Геннадий Ананьев - Риск. Молодинская битва
Выходит, воевода-опричник сдержал клятву, как обещал, и даже когда пристало время все рассказать, промолчал. Быть может, смалодушничал, понимая намерение царя и боясь оказаться в опале? Не исключено, что к душе пришлась и слава первейшего в разгроме крымцев и в спасении России.
Бог и потомки ему судья.
Но вполне возможно иное: самовластец и не пытался выяснить истину в личном с князем Андреем разговоре, честил его, жаловал, чинил, основываясь лишь на своих интересах и слушая лишь облепивших трон нечестивцев. Случись душевная беседа царя и князя-опричника, вполне возможно, не утаил бы тот истины. Восстать же против величания царского не решился.
Мало, очень мало таких людей, кто истину ставит выше своего благополучия, а тем более — жизни.
— Господи! Укрепи душу! Дай силы!
— Не кощунствуй! Огнем душу твою бесовскую очищу, тогда, возможно, примет тебя Господь Бог!
Палачи — а у них все было заранее обговорено — выгребли кучу углей, разровняли их на полу (толстый слой запекшейся крови зачадил, сразу же наполнив пыточную душным смрадом) и, схватив князя Воротынского, распяли его на углях.
— Ну, как? Очищается душа от дьявольщины?
— Верного слугу изводишь, государь, — через силу выдавливал слова князь Воротынский, — а недостойных клеветников жалуешь!
— Двоедушник! — выкрикнул Иван Васильевич и принялся подгребать под бока князю откатившиеся в сторону угли. Князь глухо простонал, сознание его помутилось, он уже не понимал, о чем спрашивает его царь, что исступленно выкрикивает. И лишь несколько раз повторенное «клятвопреступник! клятвопреступник!! клятвопреступник!!!» дошло до его разума. Обида от незаслуженного оскорбления чести княжеской пересилила дикую боль.
— Я присягал тебе и не отступал… Я верил тебе… Твоей клятве на Арском поле… У тафтяной церкви… Перед Богом… При людях вселенских на Красной площади… митрополиту клялся… быть отцом добрым… судьей праведным… На всю жизнь… Ты отступил от клятвы… Честишь недостойных… Казнишь честных… кто живота не жалеет во славу отечества… И твою, царь… Господь Бог спросит с тебя…
— Ты пугаешь меня, раб! Ты грозишь карой Господа! На тебе! На!
Посохом своим Иван Васильевич стал истово подсовывать под бока князя угли. Пеной вспучился перекошенный от злобы рот царев.
Ведал, что творил самодержец всей России, не под бока честного воеводы подпихивал он пышущие жаром угли, но под славу и могущество великой державы. И под свой трон. Иван Васильевич, конечно же, не был глупцом и, скорее всего, не мог противиться злой воле рока. Он изменил России.
Больше ни слова не промолвил князь Михаил Иванович Воротынский. Лишь скрежетал зубами, сдерживая стон.
Не так ли сдерживала стон, сцепив зубы, Россия, когда отощавшие гольштинские и ангальтцербтские князьки, эксплуатируя фамилию Романовы, гнули русский люд до земли, а недовольных загоняли в конюшни и секли до смерти; когда строили на костях народа многотерпимого дворцы себе и благополучие Европы, а если становилось невмоготу мужикам российским и брались они за топоры, уничтожали восставших беспощадно, изуверски. Не так ли сцепила зубы Россия, потерявшая в борьбе с вандалами лучших своих сынов, под игом так называемых марксистов-ленинцев, газами травивших хлебопашцев, гнавших их, как скот, в товарных эшелонах в Сибирь и на Север на верную смерть лишь только за то, что не согласны были они отдавать потом и кровью возделанные клочки земли в иезуитскую народную собственность; не так ли сдерживает стон россиянин и теперь, понимая вполне, что у державного руля скучившиеся вожи взяли не тот стриг, по которому можно достигнуть берегов кисельных и рек молочных, а привели Россию к самой пропасти. И мысли нынче Великого Народа Великой Державы не о славе и могуществе страны, но о собственном выживании.
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
Вдалекой древности, еще до Рождества Христова, мудрый философ изрек знаменательную, на мой взгляд, фразу: история делается эхом злословия…
Царь-самодержец всей Руси Иван Васильевич Грозный не осмелился казнить народного героя на Красной площади. Полуживого князя Михаила Воротынского бросили в розвальни и повезли в белоозерскую ссылку под великой охраной и тайно; князь, однако же, по дороге скончался, и труп его не доставили в Москву, чтобы похоронить с честью, достойной и его рода, и его заслуг перед отечеством, — выполняя волю царя, клевреты царские довезли тело князя до обители святого Кирилла и там укромно схоронили. Великую же победу, достигнутую его полководческим гением, всеми силами пытались замалчивать.
Вот и всё. Был великий человек и — нет его; была победоносная битва и — вышибли ее из памяти народной. А когда сменилось одно да другое поколение, о ней и вовсе забыли.
Лишь немногие из современников князя Михаила Воротынского подали свой голос протеста. Среди них — князь Курбский, тоже воевода от Бога, прославивший свое имя в борьбе с врагами Земли Русской, но бежавший за ее пределы от царя-кровопийцы, чтобы не быть казненным. Он оставил потомкам полные гневной правды слова:
«…О муж Великий! Муж, крепкий душой и разумом! Священна, незабвенна память твоя в мире! Ты служил отечеству неблагодарному, где добродетель гибнет и слава безмолвствует; но есть потомство, и Европа о тебе слышала: знает, как ты своим мужеством и благоразумием истребил воинство неверных на полях московских, к утешению христиан и к стыду надменного султана! Прими же здесь хвалу громкую за дела великие, а там, у Христа Бога нашего, великое блаженство за неповинную муку!..»
А известный историк Карамзин оставил нам такое свидетельство: «Знатный род князей Воротынских, потомков святого Михаила Черниговского, уже давно пресекся в России, имя князя Михаила Воротынского сделалось достоянием и славою нашей истории».
Не пророческие, как оказалось, слова о славе. В забвении у потомков имя князя Михаила Ивановича Воротынского. В полном забвении. Неизвестно достоверно даже, где его могила. Кто-то считает, что она в обители святого Кирилла, а кто-то утверждает, что она в Лавре Сергиевой в ряду со славными князьями Горбатыми, Ряполовскими, Гагиными, Пожарскими, чьи роды тоже пресеклись злодейством правителей.
Спросите сегодня и убеленного сединами, израненного на полях брани ветерана, и мужа чиновного во цвете своего житейского благополучия, и студента, грызущего гранит науки, даже исторической, и совсем юного школьника, и вы убедитесь — лишь единицы из десятков тысяч смогут сказать что-либо путное о Молодинской битве или хотя бы подтвердить, что слышали или читали о ней.
Да, сегодня новейшие энциклопедические словари хотя и весьма кратко, все же не обходят великую битву вниманием, однако энциклопедия не всем доступна, а популярная литература, газеты, радио и телевидение как в рот воды набрали.
Вот передо мною текст к туристической схеме Московской области — путеводитель по памятным местам. Уделил он внимание и Молоди. Да какое!
«Молоди. Д-4. Бывшая усадьба «Молоди» (XVIII–XIX вв.). Сохранился парк и основные постройки, в которых теперь расположен дом отдыха».
Очень трудно найти слова, которые бы по достоинству оценили, какой вред наносят народной памяти подобные путеводители.
Если же отречься от суеты мирской и с основательной серьезностью задуматься об историческом значении Молодинской битвы, то вывод родится сам собой: безвестная для большинства народа российского победа на поле у Рожаи-реки над крымскими туменами имела не меньшее, а возможно, большее значение, чем знаменательная Куликовская.
Давайте обратимся к политической, как мы теперь выражаемся, составляющей двух великих побед. И Мамай, и Девлет-Гирей вели тумены не для очередного грабежа, а имели цель захватить Москву и сделать ее своей столицей. Однако Мамай не был чингисидом и, стало быть, не мог править Золотой Ордой ни при каких обстоятельствах. Повел он рать вопреки царствующему в Золотой Орде хану, собираясь создать свое ханство, стать царем обширной и богатой земли, чтобы сравняться с чингисидами или даже диктовать им свою волю. Согласились бы на это чингисиды, стали бы они молча взирать на новое, враждебное им ханство, готовы ли были уступить столь богатую данницу безродному властолюбцу? Конечно, нет. Вот и оказался бы Мамай, даже захватив Москву, между молотом и наковальней: неминуемое сопротивление в самой России, воспрянувшей духом под рукой великого князя Дмитрия, вдохновившего все княжества на борьбу за освобождение от татарского ига, — столь же жестокая борьба ждала Мамая и с чингисидами. Об этом говорят и исторические факты. Вот один из них.
Великий московский князь Дмитрий Донской, сразу же после того как одержал верх над Мамаем на Куликовом поле, направил золотоордынскому хану Тохтамышу посольство, чтобы известить о своей победе и просить Тохтамыша впредь не попустительствовать Мамаю. Тохтамыш отозвался на просьбу Дмитрия Донского, довершил разгром Мамая и изгнал его из Золотой Орды, а московскому великому князю послал вестника, дабы тот поведал о том, как хан «супротивника своего и их врага Мамая победил».
