Ной Гордон - Лекарь. Ученик Авиценны
Бурное ликование толпы прервал призыв муэдзинов, прозвучавший со всех минаретов города. Все повернулись лицом в сторону Мекки и погрузились в молитву. Малыш, которого Карим так и держал, захныкал, и Карим отпустил его. Окончилась молитва, он поднялся, и тут сам царь и высшие придворные набросились на победителя, как навязчивые собачонки. А вокруг стояли и кричали от восторга простые люди, каждый старался протиснуться вперед и прикоснуться к нему. Кариму Гаруну вдруг показалось, что нежданно-негаданно он стал повелителем Персии.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
ПОЛЕВОЙ ХИРУРГ
51
Доверие
— Почему они меня так не любят? — спрашивала Роба Мэри.
— Не знаю. — Сам факт он отрицать не пытался: его жена была далеко не глупа. Когда к их порогу прибрела едва научившаяся ходить младшая дочь Галеви, то ее мать Юдифь (которая больше не приносила свежих лепешек в подарок еврею-чужестранцу) мигом подбежала и молча забрала дочку, словно хотела уберечь ее от чумы. Роб повел Мэри на еврейский рынок и там обнаружил, что никто больше не улыбается ему как еврею, заслужившему калаат, и торговка Гинда больше не считает его своим любимым покупателем. Встретившиеся им другие соседи, Наома и ее дородная дочь Лия, отвернулись, не здороваясь, словно бы и не намекал ему некогда башмачник Яаков бен Раши, что Иессей может стать членом его семьи.
Куда бы ни пошел в Яхуддийе сам Роб, повсюду группы оживленно беседующих людей, завидев его, умолкали и смотрели на него настороженно. Он видел, как они многозначительно толкали друг друга локтями в бок, видел горящую ненависть в случайном взгляде; даже проклятия нет-нет да и срывались с губ старого реб Ашера Якоби Обрезателя. То была злость на одного из своих, того, кто осмелился вкусить запретный плод.
Роб утешал себя тем, что ему все равно. В конце концов, какое дело ему до жителей еврейского квартала?
Но Мирдин Аскари тоже как-то изменился. Роб и представить себе не мог, что тот станет его чуждаться. Уже столько дней ему не хватало по утрам улыбки Мирдина, обнажавшей крупные зубы, не хватало тепла его дружбы. Мирдин неизменно здоровался с ним, причем лицо у него сразу застывало, и сразу же отходил подальше.
Наконец Роб захватил Мирдина врасплох, когда тот прилег в тени под каштаном во дворе медресе, читая последний, двадцатый том трудов Разеса.
— Хороший лекарь был Разес! Его «Аль-Хави»[176] охватывает все области лекарского искусства! — как-то смущенно проговорил Мирдин.
— Я прочитал двенадцать томов, скоро доберусь и до остальных. — Роб пристально посмотрел на Мирдина. — Разве это плохо, что я нашел женщину, которую смог полюбить?
— Как ты мог взять жену из чужаков? — удивленно взглянул на него Мирдин.
— Мирдин, она сокровище!
— «Ибо мед источают уста чужой жены, и мягче елея речь ее»[177]. Она же из гоев, Иессей! Глупец! Мы — народ, который рассеян по свету и окружен врагами, нам приходится бороться за выживание. И всякий раз, когда кто-то женится на женщине другой веры, это значит, что прерывается его род среди нас, мы лишаемся его потомства. И коль ты этого не понимаешь, ты не такой человек, каким я тебя считал. Я не желаю водить с тобой дружбу.
Вот как! Роб ошибался — жители еврейского квартала играли немалую роль в его жизни, ведь они по доброй воле приняли его в свою среду. Этот же человек играл самую важную роль, ибо подарил ему свою дружбу, а друзей у Роба было не так много, чтобы ими разбрасываться.
— Я действительно не такой человек, каким ты меня считал. — Роб испытывал настоятельную потребность выговориться, он ни минуты не сомневался, что этот человек его не предаст. — И женился я не на женщине чужой для меня веры.
— Да она ведь христианка!
— Именно.
У Мирдина кровь отлила от лица.
— Это что, глупая шутка?
Роб ничего на это не ответил, и тогда Мирдин встал с земли и бережно подобрал книгу.
— Извращенец! Окажись это правдой — если ты, конечно, не лишился рассудка, — ты рискуешь не одной лишь своей головой! Ты и меня ставишь под удар. Почитай фикх — там написано, что, говоря мне такие вещи, ты делаешь меня соучастником преступления, если только я не донесу на тебя. — Он зло сплюнул. — Сын лукавого! Ты ставишь под удар и моих детей! Я проклинаю тот день, когда мы встретились. — Мирдин торопливо зашагал прочь.
Но дни проходили за днями, а люди калантара не приходили за Робом. Значит, Мирдин не побежал доносить.
В больнице же женитьба Роба не создала ему никаких трудностей. Среди тех, кто работал в маристане, пошли слухи, что он взял в жены христианку, но на него и так смотрели как на человека необычного: чужеземец, еврей, который сидел в тюрьме, а потом получил калаат. И на этот необычный брачный союз посмотрели как на очередное его чудачество. Если не считать этого, то в мусульманском обществе, где человеку разрешалось иметь четырех жен, появление у кого-то новой жены не вызывало особого интереса.
И все же он всей душой ощущал потерю Мирдина. Карима он сейчас тоже почти не видел: молодой хаким стал вращаться в среде придворной знати, его днем и ночью приглашали то на один прием, то на другой. После чатыра имя Карима было у всех на устах.
Так вышло, что Роб остался один со своей женой, как и она с ним. Жизнь вдвоем заладилась у них с самого начала. Как раз ее рук и не хватало его дому, теперь там стало куда теплее и уютнее. Охваченный любовью, он проводил с Мэри каждую свободную минуту, а когда они бывали порознь, Роб все время вспоминал ее влажную розовую плоть, нежную линию носа, живые умные глаза.
Они ездили за город, на холмы, и предавались любви в потайном гроте шаха Ала, где был серный источник. Дома он оставил на видном месте книгу со старинными индийскими рисунками, а когда попробовал некоторые позы, изображенные на них, то убедился, что Мэри вдумчиво изучила книгу. Одни позы доставляли им большое удовольствие, другие заставляли их веселиться. Они частенько заливисто хохотали, занимаясь любовными играми на спальной циновке. Но Роб неизменно оставался ученым.
— Отчего у тебя так много влаги? Ты словно колодец, который засасывает меня.
В ответ жена ткнула его локтем в ребра.
Однако собственная любознательность ее вовсе не смущала:
— Мне так нравится, когда он у тебя маленький — мягкий, слабый, а на ощупь напоминает атлас. Отчего он меняется? У меня когда-то была нянюшка, так вот она говорила, что он становится таким длинным, тяжелым и плотным потому, что наполняется воздухом. А что ты об этом думаешь?
Роб отрицательно покачал головой:
— Только не воздухом. Его наполняет кровь из артерий. Видел я одного повешенного, у которого твердый член так переполнился кровью, что стал походить цветом на лосося.
— Но ведь я не вешала тебя, Роберт Джереми Коль!
— Это связано с обонянием и зрением. Как-то раз я совершал утомительное путешествие, мой конь уже и копыта переставлял с большим трудом. Но вот он почуял носом кобылу, мы еще ее не увидели, а его орган и все мышцы стали твердыми как дерево, и помчался он к ней так резво, что мне пришлось крепко натягивать узду!
Роб так любил жену! Она стоила любых жертв. Но сердце у него гулко забилось, когда однажды вечером на пороге возникла знакомая фигура и кивнула в знак приветствия.
— Входи, Мирдин!
Мэри, которую Роб представил гостю, с любопытством на него поглядывала. Однако поставила на стол вино, сладкие коржики и почти сразу оставила их вдвоем — пошла кормить животных. У нее была острая интуиция, которую Роб уже не раз имел возможность оценить.
— Так ты и вправду христианин?
Роб кивнул.
— Я могу отвезти тебя в один дальний городок в провинции Парс, там рабейну — мой дальний родственник. И если ты попросишь, чтобы ученый человек обратил тебя в нашу веру, он, возможно, и согласится. Тогда у тебя не будет причины лгать и вводить всех в заблуждение.
Роб внимательно посмотрел на него и отрицательно покачал головой.
— Если бы ты был негодяем, — тяжело вздохнул Мирдин, — ты бы сразу согласился. Но ты человек честный и верный, да и лекарь необыкновенный. Вот поэтому я и не могу отвернуться от тебя.
— Спасибо!
— Иессей бен Беньямин — это не твое имя?
— Да. На самом деле меня зовут…
Но Мирдин резко замотал головой и поднял руку:
— То, другое имя не должно звучать в нашей беседе. Ты остаешься Иессеем бен Беньямином. — Он окинул Роба оценивающим взглядом. — Ты ведь прижился в Яхуддийе. Да, иной раз ты говоришь и делаешь не то, что нужно по нашим обычаям.
Я себе это объяснял тем, что твой отец — европейский еврей, отступник, который уклонился с нашего прямого пути и не позаботился передать сыну наследие предков.
