Валентин Пикуль - Моонзунд
Горны уже замолкли. Рвало ветром над палубами, и – еще недавно столь оживленные – палубы теперь поражали своим кажущимся безлюдием. Никого лишнего наверху. Все вниз – все под броню! По местам стоять – к бою… Лейтенант Карпенко пронырнул в дверную щель носовой башни. Словно родимый дом, встретила она командира в спокойной деловитости чистоты и тишины. Все уже давно заняли места, дело только за ним, и лейтенант по узенькому трапику взобрался под броневую «грушу» купола – к прицелам.
– Готово? – спросил сверху у башни.
Старшина сковырнул «фураньку» со лба на затылок:
– Есть готовность. Порядок…
Да, полный порядок. И башенный старшина, плюнув себе на пальцы, отчеканил «стрелку» на своих клешах. Из глубокого колодца подбашенного отделения, которое шахтой спускается до самого дна, привычно тянет запахами порохов и чистых манильских матов. Из боевой рубки – первый сигнал. Повинуясь воле этих людей, многотонная лавина стали, бронзы, кожи, резины и оптики поехала вправо, перекатываясь на ядроподобных подшипниках башенного барбета. Перед унтер-офицерами забегали стрелки, указывая прицелы и целики. Глухо провыли внизу моторы, и вот уже на башню поданы два первых снаряда – длинные фугасы с острыми рыльцами, почти в рост человека. Они, словно нехотя, покинули свое уютное лежбище на мягких матрасах погребов, прошли насквозь через три этажа палуб и напоминали багаж, приготовленный к отправке…
– Заряжай!
Два орудия башни распахнули свои ненасытные пасти.
– Клади!
С отчетливым стуком, словно проставляя печати, фугасы стали на места, доведенные до упора механизмом прибойника. Но, попав в пушку, снаряд беспомощен, как дитя малое. Ему нужен заряд, который выколотит его из пушки, как бы он ни упирался.
– Заряды… подавай! – сказал Карпенко.
Иногда в уклонении прицела лейтенант видит перед собой полубак линкора, зарывающийся в воду, наблюдает, как в путанице дымов на горизонте растут точки вражеских кораблей. Постепенно они превращаются в восклицательные знаки – это открылись для глаза их мачты, поднятые над точками-корпусами («шашлыки»!).
– Заряды поданы, – следует доклад старшины.
– Клади!
Тяжелые картузы, похожие на мешки с крупой, прошпигованные фабричными марками, подперли фугасы под их толстые румяные задки и ждут своего мига, чтобы сгореть по приказу человека.
– Закрой!
Громадные затворы орудий, похожие на сложные станки, сверкая сталью и бронзой, мягко постукивая сочленениями деталей, бережно затворили пушки. Они проделали это так, словно заперли в банковском сейфе фамильные драгоценности. Владелец их известен – это мать Россия! Тысячи и тысячи народных рублей чистым золотом (от лаптей, от сохи, от выпивки, от налогов) лежали сейчас в казенниках носовой башни «Славы», идущей на врага.
Гриша Карпенко довольно сообщил в телефон:
– Носовая башня к открытию огня готова.
Теперь выжди ревуна, и тогда «Слава» начнет работать, оправдывая перед народом вагоны мяса, хлеба, масла, сахара, полотна, бязи и трикотажа, – все то, что она съела и сносила за эти годы. Наступал момент, ради которого учились, служили и получали чины и деньги вот эти люди, запертые в броневой коробке…
Раздался грохот снаружи, и он вязко, заполняя все щели, вонзился в пространство башни, достигая самого днища линкора. Лейтенант Карпенко откачнулся в пружинном кресле, он сказал прислуге:
– Это не мы. Это заторопились на «Гражданине»… У них дистанция боя всего восемьдесят восемь кабельтовых, а мы достанем врага со ста шестнадцати. Идем вперед, товарищи!
Старшина с затылка перекинул фуражку на потный лоб:
– А на сколько же бьют линкоры, немецкие?
– Они достанут нас даже со ста тридцати… увы!
– Все ясно, лейт: идем в пекло.
– Но сначала тральщики, – напомнил лейтенант. И ревун промычал. Как всегда, неожиданно. Залп!
* * *Залп – и над штурманским столом вдребезги разлетелся колпак лампы-бра; мелкие зеленые осколки засыпали кальку боя, по которой дергало самописец одографа. В спиралях амортизаторов долго еще трясло на затухающей вибрации приборы. Антоновым можно было любоваться: старик сразу помолодел, держался, как спартанский юноша. Живчик под его глазом прекратил нервное биение.
– Недолет, – прищурился в прорези комиссар.
– Ясно вижу. Артиллерист, работай, душа моя…
Опять мощное содрогание корпуса.
– Накрытие, – пропели с дальномеров протяжно.
Антонов полез в карман мундира за портсигаром. Жестом джентльмена раскрыл его и протянул комиссару:
– Прошу. Египетские. Таких теперь нету…
Выпуская черные облака дыма, будто над морем загорелась целая деревня, германские тральщики, обрубив тралы, спешно отходили на зюйд. Дымзавеса над ними была плотной, но ветер уже поднимал ее над морем, как поднимают над сценой занавес после краткого антракта… Антонов внимательно приник к смотровой щели.
– Бродяги ошиблись адресом, – сказал он. – Влезли к нам не с той стороны, с какой надо. Чистой воды немцы здесь не сыщут и наверняка постараются зайти со стороны эстляндского берега. Пошлите кого-либо помоложе и поглазастей на фор-марс, – приказал каперанг на вахту. – Пусть он следит за общей картиной и особливо за горизонтом на остовых румбах. Ясно?
Городничий хлопнул Витьку Скрипова по плечу:
– Ты всех моложе, сынок. Валяй…
Вершина фок-мачты линкора качалась в бездонности неба. Прижимаясь к холодному ее телу, юнга лез по скобам трапа наверх. Лишь единожды глянул вниз, и перехватило дух: «К бесу… сковырнусь!» Вот и он, спасительный кружок марса, обведенный для защиты от ветра поясом брезента. Огляделся и загордился… Ну, что там, на Обводном канале? Разве жизнь? Что они видят там, а вот он видит дальше всех. На серой пелене моря проступили утюги германских дредноутов. В багровом дыму ползали, как жуки в парном навозе, перепуганные тральщики. Крейсера «Кольберг» и «Страсбург» перемигивались прожекторами. А внизу под юнгой широко разлеглась на воде «Слава», и Витька Скрипов сказал в телефон:
– Ясно вижу: красота!
– Не болтай, – приняли на мостике. – Смотри в дело.
– Дело такое: на остовых румбах чисто…
Только с высоты он заметил то, что графически подразумевалось по картам. Пространство заполняли желтые проплешины отмелей, отчего становилось страшно за корабли, которые ловко перекатывались через узости фарватеров, не боясь, что днища их влезут на отмели… Невыносимая теснота рейда, которая душила линкоры, была известна и Бахиреву; в 10.30 адмирал отсемафорил с «Баяна» приказ на линкоры, чтобы удерживались на месте, ведя огонь по диспозиции. В это время Витька Скрипов доложил:
– Пять всплесков… кладут под корму «Баяну»!
И еще пять выросли под бортом «Славы». Можно было только ужаснуться их неправдоподобной высоте. Снаряды вздыбнули воду до мачт, на уровне своих глаз юнга увидел их шапки и даже понюхал, как пахнут эти дымные кольца, иногда черные, иногда оранжевые.
– Страшно, сынок? – спросил его Городничий снизу.
– Кому? Нам? Не. Нам не страшно…
Это правда: все, что он наблюдал сейчас, казалось ему забавой, удивительным спектаклем, поставленным для его удовольствия.
– Тут как в театре! – прокричал он в телефон.
Витька соврал: он еще ни разу в жизни не был в театре.
* * *После залпа шипение компрессоров заполняло всю башню. Сжатый до предела воздух плавно возвращал орудия в пазы станин. Замковые комендоры привычно, стоя боком, как боксеры в драке, отдернули замки пушек, словно открыли жаркие печки, и башню прогрело изнутри теплом сгоревших нитратов и хлопка. Карпенко здесь был самым молодым. В башне работают «старики», еще помнящие Эссена молодым и веселым матерщинником. Закатали матросы рукава. Им не привыкать. Кто служит пять, кто восемь, а старшина табанит уже двенадцатый… Он, как и все в башне, тоже не видит божьего света из угрюмости брони. Один раз, нагнувшись, даже заглянул в дуло пушки. Мир, за который он сражался, был удивительно круглым. И точно выдержан в калибре 12 дюймов. Старшина дослужился до почетных шевронов – от царя. И до понимания неизбежности социальной революции – от Ленина. Сейчас ему плевать на все, даже на свою Маньку, которая ходит от него с пузом, – лишь бы два ствола носовой башни стреляли…
На табло приборов началась перебежка стрелок – опять смена прицела, и Карпенко, нагнувшись, сообщил на башню:
– Миноносцы. Большие. От Патерностера. Фронтально…
Рассекая стволами мутное пространство плеса, башня «Славы» развернулась на германские миноносцы. Все готово. Ревун.
– Отскочи!
Пушки отшибло на залпе, опять прошипели компрессоры.
– Товарищи, есть, – сообщил из-под колпака Карпенко.
– Ура! – ответила башня, не прерывая работы…
Как испуганные мальки разбегаются в разные стороны, когда на них упадет тень человека, так же рассыпались сейчас германские эсминцы – кто куда, спешно удирая. А один из них рвало, рвало, рвало… Из корпуса выбивало пламя. Пузырем вспучивало его палубу. Раскидывало людей на взрывах. Черные шары над его мачтами крутились на обрывках фалов… Первая победа есть!
