Юрий Тубольцев - Сципион. Социально-исторический роман. Том 2
На одном из заседаний сената развернулся спор по вопросу об идеологии внешней политики. Во весь голос заявили о себе агрессивные силы, помышлявшие об устройстве провинций не только в Испании, но и в Африке, Нумидии, Греции, Македонии и Азии. Тогда Порций громогласно заявил, что Карфаген должен быть разрушен, о чем потом, как помешанный, твердил сорок лет. Такие перспективы сулили чудовищное обогащение олигархам и пурпурные тоги с триумфальными колесницами Фабиям, Фульвиям и Фуриям. Сципион выступил с резкой критикой этой политики. «Да, — говорил он, — Рим должен главенствовать в мире, но благодаря разуму, а не насилию, быть хозяином, но не господином». Далее он в очередной раз попытался привить свои идеи о гармоничном устройстве ойкумены основной массе сената, но встретил меньшее понимание, чем когда-либо прежде. Ему все-таки удалось отстоять прежний внешнеполитический курс, направленный на создание в Средиземноморье дружественных государств, относящихся к Риму как к оплоту справедливости и порядка. Однако он нажил себе новых врагов, причем даже из числа бывших друзей, и большинство сенаторов, подобно плебсу, готово было вскричать: «Не хотим слушать Сципиона!»
Вскоре после конфликта в сенате к Публию обратились многочисленные клиенты рода Корнелиев с предложением организовать отпор Катоновым крикунам, засоряющим атмосферу Рима вредоносными лозунгами. Но Сципион велел этого не делать, чтобы не давать недругам повода для массовых беспорядков в городе. В итоге, его верные сторонники из народной среды остались разрозненными на мелкие группы и практически бесследно растворились во враждебной массе плебса.
Так от Сципиона постепенно отворачивалась и откалывалась одна группа граждан за другой, один слой населения за другим. Его все сильнее сжимало кольцо одиночества, все плотнее обступала пустота, сквозь мрак и холод которой доносились лишь безумные протесты.
Публию стало неуютно в городе, который казался ему безлюдным, как Ливийская пустыня, и одновременно тесным и суетливым, как Вавилонский базар во времена Навуходоносора. Его стонущая от обозрения действительности мысль обратилась за помощью к памяти, и та подсказала, что когда-то, в годы юности, ему удавалось изживать невзгоды и обретать душевное равновесие в храме Юпитера. Он решил снова прибегнуть к этому средству и, взойдя на Капитолий, уединился в храме.
Долго сидел там Сципион в ожидании потока живительных космических лучей и нисхождения к нему божественного духа. Но в храме звенела все та же пустота, которая преследовала его в городе. Он напрягался и расслаблялся, сосредотачивался и уносился фантазией к звездам или парил в облаках, но при всем том, никак не мог обнаружить следов духовных владык мира. Священное место Рима опустело: боги покинули храм, оставили город.
Назавтра Сципион повторил опыт и, принеся жертвы, провел в храме много изнурительных часов. К вечеру самого длинного дня своей жизни он окончательно пришел к выводу, что покровители римлян, как и он сам, разочаровались в своих подопечных, прекратили бороться за их счастье и бросили горожан на растерзание собственным порокам. Вывод был однозначным: боги ушли и этим указали путь ему самому.
Публий подобно прочим аристократам не был лишен скептицизма в отношении официальной религии, но не сомневался в существовании космического разума, одним из атомов которого ощущал и себя. В данном случае его обращение к небесам было слишком серьезным, а пустота в храме — беспощадно отчетливой, потому у него не возникло колебаний в оценке полученного знамения, данного как раз в форме отсутствия каких-либо знамений.
Публий Корнелий Сципион Африканский, не унывавший ни в каких ситуациях, отвечавший энергичными действиями на любые происки врагов или превратности судьбы и всегда выходивший победителем, ныне, так и не познав поражения, впал в сентиментальную печаль, как девица в разрыве с любимым или как мать в разлуке с сыном, а может быть, как сын, навсегда расстающийся с матерью, как римлянин, теряющий Родину. Самым страшным наказанием в Риме было изгнание, в сравнении с которым смертная казнь казалась лишь минутной неприятностью. Римляне не могли выносить разлуки с Родиной, в том была оборотная сторона величия духа этого народа.
Публию предстояло расстаться с Отечеством. «Сципион или Свобода должны уйти из Рима!» — вопили на всех городских площадях обыватели, не имеющие представления ни о Сципионе, ни о Свободе, о том же аккуратно намекали ему сенаторы, и то же самое говорили глаза родственников и друзей, а сегодня Сципиону предложила покинуть город его жена.
Не сумев спровоцировать на неблаговидный поступок самого Сципиона, его враги смогли добиться требуемой реакции от Эмилии. Однажды властная женщина попала в окружение катоновского хора и в ответ на оскорбления велела многочисленным рабам своей свиты разогнать толпу бичами. Ей удалось обратить голосистое воинство в бегство, но с этого дня плебс повсюду встречал и провожал ее возмущенными возгласами. «Нет на вас Ганнибала! — восклицала она в ответ. — Жаль, что мой муж не дал возможности Пунийцу истребить вас всех до единого!» Однако, хотя Эмилия чисто по-женски отводила душу в звонких проклятиях плебсу, жизнь в городе сделалась для нее невыносимой. О том она и заявила Публию.
Правда, нрав Эмилии был не таков, чтобы позволить ей бежать от трудностей, поэтому вначале она предложила мужу свой, давно взлелеянный ее мечтами выход из положения.
— Народ слишком испортился, — решительно подытожила она события последних лет, — а потому он более не способен к самоуправлению, и Риму требуется централизованная монархическая власть. Ты же как принцепс должен взять на себя главную роль и, перетряхнув государство, реорганизовать его на новой основе.
— Так, значит, ты хочешь, чтобы я тоже испортился вместе с народом? — грустно поинтересовался Публий.
Эмилия приняла упрямый вид и враждебно молчала.
— Да, — продолжил Сципион, — то, что ты предлагаешь, является физическим выходом из нынешнего кризиса, но не нравственным. Я много походил по миру и видел различные социальные образования. Поверь же, что монархия — самый удручающий из них тип. Это всеобщее замкнутое по кругу рабство, жизнь без достоинства, уважения, без человеческих целей. Нет, я не ввергну Рим в эту бездну деградации. Я дам ему время образумиться. У меня еще есть надежда, что Отечество произведет на свет настоящих людей, и Республика возродится, причем уже на более высокой стадии развития. Вышло так, что Рим разом проглотил все Средиземноморье, и у него наступило несварение, однако это еще не означает неизбежную смерть. Возможно, крепкий организм нашего народа сможет переварить чужеземное угощение, впитать в себя все лучшее и отбросить требуху, очиститься от скверны. Сколь ни мал этот шанс, я не имею права отнимать его у сограждан.
— Тогда уходи! — с жестокой логикой вывела итог из его речи Эмилия. — Не хочешь царствовать, будь изгнанником! Здесь же нам оставаться просто унизительно. Нужно либо действовать, либо исчезнуть.
Да, Публий понимал, что ему предстоит расстаться с Отечеством, но он пока не нашел приемлемую форму для осуществления этого действа. Значима была смерть отца и сына Дециев на виду всего войска в насыщенный эмоциями час битвы, великолепен поступок Курция, закрывшего собою зловещую трещину, расколовшую Рим, но как ему, Сципиону, закрыть трещину, возникшую в душе народа? Какая-либо демонстративная смерть лишь насмешила бы и позабавила его врагов, причем не только в Риме. Ему представилось, как будет хвататься за живот африканец Ганнибал на пирушке у какого-нибудь Прусия при известии о самоубийстве своего победителя, и он содрогнулся. Такое отвратительное зрелище могло заставить его жить вечно. Вот уж удивился бы и, пожалуй, проклял бы самого себя Ганнибал, если бы узнал, что ненароком сохранил жизнь Сципиону!
Итак, спасительный ход стоиков не годился Сципиону. Значит, ему оставалось уехать в какую-нибудь далекую страну и влачить там годы пустого прозябанья?
Несмотря на затруднения, Публий даже и не помышлял о том, чтобы подобно Ганнибалу наняться к какому-то царю и имитировать бурную деятельность, совершая за деньги то, для чего он мыслил единственную награду — благо Родины и уважение сограждан. Вдали от Рима он мог только доживать, но никак не жить.
Память рисовала ему заманчивые пейзажи страны его молодости. Он словно наяву видел величавые горы и тучные долины Испании. Но прибыть изгнанником в тот край, где его чтили могущественнейшим человеком, было невозможно. Тогда — Афины. Он давно мечтал посетить этот город, а теперь может вовсе поселиться в нем… Однако нынешние Афины — живая иллюстрация будущего упадка Рима. Сегодняшние афиняне — пустые краснобаи и подхалимы, пресмыкающиеся перед всяким, кто способен взять в руки меч, они представляют собою карикатуру на граждан свободной республики. Нет, он не выдержит соседства ничтожных потомков великих предков. Остается Пергам. О, как будет гордиться Эвмен, если у него на содержании окажется Сципион Африканский! Какое чванство будет чернить последние и без того черные годы Сципиона! Может быть, Карфаген? Пожалуй, его там примут, даже окружат почетом и, вполне вероятно, исподтишка убьют. Все это весьма привлекательно, особенно последнее, но в глазах мировой общественности будет выглядеть слишком вызывающе по отношению к Риму.
