Эдвард Радзинский - Наполеон
И он заговорил… о новой трехсоттысячной армии, которую он наберет! Признаться, я был изумлен. Император вел себя, как шахматист, проигравший очередную партию и уже думающий о следующей. Он будто забыл, что он – полководец, потерявший почти полмиллиона воинов. Население целой страны осталось на полях России… а он уже весь в мыслях о новой войне!..
Я не знаю, успели ли вы заметить, что с ним опасно и одновременно легко разговаривать – он читает мысли. И император сказал мне: «Вам непросто понять меня, Коленкур. Есть большая разница между тем, что я чувствую и что сейчас говорю. Как сносить поражение – этому я учусь впервые в жизни. И здесь главное: не сокрушаться (если ты задумал продолжить кампанию), а делать выводы. И что еще важнее – надо вернуть веселое чувство победителя, которое было со мной все эти годы и которое передается армии. Я собираюсь продолжать не оттого, что честолюбив. Бессонные ночи, бивуаки, жизнь в палатке, причуды погоды, которые надо терпеть, – все эти радости войны в моем возрасте уже тяжелы. Нет, Коленкур, больше всего я люблю покой, и все-таки… я хочу завершить свое дело. Враги сами порождали и мои войны, и мои победы. Австрия вынудила меня к Аустерлицу, Пруссия – к Йене. Но за обоими монархами всегда стояла могущественнейшая Англия. Все коалиции против меня были созданы Англией. Глупые монархи заставляют своих солдат умирать за английское богатство! Однако могущество англичан не вечно, оно обречено. Образование Соединенных Штатов в Америке – только начало… Это мое предсказание».
А потом он начал мечтать о будущих победах с новой армией… Мне тогда показалось, что император несколько запамятовал, что армии у него пока нет и набрать ее после случившегося вряд ли возможно. Но я забыл: для этого человека не было ничего невозможного…
С неправдоподобной скоростью мы покинули Россию и устремились в Польшу. Увидев в поле первого мирного крестьянина, император вдруг сказал: «Я завидую этому бедному крестьянину. В моем возрасте он уже выполнил свой долг перед родиной и может оставаться дома с женой и детьми. Мне же все только предстоит…»
В Варшаве он вызвал в гостиницу двух польских аристократов и устроил великолепное представление. Изумленным полякам, которые таращили глаза при виде императора в огромном тулупе, он заявил столь часто им повторяемое: «От великого до смешного – один шаг…» После чего долго рассказывал им о своей победе под Москвой (не распространяясь о дальнейшем) и сразу перешел к будущим победам… Потом он все-таки вынужден был рассказать о происшедшем, но весьма скупо: «Я, к несчастью, оказался не властен над русскими морозами… десять тысяч лошадей гибли у меня каждый день… Отсюда и многие беды, которые постигли армию. Но ничего – это прекрасное испытание для сильных духом! Настоящий солдат ценит испытания. И сейчас я чувствую себя великолепно. И если самому дьяволу удастся сесть мне на шею, я буду чувствовать себя так же… Я весел, господа, а нынче особенно, потому что обожаю преодолевать трудности! И оттого из всех своих великих побед я особенно ценю битву при Маренго, где сначала я вчистую проигрывал сражение, чтобы через два часа его выиграть! Через месяц я наберу триста тысяч резервистов и вскоре ждите меня на Немане». Когда он заговорил про триста тысяч, в глазах поляков было большое сомнение. Они, как и я, забыли, что для этого человека нет ничего невозможного…
И вот наконец мы в Париже. Была ночь, когда мы въехали в великий город, проехали под Триумфальной аркой, и, к моему удивлению, никто нас не задержал. Император постарался увидеть в этом не проявление беспорядка, а хорошую примету. Он предпочитал теперь видеть во всем только обещание будущих удач.
Часы на башне пробили третью четверть двенадцатого часа ночи, когда мы высадились у подъезда Тюильри. Швейцар, вышедший на стук, не узнал ни меня, ни императора. Он позвал жену, поднес фонарь к самому моему лицу… и только тогда они меня узнали… так я зарос русской бородой.
Они тотчас позвали дежурного лакея, и тот, увидев моего спутника, скромно стоящего в стороне, вскричал: «Император! Ваше Величество!»
Император расхохотался и сказал: «Спокойной ночи, Коленкур. Вы нуждаетесь в отдыхе после такого пути… Впрочем, как и я».
Император прочел мою запись рассказа Коленкура.
– Что ж, он все понял в меру своих возможностей… – И добавил: – Она уже спала… и встретила меня сонным объятием, простодушной радостью… Женитесь на австриячках, Лас-Каз, они чужды интриг, ибо слишком глупы, чтобы в них участвовать, и подставляют свое тело со спокойной радостью исполненного долга, как будто исправно платят по векселю…
В ту ночь я долго сидел у кровати малютки. Как я его любил! Моя мать – единственная женщина, которую я по-настоящему уважал… и вот это крохотное тельце – сын… два самых дорогих существа в этом мире… Как вы поняли, Лас-Каз, все это записывать не надо…
Ну а теперь – беритесь за перо. Уже в пути я узнал о заговоре генерала Мале. Кратко опишите в рукописи этот заговор сумасшедших. Впрочем, не знаю, известны ли вам самому истинные подробности дела.
Этот Мале, полоумный роялист, содержался в Венсеннском замке, а потом в Шарантоне – в сумасшедшем доме. Но иногда сумасшедшие дьявольски изворотливы, и фантазии безумных могут перевернуть мир… В конце октября этот Мале придумал сочинить прокламацию о моей гибели в России. После чего бежал из психиатрической больницы вместе с двумя другими безумцами. Дома переоделся в генеральскую форму и на рассвете приехал в казармы. Велел разбудить коменданта и сообщил полусонному глупцу о моей смерти и о том, что ему поручено… сформировать правительство!
Затем Мале освободил из тюрьмы Ла Форс двух своих друзей генералов – участников весьма противоположных мятежей – роялистского и республиканского (так что роялисты и республиканцы отлично спелись в ненависти ко мне!) Один из них, генерал Лагори, был начальником штаба у заговорщика Моро. И этот Лагори умудрился арестовать и моего министра полиции Савари, и префекта полиции Паскье! После чего они объявили о создании нового правительства. Префект департамента Сена уже готовил зал заседаний для этого правительства сумасшедших, когда наконец-то во всем Париже нашелся один здравомыслящий! Генерал Гюллен [37] с десятком солдат попросту арестовал всех безумцев.
И я сказал себе: «Если бы министром был Фуше, никакого заговора не случилось бы…» Хотя, зная Фуше, я все-таки проверил великого интригана: не участвовал ли в заговоре он сам? Когда мы с ним встретились, я спросил его об этом в упор. Фуше ответил достойно: «Если бы я участвовал, Сир, заговор победил бы». Все это он произнес с вечной дьявольской усмешкой…
Перед приездом я послал в столицу откровенный бюллетень, где сообщил правду о гибели армии, но в конце обратился к нации с важными словами: «Люди, недостаточно закаленные, чтобы подняться над изменчивостью судьбы и военной удачи, утратили силу духа и бодрость. Но тот, кто сохранил отвагу, увидел в новых трудностях лишь новую славу». И чтобы у народа не было сомнений в этом, я приписал: «Здоровье Его Величества лучше, чем когда-либо».
Но в столице, которую я отучил от несчастий и трудностей, эти слова вызвали злорадство врагов. Савари передал мне полицейское донесение о гнусной фразе Шатобриана, которая тотчас начала гулять по салонам: «Сироты без числа, утрите слезы – ваш император здоров!»
И все-таки я рассчитал правильно. Появившись в Париже невредимым и полным энергии сразу после того, как страна прочла опасный бюллетень, я вселил уверенность во многие слабые души.
Остатки Великой армии, переданной мною Мюрату, сильно поредели. Мюрат и Ней своими бездарными действиями докончили ее разгром. Нет людей решительнее и храбрее на поле битвы, чем Ней и Мюрат, и нет нерешительнее и трусливее их, когда надо самим принять решение. Меньше двадцати тысяч солдат они вывели из России.
Я набрал новую армию. Это было нелегко. Я, конечно же, знал о страхах, которые сеяли в деревнях уцелевшие калеки, рассказывая об ужасах русской кампании. Так что немало малодушных уклонилось от набора. Но триста тысяч солдат я все-таки получил. Большинство из них – необстрелянные юнцы. Весной они прошли весьма упрощенную военную подготовку, и я выступил навстречу противнику… К сожалению, я принужден был держать в Испании огромную армию столь нужных мне опытных солдат. Там высадились англичане, действовали партизаны. И я не мог оголить свой южный фронт, несмотря на все мольбы моих маршалов. Это кончилось бы мгновенным крахом империи!
Все дальнейшее мне видится, как в тумане… и похоже на сон, где предательство сменялось предательством. «Дедушка Франц», мой родственник… я могу только презирать его. Интересы дочери, внука – плевать на них! В жилах европейских монархов течет не кровь, а замороженная политика… Очередным предателем стал Бернадот, которому я дал все – славу, богатство, возможность стать шведским королем. И вот он, француз и вчерашний якобинец – гонитель королей, сражается вместе с этими королями против Франции!.. Впрочем, вычеркните весь этот жалостливый абзац.
