Алексей Новиков - Ты взойдешь, моя заря!
– Tempo, signiori! – привычно взывал к музыкантам Кавос, и палочка его чертила в воздухе зигзаги, подобные молнии, а сам Катерино Альбертович победно взглядывал на Глинку. Что теперь скажет этот не в меру придирчивый русский дилетант?
А Глинка поднимал руку, и Катерино Альбертович с привычной готовностью останавливал репетицию. Глинка опять повторял свои пожелания, показывал, дирижировал, добивался тех оттенков, которые были ему нужны.
– Можно, очень можно! – охотно соглашался Кавос. – Повторяем нумер, – говорил он музыкантам. – Дольче, синьоры! Я хочу сказать по-русски: дольче, то есть сладко.
Обеспокоенный сочинитель оперы, ни на минуту не покидавший репетиции, взывал к дирижеру:
– Катерино Альбертович! Покорно прошу вас: дольче… именно дольче, то есть нежно! Но отнюдь не сладко!
– Можно, очень можно! – снова соглашался Кавос и, постучав палочкой о пульт, оглядывал оркестрантов. – Мы будем играть дольче, но не сладко…
И так повторялось каждый день. А потом Катерино Альбертович опять терял нужный оттенок или заданный темп: он всегда брал или чуть-чуть медленнее, или чуть-чуть быстрее, чем надо.
Когда же тут ездить автору оперы на отдых в Петергоф? Но если выдастся свободный день, если нет ни оркестровой репетиции, ни занятий с певцами, с каким нетерпением едет он из душного города и, подъезжая к даче, старается еще издали увидеть Мари…
Мари быстро спускается с веранды и бежит навстречу мужу.
– Как я тебя заждалась, Мишель! Надеюсь, все обстоит благополучно с моей разлучницей? – так часто называет Марья Петровна оперу; не дождавшись ответа, она берет мужа под руку и ведет к дому. – Господа, знакомьтесь: мой муж!
За чайным столом, накрытым на веранде, происходит общее движение. У Марьи Петровны собралось несколько офицеров гвардейских полков. Короткая минута взаимных представлений, и на веранде возобновляется прерванный разговор. Когда хозяин дома, переодевшись и умывшись после дороги, снова появляется перед гостями, он слышит, как обсуждают последние дворцовые новости, вчерашние полковые учения, предстоящие маневры.
Глинка устало прислушивается. Куда он попал? Домой или в офицерское собрание? Но как посвежела Мари! И как она хороша в этом пестром, замысловатом платье!
Вечером, проводив гостей, супруги отправились в нижний парк, к фонтанам. По аллеям медленно прогуливалось избранное общество. Марью Петровну то и дело приветствовали новые знакомые из той молодежи, которая зимой украшает великосветские салоны, а летом является необходимой принадлежностью Петергофа, Павловска и Царского Села. Какой-то молодой конногвардеец, увидев Марью Петровну, с подчеркнутой почтительностью взял под козырек.
– Кто это? – спросил Глинка.
– Корнет Васильчиков, – ответила Марья Петровна. – На днях мне представили его на пикнике. Ужасно милый! Ты непременно его полюбишь.
– Постараюсь, – с улыбкой отвечал Глинка. – Хотя бы для того, чтобы доставить удовольствие тебе.
– Он из семьи Васильчиковых, приближенной к государю, – продолжала болтать Мари.
На повороте аллеи корнет Васильчиков снова встретился Глинкам и подошел к Марье Петровне.
– Простите, если помешаю вам, – сказал он просто. – Но мне хотелось иметь честь быть представленным вашему супругу.
Марья Петровна познакомила мужчин. Васильчиков попросил разрешения присоединиться к прогулке и в самом деле понравился Глинке. В нем не было ничего напыщенного. Он умно, со знанием дела, заговорил о театре и был рыцарски почтителен к Марье Петровне. Корнет умел быть и не назойливым. Сделав один тур по аллее с Глинками, он простился, высказав сожаление о том, что служба отзывает его на дежурство в лагерь.
Супруги продолжали прогулку вдвоем, потом долго сидели в саду при даче. Вдали чуть светилось море, а рядом, совсем близко, были ласковые темные глаза Мари. Теперь-то, собственно, и начался задушевный разговор. Марья Петровна жаловалась на усталость от рассеянной жизни.
– Даже против воли делаешь здесь слишком много знакомств! – говорила она. – Милый! Если бы ты приезжал почаще!
– Ты же знаешь, как я связан своей оперой! Ее готовят непременно к открытию Большого театра.
Марья Петровна положила руку на плечо мужа.
– Ну да, я знаю… Ох, разлучница!
Марья Петровна не то всерьез, не то в шутку ревновала его к опере. Но все-таки это была чудесная ночь. И ребяческая ревность Мари рождалась, несомненно, от большой любви.
Глава третья
На сцене толпились крестьяне костромского села Домнина. Сусанин вел разговор с дочерью об ее девичьей судьбе.
Глинка стоял, как обычно, в кулисах и зорко следил за происходящим на сцене.
– Катерино Альбертович, покорно прошу прощения, – сказал он, выходя к рампе.
Кавос остановил оркестр. Солисты и хор с интересом ждали.
– Подумайте, господа, – обратился к ним Глинка, – бывает ли так в жизни? Ведь о свадьбе у Сусаниных ничего еще не решено, нет и помина о сватовстве. Ясно, что разговор Сусанина с дочерью интимное семейное дело. Зритель должен это почувствовать. Как же это сделать?
Глинка прошелся по сцене, что-то мысленно прикидывая.
– Надобно так рассчитать ваше движение, господа, – снова обратился он к хористам, – чтобы вы вначале оставались в глубине сцены. Вам надлежит приблизиться к Сусаниным только тогда, когда кончится их интимный разговор. Сделайте одолжение, повторим сцену! Надобно так рассчитать каждый шаг, чтобы публика думала, будто движение народа происходит само по себе. Катерино Альбертович, покорно прошу вас!
Кавос равнодушно поднял палочку, движение хора по сцене началось. Глинка успокоился лишь тогда, когда добился своего. Сусанины могли вести семейный разговор на авансцене без свидетелей, которые раньше, неведомо почему, окружали их плотным кругом.
– Мало ли метали стрел в оперный театр, и справедливо! – говорил Глинка. – За музыкой у нас часто забывают смысл и развитие драмы. Теперь очень хорошо идет. Спасибо, господа!
Никто не поручал неугомонному музыканту управлять сценическим действием. Никто не просил его об этом. В оперном театре это было неслыханным новшеством. Но так теперь повелось: автор оперы стал признанным учителем сцены. Недаром после каждой репетиции шло столько толков. Даже не участвующие в опере артисты, даже самые нелюбопытные из них сидели в театре.
Ездить в Петергоф стало еще труднее. Да не всегда и удачны были эти поездки… Однажды, приехав неожиданно, Глинка не застал Мари: она участвовала в каком-то пикнике и могла вернуться только к ночи. Предстояло провести целый день в обществе Луизы Карловны.
Размышления опечаленного неудачей мужа были прерваны конским топотом. У ворот на великолепном коне появился корнет Васильчиков. Он тоже понятия не имел о сегодняшнем пикнике. Корнет только что вернулся из Петербурга и заехал засвидетельствовать почтение Марье Петровне.
Николай Николаевич Васильчиков появлялся на даче у Глинок гораздо реже, чем другие летние знакомые. К завсегдатаям дома принадлежали гвардейские офицеры из породы паркетных шаркунов. Марье Петровне было весело, и Глинка был доволен. Но эти пустопорожние разговоры, эта постоянная толкотня чужих людей доводили его до одурения. Приехав на дачу, он не мог и думать об опере, а в ней еще очень многое надо было сообразить.
Репетиции затягивались допоздна. Когда Глинка покидал театр, ему грозил одинокий вечер в пустой петербургской квартире.
Как раз в эти дни на репетициях стал появляться Нестор Кукольник. Привлеченный в театр разговорами, которые шли в городе о «Сусанине», Кукольник ни словом не обмолвился о былой неудаче с либретто.
– Миша – гений! – возвещал он, появляясь на репетициях в сопровождении кого-нибудь из литературных адъютантов. – Не многие из нас донесут свои имена до потомков. Не говорю о себе. Некому меня понять. Но попомните мои слова, с благодарностью скажут о Несторе Кукольнике: он был первым другом Михаила Глинки!
У Глинки разгорались глаза: этакая натура для живописного портрета! Приманка была соблазнительна для лицедея, который еще в юности стяжал себе славу, изображая подинспектора Колмакова. Но что значит философ-подинспектор в сравнении с Шекспиром-Кукольником!
Эта страсть заставила Глинку посетить и квартиру, в которой жил великий Нестор с братом Платоном. К Кукольникам можно было заехать в любое время; чем позже, тем лучше. Дом напоминал клуб – сюда приезжал кто хотел и когда хотел. У Кукольников толкались литераторы, художники и прочие люди, считавшие себя причастными к искусству хотя бы потому, что они ездят к великому писателю.
Нестор Кукольник, издававший «Художественную газету», и брат его, промышлявший неведомо чем, обделывали в пестрой толпе доходные делишки. Впрочем, это оставалось тайной хозяев. Гости чувствовали себя свободно. У Кукольников постоянно обсуждались новости литературного мира и театральные сплетни, создавались анекдоты и пародии. Разношерстная российская богема заявляла права на вольное бытие. Обычно для посетителей не хватало стульев, и густая толпа гостей медленно двигалась из комнаты в комнату. На литературной бирже сходились редакторы журналов и газет, литераторы и кандидаты, метившие попасть в круг избранных. Здесь бывали профессоры академии художеств и неизвестные живописцы. Сюда ехали актеры, книгопродавцы и типографщики.
