Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга четвертая
– Долг гостеприимства, милая. Генрих скоро приедет, на доклад. Он развлечет фрейлейн Марту, сходит с ней в музеи… – Эмма фыркнула:
– Генрих ее терпеть не может. Он зимой жаловался, что у фрейлейн Марты в мозгу одна извилина, и та в форме свастики… – граф смотрел на стройную спину дочери. Самолет из Цюриха приземлялся через полчаса.
Старших сыновей в Берлине не было. Отто в Аушвице, готовился к арктической экспедиции. Приехав в Берлин на Пасху, он долго распространялся о серии опытов, проведенных зимой, в лагере.
– Рейхсфюрер меня похвалил… – Отто жевал голубцы, начиненные рисом, в овощном соусе, – данные по обморожениям пригодились морякам, летчикам. Мы сражаемся в Северной Атлантике, а потом пойдем на Россию… – он обвел прозрачными, голубыми глазами столовую, – но все закончится до Рождества. Хотя впереди Америка, – пообещал Отто, – мы обязаны помочь японским союзникам… – сын утверждал, что данные из Арктики пригодятся не только для подтверждения теории о существовании чистокровных арийцев, но и для медицины рейха:
– Я могу вас познакомить с кое-какими выводами… – он резал голубцы точными, выверенными движениями хирурга, – разумеется, в пределах, позволенных военной дисциплиной… – граф Теодор заставил себя улыбнуться:
– Мы уверены, что твои исследования ценны для развития науки, Отто… – средний сын начал писать докторат, на основе работы в медицинском блоке Аушвица.
Максимилиан, весной, отправился на Балканы. Теодор предполагал, что старший сын вернется из завоеванного Белграда и павших, в конце апреля, Афин, не с пустыми руками. Дочь рассчитывалась за кофе. Теодор заметил одобрительные взгляды сидевших в кафе военных. Девушек во вспомогательных женских частях было мало, Эмма привлекала внимание. Длинные ноги дочери, в простых, черных туфлях, сверкали загаром.
Весна оказалась теплой. На Пасху берлинцы начали устраивать пикники в парках и открыли купальный сезон. На каникулах, граф свозил дочь на побережье. Вилла фон Рабе, построенная до первой войны, стояла на рыбацком острове Пель, к западу от Ростока, на белых песках, поросших камышами. Они взяли на отдых Аттилу и не включали радио. Теодор не хотел слушать гремящего «Хорста Весселя», захлебывающийся голос диктора, сообщавший о доблестных войсках вермахта, на улицах Белграда.
Эмма ездила на велосипеде в деревушку Тиммендорф, за провизией. Захватив бутерброды и кофе, в термосе, они с утра уходили в море, на яхте. Залив здесь был мелким. Атилла весело лаял на чаек, прыгая в теплую воду, Эмма смеялась: «Ты всю рыбу распугаешь, милый». Макрели, все равно, было столько, что ее можно было ловить руками.
Теодор старался не думать о далеких силуэтах военных кораблей, на горизонте. Впрочем, бомбежек ждать не стоило. Маршал Геринг, во всеуслышание, объявлял, что ни один британский самолет не появится над территорией рейха. Они жарили макрель на костре, над морем всходили первые, слабые звезды. Теодор смотрел на дочь, в короткой, теннисной юбке:
– Мы с Ирмой здесь сидели, восемнадцать лет назад… – он затянулся сигаретой, – она тогда волосы распустила. Локоны дымом пахли… – Теодор все хотел рассказать Эмме о ее матери, но качал головой:
– Не сейчас. После победы. Сумасшедший зарвется, Россия его сломает… – летчики Люфтваффе получили приказ о начале операции «Барбаросса», на рассвете двадцать второго июня.
– Три недели осталось… – он просматривал подвал газеты, – всего три недели… – на выложенном плиткой полу кафе виднелась легкая, золотистая пыль. Вокруг аэропорта расцвели липы. Унтер-ден-Линден окутывало сияние деревьев, воздух был нежным, сладким. Он пробежал глазами статью об атаке на «Бисмарк»:
– Две машины велись пилотами настолько низко, что команды скорострельной малокалиберной артиллерии находились выше атакующих и с трудом различали их на фоне волнующегося моря… – сообщалось, что командир эскадрильи, полковник Стивен Кроу, получил за бой с корабельными орудиями «Бисмарка» крест «За выдающуюся храбрость». Корреспондент написал, что летчик отличился и на Средиземном море, во время сражений в Северной Африке.
Свернув газету, Теодор взглянул на передовицу «Фолькишер Беобахтер».
– Нерушимая дружба между Германией и СССР… – он залпом проглотил принесенный Эммой кофе. Дочь потягивала лимонад, прислушиваясь к голосу диктора. Объявили прибытие внутреннего рейса, из Кракова. Через несколько дней этим рейсом возвращался в Берлин Генрих. Эмма намотала на палец белокурый локон: «Папа, фрау Рихтер с дочерью у нас остановятся?»
– Нет, они заказали номер в «Адлоне», – ответил дочери граф. Про себя, он подумал: «А лучше бы у нас».
Фрау Анна улетела в Швейцарию, но Теодор не мог забыть черные, тяжелые волосы, большие, серые, дымные глаза, тусклое золото старого крестика, на белой шее. Он просыпался, закуривая, глядя в потолок спальни:
– Оставь, она на двадцать лет младше. Ирма тоже была на двадцать лет меня младше… – ему пришло в голову, что фрау Рихтер может оказаться подсадной уткой. Высокопоставленных лиц, в рейхе, служба безопасности проверяла, используя тщательно отобранных женщин, членов партии:
– К ней еще больше доверия, – думал граф, – у нее швейцарское гражданство. Никто не заподозрит агента СД. Богатая дама, поклонница Гитлера. Хорошо быть нацистом, на берегах Женевского озера… – он ничего не решил. Если фрау Анна работала на американцев, Теодору надо было открыть ей дату начала операции «Барбаросса». В Британии об этом знали. Зашифрованные сведения после Пасхи ушли дорогому другу, в Голландию. Вслед за Генрихом, граф и Эмма тоже стали звать голландский контакт именно так:
– Британцы найдут способ поставить в известность Советский Союз… – он вытер губы салфеткой:
– Спасибо, милая. Цюрихский рейс, пойдем… – надев утром хороший, летний костюм, Теодор долго завязывал галстук. На лацкане блестел золотой значок почетного члена НСДАП.
– Даже постригся… – он провел рукой по седине, на висках:
– Тебе седьмой десяток, – почти весело сказал себе граф, – о чем ты только думаешь?
Он думал о фрау Рихтер:
– Пусть и американцы знают, о двадцать втором июня. Это надежней… – они остановились у ворот, ведущих в зону паспортного контроля, где красовался бронзовый орел, держащий в лапах свастику. Теодор успокаивал себя тем, что даже если фрау Анна сообщает сведения на Принц-Альбрехтштрассе, то никаких подозрений подобный разговор не вызовет. Теодор был консультантом в министерстве авиации и Генеральном Штабе:
– В конце концов, я не стану открыто называть дату… – в коридоре появились пассажиры, – скажу, что летом рейх собирается расширить лебенсраум, жизненное пространство. Понятно, за счет кого… – он увидел знакомые, черные волосы.
Сзади носильщик катил тележку, с чемоданами и саквояжами, от Луи Вюиттона. Она надела элегантный, дорожный костюм, серого твида, с лиловым, замшевым кантом. Шляпки фрау Анна не носила, изящные туфли на высоких каблуках стучали по итальянской плитке пола. Марта шла рядом, в темной, пышной юбке и вышитой блузе, в народном стиле. Анна помахала им журналом «Frauen-Wart». На обложке граф заметил немецкого солдата, в каске, с винтовкой, и железным, арийским подбородком. Он напоминал Отто.
Эмма, едва слышно, шепнула:
– Это Отто и есть. Художник фото использовал. Образец арийца… – на них повеяло жасмином. Мягкий голос фрау Анны сказал:
– Большое спасибо, что встретили нас, герр Теодор, фрейлейн Эмма… – Марта, восхищенно, смотрела на китель вспомогательных частей СС.
– Хайль Гитлер! – фрейлейн Рихтер вскинула руку в нацистском приветствии, щелкнув каблуками туфель. Эмма заставила себя ответить:
– В конце концов, это ненадолго, – напомнила себе девушка, болтая с Мартой о погоде, – они не собираются здесь все лето провести. Улетят в Цюрих, мы их больше не увидим… – они пошли к выходу из главного зала. Теодор держал фрау Рихтер под руку:
– Разумеется, мы пообедаем на вилле. Отличная спаржа, телятина, молодая клубника. Я очень рад, что вы приехали, фрау Анна.
– Я тоже… – она посмотрела на него спокойными, непроницаемыми глазами. Красивые, розовые губы немного улыбались: «Я тоже, герр Теодор».
На улице, кружа голову, пахло липами. Теплый ветер носил золотые соцветия по ухоженному газону. Теодор усадил девушек на заднее сиденье мерседеса. Он подмигнул Анне:
– Вы будете рядом, фрау Рихтер. Я сам за рулем… – отдав носильщику мелочь, он завел машину. Нацистский флажок на капоте раздулся, затрепетал. Вывернув со стоянки, мерседес направился на север, к центру города.
Официант кафе «Кранцлер», на углу Курфюрстендам, принес на террасу кофе с молоком. Кельнер, незаметно, убрал грязную посуду. Черноволосая женщина, с прямой спиной, в хорошо скроенном, строгом, синем костюме, встречалась с родственниками, в обеденный перерыв. Из-за столика поднялись двое мужчин, один в штатском пиджаке, со значком НСДАП, в круглых очках с железной оправой, и второй, в мундире старшего лейтенанта Люфтваффе. Они сердечно распрощались с женщиной, офицер поцеловал ей руку. Официант отряхнул накрахмаленную скатерть от липового цвета. Дама протянула два букета роз: «Будьте добры, поставьте в воду». У нее был нездешний акцент. Официант прислушался.
