Страна Печалия - Софронов Вячеслав
«Нет, нельзя это дело на самотек пускать, — думала про себя Дарья. — Эдак все добром не кончится, владыка наш, хоть он человек души добрейший, но сгоряча может и впрямь разослать их в разные монастыри, а дитятку, коль здоровеньким родится, отдать кому из бездетных богатеев на воспитание. Надо с кем из батюшек пошептаться, а потом привести к нему молодых, чтоб обвенчал быстрехонько, пока Семушка обратно не вернулся. Неужто он не поймет? Должен понять…»
…Иван Струна, которому в один прекрасный день не столько надоели Дарьины жалобы на дворника и истопника, сколько захотелось показать власть и призвать тех к ответу за безделье. Мало того, что дорожки в архиерейском дворе оставались нечищенными, чуть ли не со дня отъезда архиепископа, но еще и печи исправно истопник Пантелей топить перестал, а потому в покоях стало промозгло и сыро, и, чтоб не застудиться, приходилось не снимать верхнюю одежду.
Сам Иван Струна появлялся здесь редко, больше занятый делами с торговым людом, выискивал привозимые на продажу товары и скупал их по дешевке, чтоб потом переправить родственникам и знакомым в Москву или Малороссию, где те продавали их с тройной выгодой. На все это уходила масса сил и времени. Но в один прекрасный день он все же твердо решил навести порядок и вызвал к себе келейника владыки Спиридона, повелев тому во что бы то ни стало доставить под его светлые очи истопника и дворника.
Спиридон, чьи мысли, как всегда, были заняты чем-то никому неведомым, молча выслушал дьяково приказание, повернулся и отправился на поиски. Его не было час, а то и больше. Тут уже не выдержал Струна и тогда сам отправился на розыски. Он обошел весь двор, но поиски его не увенчались успехом. И лишь когда он направился в сторону конюшни, то наткнулся на Ивана Смирного и истопника Пантелея, шествующих в обнимку, слегка покачиваясь и бормочущих при этом какую-то немудреную песню.
— Где вы, мать вашу, пропадаете, что найти вас нет никакой возможности? — грозно спросил их Иван Васильевич. Но те, видно, не разобрав, кто перед ними находится, обошли его сторонкой и поплелись дальше. Струна не стал с ними связываться и бросился обратно к себе, где наткнулся на Спиридона, дремлющего возле двери. Дьяк со всей мочи отвесил ему оплеуху, хотел схватить за волосы, но у него это не вышло, а Спиридон со страху завизжал, подхватил оброненную шапку и кинулся прямиком на кухню. Там он наскочил на младшую кухарку, несущую горшок с каким-то варевом, и та со страху брякнула свою ношу об пол. Горшок разлетелся вдребезги, варево густо разлилось по полу и все застыли в страхе, ожидая от Спиридона хоть какого-то объяснения. Но тут следом влетел Струна, пытаясь догнать сбежавшего от него келейника, но поскользнулся на пролитом, и бухнулся об пол, больно ударившись головой о край печи. Кухонные тетки тут же заголосили, Лукерья, по давней своей привычке начала со страху икать, а Спиридон спрятался за Дарью, искренно надеясь, что там его никто не найдет.
На шум прибежали архиерейские приставы и ближние дьяковы помощники, подхватили его и понесли наверх, гадая меж собой, что такое могло случиться с их начальником.
Вскоре потребовали, чтоб Дарья принесла крепкого уксусу для приведения в чувство пострадавшего дьяка, что она незамедлительно и исполнила. Тем временем Спиридон, пользуясь всеобщим замешательством, успел шепнуть Лукерье, чтоб она заглянула в его кладовую для серьезного разговора, и исчез от греха подальше. Та немножко выждала и отпросилась у Дарьи ненадолго отлучиться, на что та, грозно сведя брови, великодушно дала согласие. Едва Лушка вошла в не приметную для посторонних глаз кладовочку, ожидавший ее там Спиридон, притянул девушку к себе и зашептал, словно рядом кто-то был и мог услышать все их разговоры:
—
Ненаглядная ты моя, красавица, не чаял, свидимся ли с тобой сегодня. Вишь, как Струна наш расходился, потребовал Пантелея вместе с Ванькой-истопником к нему доставить. Я их кинулся искать, а они оба хмельные, меня и слушать не хотят. Вот… А вышло, что я во всем и виноват, Струна мне оплеуху закатил, до сих пор щека горит, будто ошпаренная. — И он указал на свою покрасневшую щеку, неловко при том улыбаясь.
—
Поди, сильно досталось? — ласково спросила его Лукерья, прикладывая маленькую свою ладошку к больному месту. — Гляди, зашибет он тебя когда-нибудь, как же я совсем одна-одинешенька останусь?
—
А я не поддамся, я же верткий, отец покойный как меня потчевал, и все ничего. Иногда так расходится, насмерть зашибить мог, а я вывернусь да убегу. Потом по три дня нос домой не казал, ждал, пока успокоится.
—
Бедненький ты мой, как хоть ты жив остался… — сочувственно, смотря на него во все глаза, спросила девушка. — Скорей бы владыка вернулся, все бы наладилось, а то эти, что вместо него остались, гостей назовут и пируют до утра, а мы им только готовь да таскай наверх. А мне сейчас ничего тяжеленького поднимать нельзя. Так ведь? — И она провела ладошкой по своему выступающему под одеждой животу.
—
Вот того и боюсь, владыка вернется, ему тут же все донесут, выгонит тебя со двора и меня зашлет куда-нибудь подале.
—
Что ж делать-то станем, Спиридонушка? — заплакала Лукерья и прижалась к нему.
—
Надо совет у кого спросить, авось добрые люди подскажут.
—
У кого спрашивать, коль у нас с тобой родни ни одного самого дальнего человечка нет, как ни ищи. К кому голову прислонить не знаешь. Если б тебя не встретила, не знаю, как жила бы дальше. А так, с тобой поговорю, и все легче…
Спиридон ненадолго задумался, а потом сообщил, как ему казалось, спасительную мысль:
—
Бежать надо, пока владыки нет.
—
Куда бежать-то? В лес, что ли? Чего там делать станем? Пропадем, или звери задерут, — покачала головой Лукерья. — С батюшкой каким посоветоваться надо, — рассудительно предложила она. И тут же спохватилась: — Только вот на исповеди я сколько времени не была, боюсь признаваться в грехе своем.
—
И я не был давненько, — тяжело вздохнул Спиридон, — тоже боюсь идти.
—
Ты лучше скажи, когда в баню пойдешь? — с усмешкой спросила Лукерья. — Раньше тебя хоть владыка спроваживал, а теперь ты дорогу туда совсем забыл.
Спиридон от этих ее слов смутился, испытывая неловкость, что никак не может себя пересилить и ходить враз со всеми в парную. А с отъездом владыки и впрямь никто его не понуждал поменять заношенную одежду и омыть заскорузлое тело, к тому же он и сам начал чувствовать неприятный запах, исходящий от него, но переломить себя никак не мог.
—
Схожу, милая моя, обязательно, как только Пантелей пить перестанет и баню топить начнет, а так, в холодную баню, зачем зря идти?
—
На все-то у тебя причины, — с улыбкой отвечала Лукерья. — Хитрющий ты парень, погляжу, голыми руками тебя не возьмешь. — И она громко рассмеялась.
—
Ага, тебе смешно, а ты сама попробуй вытерпеть, когда горячим веником охаживать начнут, хуже, чем отец вожжами меня потчевал…
Лукерья еще громче захохотала, отчего ее невзрачное личико расцвело и озарилось незримым внутренним светом, чмокнула его на прощание в щеку и уже на ходу обронила:
—
Все, пора обратно возвращаться, а то Дарья схватится, достанется тогда. А ты мне и такой люб, а вот ежели помоешься да исподнее поменяешь, то вдвойне любить стану. — И с этими словами выпорхнула на улицу, оставив Спиридона в горьком раздумье.
…Дарья сдержала свое слово и как-то вечером зашла в храм Николая Чудотворца, где переговорила с батюшкой Андроником о венчании неразумных чад: Спиридона и Лукерьи. Тот ее выслушал, пряча в бороду улыбку, и степенно ответил:
—
Как же я без благословения владыки могу обвенчать келейника его, да меня за это дело в такую Тмутаракань сошлют, где ночь от дня мало чем отличается. Ты мне этого, что ли, желаешь?
—
Да что вы, батюшка, — подобострастно перекрестилась Дарья, — Я с владыкой сама переговорю, он меня послушает, всю вину на себя возьму. А так ведь девка родит, все одно к вам крестить принесут. И что тогда писать станете? Или ей подкинуть его кому, чтоб чужие люди растили? На такой грех направить хотите?
