Борис Воробьев - Шествие динозавров
Войдя к ним, стряпчий невольно покривился: коробила дружеская близость столь разных по достоинству людей. Однако его улыбка из презрительной Мигом обратилась в приветливую, и он протянул через стол замусоленный потрепанный свиток.
— Разрядные списки. Вам без них туго станется. А у меня тут поименно все наличное дворянство уезда. Не пропадать же сим трудам втуне.
Неузнаваем был Биркин — само вежество и благочиние. Кузьма сперва насторожился, нет ли подвоха, но, вспомнив совет Пожарского воспользоваться помощью опытного стряпчего, не стал вникать, почему внезапно переменился заносчивый недоброжелатель, и мягко сказал:
— Удружил ты нам, Иван Иваныч, на совесть. Пра, обнадеялися уж. Честь и хвала тебе. Садись-ка с нами, помудруем. С твоей разумной головой дело куда спорее двинется.
Нисколько не лукавя, Минин польстил стряпчему. Довольный таким оборотом Биркин примостился рядом с Болтиным и, видя, что беседники сидят в распахнутой одежде, вольно, тоже расстегнул верхние пуговицы кафтана. Будто бы хотел показать, что чиниться не намерен и будет блюсти равенство. И правда, в чужой монастырь со своим уставом соваться не след.
— Незадача, язви ее, с войском-то покуда, — открыто поделился Болтин со стряпчим своей досадой. Его пружинистому ладному телу неудобно было за столом, вскочить бы в седло, и Болтин, ясноглазый, сухолицый, упирался в стол руками, словно порывался оттолкнуть его. Стряпчий про себя самодовольно отметил: в сече дворянчик может быть и первым, а в хитроумных делах едва ли.
— Да, незадача, — повторил Болтин; — И полтыщи служилых с уезда не набирается, а и те полтыщи, правду молвить, с прислугою. Вывелися люди. Впору наемну силу с порубежий кликать.
— Велик ли оклад служилым сулите? — уводя успокоенный взгляд от Болтина, полюбопытствовал Биркин, обратившись к Кузьме.
— По известной мере. Такожде.
— Не прельстятся служилые. У всех нужда выше головы. А траты непосильны. А цены высоки. Гораздо больше надобно…
В тусклом колеблющемся свете единственной свечи плоское совиное лицо стряпчего обрело мягкость и не казалось зловещим. И говорил Биркин дельно.
— Ладно, — кивнул Кузьма. — Лучшим, что в полках будут, и по тридесят рублев потщимся наскрести, иным — вполовину того.
— Ого! Твоя казна, староста, обильней царской.
— Не моя она — мирска.
— Пусть мирская, — постарался скрыть Биркин свое недовольство укорной для него щепетильностью Кузьмы. — С ней мы и Волгу вспять поворотим.
Втроем они склонились над списком, советуясь, куда прежде всего рассылать нарочных. И уж тут Биркин цепко взял вожжи в свои руки, немало подивив Кузьму с Болтиным изрядными познаниями. Все поместья и все дворянские семьи, вплоть до недорослей, были ведомы ему. Нет, не напрасно ценил его Ляпунов. Улавливая одобрительные взгляды, Биркин стал держать себя увереннее. И уже начальственность пробилась в его режущем слух тонком голосе.
Но тут их прервали. Пламя свечи резко мотнулось от сквозняка. Через порог переступил Бессон, а за ним его кабацкий знакомец. В сенях слышался шум. Верно, туда завалилось еще несколько мужиков.
Ни Бессон, ни его приятель не скинули шапок, не поздоровались. Оба были угрюмы и важны, словно явились грозный суд вершить.
— Чего тебе приспичило, брательник, в таку поздню пору? — строго спросил Кузьма. — Пить надобно меньше.
— Аз пью квас, — с небывалой дерзостью ответил Бессон, — а коль вижу пиво, не пройду его мимо. До тебя слово есть.
— Ну молви. Токмо ни полушки не дам.
— Нужда мне в твоих полушках! — оскорбленно дернул плечом Бессон. — Ты б своих сподручников выметал отселе.
— Что?! — завопил, вскакивая, Биркин. — Да ты поплатишься, холоп!
Болтин сжал рукоять Сабли. Мцний подобрался, как всегда в миг опасности либо сдерживаемого гнева.
— Оставь их, пущай послушают, — снизошел товарищ Бессона. Как верный пес, тот покорно отступил к двери.
Напуская на себя важность, незнакомец шагнул к столу. Опушенный лисьим мехом зимний кафтан тесно охватывал крутую грудь, он явно был с чужого плеча. Круглая, похожая на мономахову, тоже с лисьей опушкой шапка нависала над усмешливыми, навыкате глазами. Окладистая борода была тщательно расчесана. То ли торговым гостем, то ли заезжим вельможей хотел себя выдать чужак с присутуленной по-крестьянски спиной.
— Аз есть царев кровник, — громогласно объявил он.
Минин нахмурился, Болтин захохотал, Биркин схватил и поднял свечу.
— Царев? Вроде, староват, — стал пристально вглядываться в нового самозванца Кузьма. — Прежни, вестимо, моложе были.
— Да побожуся, истинно царевой крови Ерофей-то Егорыч, — подал голос от двери Бессон, стоявший начеку. — Мне ею житие ведомо; неча и допытываться.
— А все ж нам занятно, — загорелся вдруг Биркин, который хоть и оплошал когда-то с тушинским вором, но старый зуд, как видно, в нем сохранился: тянуло на падаль.
— Выкладывай, чего там! — отсмеялся Болтик, не снимая однако руки с испытанной сабли.
— Тебе перву повелю башку срубить, — пригрозил ему корявым перстом новоявленный царский отпрыск и, степенно помолчав, с медлительностью, достойной высокого рода, завел, как по писаному: — У злокозненного ирода Грозного бых брат, коему и прихожуся сыном…
— Нескладно врешь, не было брата у Грозного, — не сдержался-таки Болтин.
— Аль уймите его, — сурово указал на упрямого насмешника самозванец, — аль свою стражу призову.
— Не перечь, Ждан Петрович, выслушаем сперва, — попросил Кузьма Болтина.
— Верно, верно, — поддакнул навострившийся Биркин.
Самозванец опять степенно помолчал и принялся за рассказ сначала:
— У злокозненного ирода Грозного бых брат, коему и прихожуся сыном. Грозный рожден от второй жены царя Василия Иваныча, блудницы Елены Глинской, и кровь в нем не царска, понеже спуталась бесовка с гнилым Овчиной Телепневым, от коего и понесла. А яз царя Василья внук законный, отец мой от первой его жены нарожден, Соломонии. Ради обольстившей его змеи Глинской дед сослал Соломонию в Суздаль и заточил в монастырь. Там и явился на свет от нее отец мой Георгий. Утаили его монашки, выходили. Да на беду лютую! Ставши царем, Грозный прознал о брате. Многие лета чинил сыск. Бегал мой отец из края в край Руси, а Грозный опричников на него науськивал. Тверь пожгли, Новгород разорили, тьму людей посекли, искамши. Помали-таки отца, замучили до смерти. И опричнина опосля того уже без надобности стала. Ох, ведал бы кровопивец Грозный, что не ушел его брат в могилу без потомства, и мне б не миновать казни…
— Сладка байка да зело диковинна, — в сомнении покачал головой Кузьма.
— Бредни! — отрезал Болтин.
Биркин, застегивая пуговицы на кафтане, с боярской величавостью выплыл из-за стола. Всем надо было показать, что он тут наиважнейший чин. И с назидательной строгостью он сказал Минину:
— Никому ты не веришь, староста, оттого и делам помеха. А мне доводилося слышать историю оную. И коли ее с толком огласке предать, польза будет немалая. Народ к нам со всей земли хлынет.
— Пра! — выкрикнул, словно подстегнутый, Бессон. — За Ерофей Егорычем множество пойдет. Он тягло сымет, полну волю даст, а казну, что собрана на ополчение, меж неимущими поделит!
— Всяк правды ищет, да не всяк ее творит, — усмехнулся Кузьма.
И тут все насторожились. В сенях раздался громкий топот, послышалась ругань. Дверь распахнулась настежь. В избу скопом ввалились оружные люди, среди которых Кузьма сразу углядел кормщика Афанасия. Наконец-то пожаловали смоляне! С одежды их мелкой крупой осыпался снежок.
— Челом вам бьем, люди добрые! — отвесил поклон нижегородцам разрумянившийся от холода Кондратий Недовесков. — Пошто у порога мужиков с дрекольем поставили? Еле мы прорвалися. Ишь бережетеся!
Он обвел всех веселым благодушным взглядом и вдруг вскинул брови от изумления, увидев того, кто выдавал себя за царского отпрыска.
— А, Ерошка! Отколь тут еси? В Арзамасе мужиков смущал, ноне в Нижнем принялся. Мало тебя батогами угощали!
Самозванец по-заячьи прытко рванулся к двери, сшиб с ног остолбеневшего Бессона, повалился сам.
— Чтоб в Нижнем завтра духу твоего не было, а то не поздоровится! — выговорил ему Кузьма и устыдил Бессона:
— Ты, радетель, спьяну пень с колодой не путай. Потешников у нас в городу и без тебя избыток.
Смоляне захохотали. Незадачливые Бессон с приятелем мигом поднялись и, не глядя друг на друга, выскочили наружу.
— Гораздо запорошило на воле-то? — как ни в чем не бывало спросил Минин Недовескова, сбивающего с рукава кафтана снег.
— Знатно порошит, — тут же отозвался он. — Афанасий наворожил нам погодку лихую!
6Князь Василий Андреевич Звенигородский ехал на воеводство в Нижний Новгород. Ни от кого бы не стал он таить, что несладко ему жилось в осаде, но покинул князь голодную Москву без радости. Напутствуя его, Федор Иванович Мстиславский поведал о великих бесчинствах в подначальных Боярской думе городах и приуготовил ко всяким каверзам. Князю и самому было ведомо, что московских бояр в народе считали изменниками, а потому давно перестали внимать и пособлять им. Опричь того, он состоял в родстве с проклинаемым всюду Михаилом Глебовичем Салтыковым, который был женат на его тетке Иулиании, а такое родство по нынешним временам хуже позорного клейма. Вот и тянул князь, сколь мог, с отъездом, ссылаясь на осеннюю распутицу, однако, как только отвердели дороги, ему все же пришлось сняться с места.
