глиняной таблички, захватила Ноама до перехваченного горла, до дрожи, до воя. Он отдался этому мощному отклику; пусть это будет его ответ, его способ стиснуть Гавейна в объятьях, принять его в свое сердце, в душу, в тело.
Он зарыдал. Деликатность Волшебника… Хорошо ли Ноам обошелся с ним? Отдал ли ему хоть каплю его любви? Он не заслужил такой жертвы. Внезапно его поразила очевидная вещь: Маэль все понимал. Читая «Эпос о Гильгамеше» спустя несколько веков после рассказа Маэля в таверне, пусть и в изложении позднейших переписчиков, Ноам был потрясен силой привязанности неразлучных друзей Гильгамеша и Энкиду. Либо Маэль слышал признания Гавейна, либо этот чуткий мальчик догадывался о его чувствах.
Телефонный звонок. Ноам отер щеки, успокоил дыхание и взял телефон.
– Ну как, есть прогресс? – прокричал Хасан.
– Джон де Лапидор проводит экспертизу табличек.
– У нас дела тоже движутся. Кузен Стэна, похоже, лучше понимает взрывоопасность ситуации. Для него это не только вопрос своевременной оплаты, хотя он не намерен мешать бизнесу Стэна. Он просит, чтобы ты проинформировал о том, что тебе известно, стокгольмскую ячейку.
– Хорошо. Дай мне его контакт.
– На самом деле ему достаточно послушать разговор. Прямой разговор с Бриттой Торенсен и ее матерью.
– Отлично!
– Перезвоню, когда мы установим с ними видеосвязь.
Ноам старается сосредоточиться на этой ситуации. Его потрясло это вторжение сквозь века – явление Гавейна, пришедшего рассказать ему о своей безграничной нежности, – но он не имеет права отдаваться печали. Террористы не отступятся: они очерствели, и на чьи-то слезы им плевать.
Звонок; экран телефона ожил.
– Соединяю тебя с Бриттой и ее матерью, – шепчет Хасан.
Предстоящий разговор возбуждает любопытство Ноама. Некоторые критики Бритты считают, что ею манипулирует мать – эта волевая интеллектуалка, которая никогда не показывается. Они уверяют, что она пойдет на что угодно: будет подстрекать дочь, подталкивать, использовать любыми средствами.
Несколько секунд по экрану несутся хлопья, затем изображение стабилизируется. Появляется ангельское личико Бритты. За ней стоит женщина.
Ноаму кажется, что это игра его воображения. Он моргает, задерживает дыхание. Нет, он ошибся. Немыслимо.
Мать Бритты наклоняется к камере. Вот ее лицо на весь экран. Постепенно оно оживляется сильным волнением.
– Здравствуй, Ноам. Я очень рада тебя видеть.
И Нура нежно улыбается Ноаму.
Благодарности
Я благодарю Грегори Шанбона, историка древнего Ближнего Востока, за внимательное чтение моего романа и высказанные соображения. Я также благодарю Ришара Дюкуссе за его многолетнюю неутомимую поддержку, особенно в этом литературном приключении.
Примечания
1
«Happy Few» (англ.) – здесь «Горстка счастливчиков», аллюзия на цитату из «Генриха V» Уильяма Шекспира. – Примеч. перев.
2
Аллюзия на басню Жана де Лафонтена «Городская и полевая крысы». – Примеч. перев.
3
Франческо Винсент Серпико (р. 1936) – отставной офицер Департамента полиции Нью-Йорка, выступивший с показаниями о коррупции в полиции в 1971 году. Стал знаменит после выхода одноименного фильма «Серпико» (Serpico, 1973) Сидни Люмета, где его роль исполнил Аль Пачино. – Примеч. перев.
4
Цикламены. Свиньи и кабаны искали эти цветы, откапывая в земле их клубни в форме плоских хлебцев. Они, единственные из всех животных, лакомились ими и не заболевали. – Здесь и далее примеч. автора, кроме отмеченных особо.
5
«Библия» по-гречески означает «книги». Несмотря на то, что термин «Библия» в конце концов стал относиться к единственной книге в иудейском или христианском мире, речь идет о многих собранных воедино книгах, то есть о библиотеке. Разные авторы написали различные тексты, порой несколько авторов работали над одним текстом, что представляет собой разрозненный корпус, построенный из многих слоев, достаточно неоднородный, а зачастую и противоречивый. Мировая история и минувшие века придали Библии огромное значение, упрочили ее сакральный, неприкосновенный характер вплоть
