Страна Печалия - Вячеслав Юрьевич Софронов
Теперь уже настала Дарьина очередь вспыхнуть пунцовым светом, она отмахнулась от Аввакума висящим на руке полотенцем и хитро сощурилась:
— Может быть, и о вас, батюшка. Как знать… Вы ведь тоже все норовите мимо прошмыгнуть, доброго здоровья бедной вдове сроду не пожелаете.
— Это кто у нас тут такая бедная и несчастная? — подступил к ней поближе протопоп и попытался ущипнуть за бок. — А ну, признавайся, когда это я тебя добрым словом не одарил?
Но та, словно ожидала от него нечто подобное, ловко увернулась, огрела его по лицу полотенцем и заспешила в свои кухонные покои, бросив через плечо на ходу:
— Все вы кобели одинаковые, хоть в рясе, хоть без нее, лишь бы дорваться до бесплатного. А толку с вас никакого, одни пустые слова да побасенки…
Аввакум громко расхохотался, чем привел в полнейшее смущение продолжавшего стоять неподвижно Спиридона.
— Видал, какая?! Огонь, а не баба. Вот подпадешь под такую, житья не даст, во всем верховодить начнет. Берегись, сын мой, а то добром дело не кончится…
— Да я чего… — промямлил тот, — я поговорить с Лукерьей хотел. Просил ее, чтоб рубаху мне заштопала, а то изорвалась вся уже. — С этими словами он потянул на себе рубаху и показал на здоровущую дыру под мышкой.
— А сам-то, что ли, не можешь? — улыбнулся Аввакум, хотя для него такая задача была тоже трудновыполнима. — Так и есть, сперва рубаху тебе зашьет, а потом и к себе пришьет. Намертво! Истинно говорю, берегись пуще всего баб тихих, да покладистых. А что за Лукерья? Кажись, не знаю ее. Покажешь? Я их насквозь вижу, сразу скажу, стоящая или нет. Так что, покажешь? — заговорщицки подмигнул ему протопоп.
— Зачем вам, батюшка, глядеть на нее? — удивился тот. — Ничего в ней особенного нет, вместе с Дарьей обеды готовит.
— Это прыщавая, что ли, такая? Волосья рыжие и нос приплюснутый? — с улыбкой поинтересовался Аввакум.
— И совсем она не такая, — обиделся не на шутку Спиридон. — Красивая она, — вздернул он подбородок вверх, — меня жалеет… — И направился в сторону выхода, не желая продолжать дальше разговор о своей избраннице.
— Ой, братец, попал ты, ох, попал! — вновь рассмеялся Аввакум вслед ему. — Бывает, что сова лучше ясна сокола. А венчаться надумаете, милости прошу, окручу как у людей, честь по чести…
Но Спиридон уже не слышал этих слов, а, выскочив на улицу, помчался в свою кладовую, где перво-наперво закрыл дверь на засов и, забившись в угол, не сдерживаясь, зарыдал, размазывая по лицу обильно капающие из глаз слезы.
— Ну, почему люди такие злые? Что я им сделал? Худо мне одному-одинешенькому жить, ох, как худо! Где вы есть мои матушка и папенька? Слышите ли меня?
А за стенами его каморки жизнь шла своим чередом: владыка спешно готовился к отъезду, на кухне готовили хлеба ему в дорогу, истопник Пантелеймон сговаривался с дворовым Иваном Смирным как бы потихоньку выпить по махонькой за отъезд своего начальника, а Иван Струна сладостно мечтал, какие порядки заведет, оставшись за главного. И только девка Лукерья со страхом думала, чтоб владыка не передумал и не забрал Спиридона с собой в Москву, а то обратно он вполне может и не вернуться, найдя там себе кого и побойчее, нежели она.
…Собирался в дальний путь и отец Аверкий, которого владыка, как и обещал, отправил в Березов. Отлежавшись и обретя способность двигаться, хотя и опираясь на трость, он несколько раз просился на прием к владыке, но тот, сославшись на занятость, так и не допустил иерея до своей высокой персоны. Он хорошо знал, о чем тот будет его просить, и, чтоб не тратить время даром, велел не принимать несчастного старика.
И хотя архиепископа Симеона нельзя было назвать жестокосердным и к чужой боли бесчувственным, но в последнее время он стал все меньше замечать беды и заботы близких ему людей. Годы сделали свое, и он теперь больше думал о том, как ему прожить день завтрашний, выстоять очередную службу, отписать вовремя в Москву и в многочисленные приходы, проследить за своенравной и нерасторопной дворней, вовремя прочесть положенные перед сном молитвы и не показать вида, что устал. А усталость эта с каждым днем накапливалась, тянула вниз, в бездну и конца тому не было видно.
Владыка понимал, пора проситься на покой, тем более что новый патриарх отнюдь не жаловал его и отказывал во многих самых малых просьбах. Но ставший уже привычным высокий пост сибирского владыки не отпускал, а затягивал все глубже и глубже. Все вокруг ждали его слова, скорого решения, но былых, прежних сил уже не стало. Они ушли куда-то, сгорели, словно подожженная сухая лучина. Поэтому зимнюю поездку в Москву он воспринял как отдых от каждодневных забот и все нерешенные дела оставлял своим приказным, надеясь, что они без него справятся со всем, до чего у него не дошли руки.
* * *
Церковный причт храма Вознесения Господня, куда был направлен протопоп Аввакум, состоял из диакона Антона Чечурилова и пономаря Данилы Артемьева. Они безропотно восприняли смену настоятеля, ни единым словом не выразив к тому своего отношения, разумно полагая, то не их ума дело, и лишь по их настороженным взглядам можно было угадать опасение за свою собственную судьбу, которая теперь полностью зависела от воли и расположения к ним протопопа Аввакума.
Архиепископ Симеон заранее объявил всем своим ближним людям, что 22 января на День памяти Филиппа Святителя Московского он еще затемно выезжает в Москву. Узнавший об этом протопоп Аввакум собрался было пойти на двор архиепископа, чтоб отговорить того от поездки именно в этот день.
«Святитель Филипп был злодейски лишен жизни лютым слугой царевым Малютой Скуратовым. Негоже в такой день важное дело затевать, а тем более на Москву выезжать, где злодеев таких до сих пор осталось столько, хоть пруд пруди», — думал он.
Но, уже собравшись, вдруг передумал, решив, вряд ли владыка послушает доводы его, изготовившись к поездке и предупредивши всех провожающих.
«Да и потом, у нас что не святой, то мученик. Коль не каждый, то через одного уж точно. Начиная с самих Бориса и Глеба. Может, наоборот, защитой станут владыке нашему, на то они и святые заступники», — решил он и отложил свой визит.
«Есть у него и без меня советчики, а
