Курская битва. Огненная дуга - Александр Михайлович Золототрубов
Ватутин согласился с ним, но заметил, что враг оставил на поле боя все свои танки, вернее, не оставил, а потерял. Наши более маневренные Т-34 расстреливали «тигров» и «пантер» почти в упор.
— Танки для армии Ротмистрова я найду, — загадочно произнёс Конев после недолгой паузы.
Ватутин взглянул на него с любопытством, хотел было спросить, где он возьмёт эти танки, чтобы восполнить потери в минувшем сражении под Прохоровкой, но, увидев, как Конев нахмурил брови, поинтересовался:
— А зачем их искать, Иван Степанович?
Конев посмотрел на Ватутина с недоумением.
— Что ты имеешь в виду? — спросил он, шевеля густыми бровями.
— Наша заявка на танки для Ротмистрова мною подписана и послана в Генштаб. Кроме этого, я на днях позвоню Верховному и попрошу, чтобы наша заявка была удовлетворена.
— А не лучше ли мне ему позвонить?
— Нет, не лучше: танковая армия Ротмистрова пока ещё находится в составе войск Воронежского фронта.
— Ну да, конечно, извини. — Конев замешкался, и его лицо слегка залилось краской. — И всё же, как случилось, что немцам удалось продвинуться вглубь нашей обороны на ваших рубежах на 35 километров? — спросил он, переведя беседу с Ватутиным в другую плоскость.
Этот вопрос смутил Ватутина, но он тут же собрался с мыслями.
— Я не стану лукавить и объясню, что же произошло в те дни ожесточённых боёв, — неторопливо начал Николай Фёдорович. — Гитлеровское командование сосредоточило на Обоянском направлении до 500 танков, пытаясь пробить брешь в нашей обороне. Ты не пойми так, что я со своими генералами сидел сложа руки...
— Я так и не думаю, Николай Фёдорович, — счёл нужным возразить Конев, заинтригованный тем, что будет говорить его коллега дальше.
— Я немедля выдвинул в тот район свои резервы, приказал командующему авиацией фронта поднять в воздух все бомбардировщики, чтобы нанести ощутимые удары по живой силе и боевой технике врага. Но у фашистов оказалось больше сил. Только под Прохоровку они бросили до 700 танков, среди них было немало «тигров» и «пантер». Ситуация для нас создалась критическая. И тогда я обратился в Ставку. — Какое-то время Ватутин помолчал, размышляя о чём-то, и снова заговорил: — Ты, наверное, в душе упрекаешь меня, мол, лучшие армии были переданы Воронежскому фронту? — Ватутин, слегка волнуясь, закурил. Попыхтел с минуту папиросой, затем продолжал: — В этот момент я понял, что если не принять срочных мер, немцы могут ещё глубже вклиниться в нашу оборону, и тогда беды не миновать... А что мне оставалось делать, если не просить помощи у Ставки?
— Не один ты, Николай Фёдорович, переживал за случившееся, — заметил Конев. — Что я сделал? Получив приказ Ставки отправить в помощь Воронежскому фронту две свои армии, я лично поставил задачи их командармам, Ротмистрову и Жадову, потом проследил за быстрой переброской этих армий в исходные районы. С воздуха на самолёте пронаблюдал за их маршем.
— А вражеская авиация их не бомбила? — спросил генерал Иванов. — Да и вас «мессеры» могли сбить.
— Были попытки, но истребители 5-й воздушной армии надёжно прикрывали войска этих двух армий, они господствовали в воздухе. А маршрут у этих армий был немал — до 300 километров. Но войска прибыли на место вовремя и, как потом мне говорил генерал Ротмистров, с ходу вступили в сражение. Так что не только у тебя, коллега, болела душа, но и я волновался, старался как можно скорее выполнить приказ Ставки. Что, не веришь? А ты поговори с моими командармами, как я наблюдал за движением войск с самолёта.
— Я же не прокурор, Иван Степанович, чтобы проверять, что-то уточнять и прочее, — едва не обиделся Ватутин. — Верю тебе, как самому себе, и благодарю тебя за такую поддержку.
После недолгой паузы командующие фронтами вновь вернулись к проведению операции по освобождению Харькова.
— Я, когда ещё был в Ставке, из уст Верховного услышал, что белгородско-харьковскому плацдарму гитлеровцы придавали важное стратегическое значение, — сказал Конев, листая свою записную книжку. — Да и сам Гитлер рассматривал Харьков как «восточные ворота» Украины, поэтому от своих генералов он требовал удержать город любой ценой. А мне Сталин сказал, чтобы я тщательно готовился сам и готовил своих командармов, ибо сражение за Харьков — проверка Степного фронта на зрелость, да и меня как его командующего. Я это так понял, — признался Конев и тут же чертыхнулся. — Дался мне этот Степной фронт, ни сна, ни отдыха. На Северо-Западном фронте мне было гораздо легче.
— Тебя перевёл на Степной военный округ Верховный? — спросил Ватутин.
— Лично Иосиф. — Конев дотянулся до графина с водой, налил себе в стакан и выпил. — Что-то в горле пересохло... В июне он позвонил мне по ВЧ и, не задавая каких-либо вопросов, что делал весьма редко, сказал, чтобы я немедленно выезжал в Ставку. «Для вас есть важное задание», — добавил он. Этот звонок немного разочаровал меня — я ведь совсем мало командовал Северо-Западным фронтом. Можно сказать, что за эти три месяца я только познакомился с войсками, лучше узнал командармов, кто и на что способен. А тут новый приказ — прибыть в Москву. Принял я Северо-Западный фронт у маршала Тимошенко, а сдал генералу Курочкину...
— У Павла Алексеевича в марте сорок второго я был начальником штаба. Сначала Курочкин был представителем Ставки, — прервал Ватутин Конева, — потом стал командующим этим фронтом. Мы с ним работали душа в душу. Курочкин в штабную работу глубоко не вникал, он во всем доверял мне, а я старался его не подвести и рад был, что он мне не мешал. Извини, Иван Степанович, что я тебя перебил.
И Конев, чему-то усмехнувшись, вновь заговорил. Тот день ему запомнился надолго. Прибыл он в Ставку в полдень. Его тепло принял Верховный главнокомандующий. В его кабинете находились член Государственного Комитета Обороны
