Вельяминовы. За горизонт. Книга 2 (СИ) - Шульман Нелли

Джо должен был занять место барона. Виллем написал, что еще год пробудет в Конго:

– Во-первых, я не хочу оставлять Маргариту одну, ее контракт еще не закончился, а во-вторых, меня зовут в инженерный батальон войск ООН… – беспорядки в стране продолжались, но Виллем и Маргарита уверяли, что они в безопасности:

– Ватикан не отозвал отсюда ни одного священника, – Эмиль читал изысканный почерк девушки, – наоборот, присылают все новых. Но Симон, то есть Шмуэль, после рукоположения собирается не к нам, а в Южную Америку. Ему надо практиковать испанский язык…

Судя по газете, будущий отец Кардозо успел попрактиковаться и в польском. Гольдберг закончил читать репортаж о праздновании рождественской мессы в Новой Гуте, индустриальном пригороде Кракова. В городе-спутнике, заново отстроенном коммунистами, не было церкви:

– Епископ Кароль Войтыла, несмотря на запрет властей, отслужил Божественную Литургию в чистом поле, у креста, поставленного работниками сталелитейной фабрики. На мессу пришли десятки тысяч людей. На следующее утро, в Рождество, коммунистическая милиция уничтожила распятие, однако через несколько часов на поле выросло несколько крестов…

Анонимный репортаж из «L’Osservatore Romano» перепечатали все газеты католических стран Европы. От доктора Судакова Эмиль знал, что автором был Шмуэль Кардозо:

– Он знаком с Войтылой с военных лет, – вспомнил Гольдберг, – отец Кароль служил в приюте Требница…

В храме Мон-Сен-Мартена появилась еще одна копилка: «В помощь нашим польским братьям по вере, страдающим под гнетом коммунизма». По распоряжению Виллема и Маргариты, Гольдберг, их поверенный в делах, передал большое пожертвование папскому нунцию в Бельгии:

– Виллем написал, что им не жаль никаких денег для борьбы с коммунизмом. Надеюсь, что он сам не отправится в СССР. Джон и Меир там сгинули, их дети осиротели. Хорошо, что хотя бы Волк вернулся… – наткнувшись на заметку петитом об удачной пересадке сердец у собак, Гольдберг потянулся за блокнотом:

– Доктор Лоуэр, Стэнфордский университет. Надо связаться с ним, расспросить об операции. Но это только собаки, до проведения трансплантации человеку далеко… – на кухне что-то загремело. Гольдберг добродушно поинтересовался: «Долго еще?». Лада высунулась из двери, отряхивая руки о фартук:

– Сейчас, месье Эмиль, – девушка раскраснелась, – осталось только начинить пышки вареньем, то есть джемом… – Гольдберг отвел глаза от светлых прядей, падающих на шею девушки:

– Она здесь только с осени, но у нее уже совсем местный акцент. Она даже валлонский подхватила, хотя в школе его не преподают… – Лада вела и класс хореографии в рудничной школе, – но она актриса, у нее хороший слух… – девчонки, появившись рядом с Ладой, зачастили:

– Сейчас, папочка. Еще латкес и жареная картошка… – Эмиль потянулся:

– С майонезом и сыром. Впрочем, мы в Бельгии, – он отложил газету, – после обеда мы с мадемуазель Ладой посмотрим вашу ханукальную сценку, вы получите подарки… – Лада и девочки скрылись за дверью. В вестибюле завыл гонг, заливисто залаял Гамен. Эмиль нахмурился:

– Кого несет? Выходной день, поселок доедает рождественского гуся с тушеной капустой, а в больнице все в порядке. Начальника почты я видел на улице, он мне ничего не сказал… – Гольдберг немного побаивался за Виллема и Маргариту:

– Она в Леопольдвиле, где стоят бельгийские войска и силы ООН, а Виллем в самой глуши, в джунглях. Хотя он офицер, взрослый человек… – загремели засовы, Гамен закрутился под ногами. На серый лимузин сыпались хлопья снега, он держал бумажные пакеты:

– Ты неожиданно, месье Маляр, – хмыкнул Гольдберг, окинув его взглядом, – без предупреждения. Или с Тиквой что-то случилось… – он внезапно испугался. Мишель покачал головой:

– С ней все в порядке, она дома, с Джо, Пьером и Ханой. Они позаботятся о Лауре. Позволь войти, я пять часов провел за рулем. Дороги у вас, честно говоря… – приняв свертки, Гольдберг весело закончил:

– Проселочные. Но шоссе починили с тех пор, как мы все вокруг перепахали минами. Заходи, конечно…

Посторонившись, он пропустил Маляра в дом.

Темные кудряшки Розы перепачкала сахарная пудра, на щеках Элизы виднелись разводы джема. Наевшись пышек, двойняшки перекочевали на ковер в гостиной:

– Мы поиграем с куклами, – Элиза сладко зевнула, – спасибо, дядя Мишель… – в серебряных ханукиях давно потухли свечи. Погасив верхний свет, Эмиль щелкнул рычажком торшера:

– Они так быстрее заснут, – весело сказал Гольдберг, – праздники праздниками, а завтра надо вести их в школу… – двойняшки ходили в подготовительный класс. Мишель привез девочкам американские куклы Барби, с полным гардеробом:

– Они тоже двойняшки, как мы, – обрадовалась Роза, – они поселятся в нашем кукольном домике…

Девчонки копошились за диванами, Гамен свернулся клубочком у ног Гольдберга. С кухни доносились звуки радио, текла вода:

– Надо ей помочь, с посудой, – озабоченно подумал Эмиль, – но она, то есть Лада, сказала, что сама справится… – каждый раз, глядя на девушку, он думал о покойной Циле:

– Лада выше и стройнее, но волосы у них одинаковые, и глаза похожи, голубовато-серые, цвета лаванды… – глаза Элизы тоже напоминали материнские:

– Роза пошла в меня… – Эмиль разлил кофе, – она темноволосая, глаза у нее карие… – он прислушался. Из-за дивана доносилось мерное сопение:

– Я сейчас, – сказал Монах, – устрою девиц в кровати, и вернусь. Ты пей кофе, кури. При девчонках я не курю, а без них можно…

Легко наклонившись, он поднял обеих дочерей. Мишель проводил глазами широкую спину, в домашнем, старом свитере:

– По нему не скажешь, что он сидел в инвалидном кресле, что был на волосок от смерти, что потерял счет ранениям. Здоровый он все-таки мужик, и почти не хромает. Впрочем, я тоже… – он упорно смотрел в сторону закрытой двери на кухню:

– За обедом она со мной почти не говорила, занималась девочками. Она хорошо выглядит, немного пополнела… – в последний раз Мишель навещал Мон-Сен-Мартен, вернее Льеж, в начале декабря:

– И пару раз в ноябре. Надо было позвонить ей, как обычно…

В предыдущие визиты он встречался с Ладой в гостинице. Мишель заказывал номер из Парижа по телефону. По соображениям безопасности, покидая Мон-Сен-Мартен, девушка должна была поставить в известность Службу Внешней Документации во французской столице. Французы связывались с бельгийскими коллегами, из Брюсселя в Льеж присылали охранников. Зная о процедуре, Мишель вел себя особенно осторожно. Он приезжал из Парижа на поезде за пару дней до того, как в Льеже появлялась Лада. Отлучки из дома он объяснял служебными командировками. Он видел в темных глазах Лауры нескрываемое недоверие:

– Она догадывается, куда я уезжаю, – устало понимал Мишель, – она меня любит, а от любящей женщины такого не утаишь. Надо все прекратить, учитывая новое назначение…

Нынешний министр культуры весной уходил в отставку. Мишель был первым кандидатом на его пост:

– Получив место в кабинете министров, я не смогу вести себя так же свободно, как сейчас, – думал он, – и я не имею права бросать Лауру, она едва оправилась от расстройства… – жена больше не пила таблетки. Врачи считали, что неприятный эпизод, как они выражались, больше не случится. Лаура не стала спорить, когда Джо сказал, что собирается в Конго:

– Ему нужны деньги, – заметила Лаура за обедом в заведении месье Жироля, – мальчику пора обзаводиться своим домом. Думаю, он поэтому и не делал предложение Маргарите. Но сейчас обязательно сделает… – Джо о Маргарите ничего не упоминал, но признался, что состоит в переписке с Виллемом:

– Пора все закончить, – сказал себе Мишель, выезжая из рождественского Парижа на восток, – случившееся в Берлине и потом было слабостью. Незачем калечить девушке жизнь. Ей всего двадцать пять, она должна встретить любимого человека, выйти замуж… – Мишель чувствовал, что Лада его не любит:

– В Берлине ей было одиноко, страшно. Она бросилась ко мне, не зная, куда приткнуться. Я воспользовался ее порывом… – он почувствовал стыд, – но понятно, что со мной она думает не обо мне… – радио на кухне смолкло: