Кремлевское кино (Б.З. Шумяцкий, И.Г. Большаков и другие действующие лица в сталинском круговороте важнейшего из искусств) - Александр Юрьевич Сегень
Сталин заволновался. Как эти гаврики его покажут? Что, если таким же отвратительным, как Ленина? В ту главную ночь двадцатого века он в Смольном участвовал в разработке структуры и определении наименования будущего большевистского правительства. Да, руководил Троцкий, но и Сталин. А Ленин появился в Смольном неузнаваемый, без бороды и усов, деталь яркая, но для кино не годится, вряд ли они осмелятся его таким показать. Нет, конечно, и тут Никандров в бороде и при усах, а для конспирации перевязал лицо, как у кого зубы болят, и надел темные очки, кепку надвинул по самые брови.
В кабинете за дверью с надписью «Военно-революционный комитет» мелькнули Подвойский, играющий самого себя, и Антонов-Овсеенко, под которого загримировали актера Соколова так, будто это тоже он сам. Рисуют на карте Петрограда направления ударов. Ах, молодцы какие, так вот кто, оказывается, творил октябрьскую! Окружен Зимний, и Антонов-Овсеенко пишет ультиматум Временному правительству. Слишком много внимания противным бабам ударного батальона смерти, уродливым и глупым.
Наконец, выстрелила «Аврора». Сталин усмехнулся, вспомнив, как Киров рассказывал, что во время съемок оператору не хватало огня, заложили усиленный заряд, выстрел получился с огнем, но такой силы, что в соседних домах вылетели стекла, а жители решили, что дан сигнал о сильном наводнении, и поспешили на улицы спасаться.
Начался штурм Зимнего, ворота Дворцовой площади закрыты, но матрос забирается наверх, глупо, прямо под себя, бросает одну гранату, вторую, ворота распахиваются, и большевики вбегают на площадь, где их огнем встречают ударницы и юнкера. Недостоверно, но эффектно, так потом и будут представлять себе штурм Зимнего, во время которого не погиб ни один штурмующий, со стороны обороняющихся были убиты несколько юнкеров и три ударницы, а еще трех изнасиловали, и одна покончила с собой. Впереди всех бежит и что-то кричит Антонов-Овсеенко в черном длинном пальто и широкополой черной шляпе, шпана шпаной, но по фильму — самый главный герой. Он врывается во дворец и смело бросается на штыки юнкеров, хватает эти штыки и побеждает, а юнкера, в ужасе от такого люциферыша, паникуют и не в силах сопротивляться. Сцена карикатурная, глупейшая, как и все, что происходит на экране дальше, когда матросы врываются в винные погреба и начинают зачем-то крушить полки с дорогими винами, вышибают днища у бочек, и прекрасные царские запасы льются широкой рекой, матросы стоят по колено в коллекционных напитках, но продолжают крушить и крушить.
Подготовительный материал к фильму «Октябрь» («Десять дней, которые потрясли мир»). 1927.Реж. С. М. Эйзенштейн, Г. В. Александров. [ГЦМК]
В действительности тогда там произошло постыдное побоище между двумя группами революционных матросов за то, кому владеть погребами. И в итоге третья ватага в назидание и впрямь стала бить бутылки и проламывать бочки. Но зачем вообще это нужно показывать? Неужто это главное, что происходило тогда в Зимнем? А, понял, евангельская метафора про старое и новое вино.
В Сталине закипало негодование, и он с нетерпением ждал, чем же закончится картина, как будут показаны Ленин и другие вожди революции в финале. И уже что-то подсказывало: себя он так и не увидит. Хулиганистый чертяка Антонов-Овсеенко врывается с матросами в кабинет заседаний Временного правительства, вскакивает на стол, орет, что все арестованы, размахивает револьвером перед безоружными министрами-капиталистами, садится за стол, клок волос свисает на нос, пишет: именем Военно-революционного совета объявляю Временное правительство низвергнутым.
В последнюю минуту фильма пошла кутерьма с циферблатами, показывающими время разных городов мира, и рьяно хлопающими в ладоши делегатами Второго съезда Советов рабочих депутатов. На трибуну возле президиума вышел Никандров, как бы Ленин, объявил словами интертитра: «Рабочая и крестьянская революция совершилась», после чего чертячьим хвостом выскочило слово «Конец».
В детстве Иосиф Джугашвили говорил и думал только на грузинском языке, и лишь в восемь лет его стали учить русскому, который давался не так чтоб легко, но и не со скрипом. Теперь, в одном годе от своего пятидесятилетия, Иосиф Виссарионович не только легко изъяснялся на русском, не только прочитывал уйму книг, чтобы еще лучше знать чужой язык, но и научился воспринимать русский как родной и думал уже чаще на русском, чем на грузинском. Но сейчас, когда выскочил этот бесовский хвостик, с уст генерального секретаря ЦК ВКП(б) само собой сорвалось:
— Набичвареби!
— Что ты сказал? — спросила Надежда Сергеевна.
Он молчал, с ненавистью глядя перед собой. Наконец вымолвил:
— Конец, говорю. Домой едем.
До чего же тяжелым для него выпал день десятилетия Октября! Погода мерзкая, слякоть, стужа, снег с дождем, Красная площадь завалена мокрой снежной кашей, Калинин, принимая парад, то и дело вытаскивал огромный белый платок, сморкался в него и выглядел полным хлюпиком, в отличие от Ворошилова, который, командуя парадом, держался молодцом. Тяжелые трофейные танки, легкие танки, военные колонны, кавалеристы, артиллеристы, колонны трудящихся, отвратительные огромные куклы, изображающие капиталистов… Мерзли уши, и Сталин укрыл их крыльями шапки-ушанки, мерзли обмороженные в ссылке ноги, ныла покалеченная еще в детстве левая рука. Веселый Киров, видя, как ему плохо, расшевеливал смешными случаями из питерской жизни, зашла речь и о том, как снималось кино, которое намечено сегодня в Большом театре после торжественного заседания. Киров рассказал, как во время съемки демонстрации с буржуазными лозунгами бдительные чекисты в кожанках арестовали всю съемочную группу. И про выстрелы с Петропавловки, которые для питерцев означают: первый — «Будьте готовы», второй — «Наводнение приближается», третий — «Спасайте подвалы». А киношники палили почем зря, перепугали весь город, жители спешили вытащить самый дорогой скарб. И про то, что царских лакеев, приветствующих Керенского в Зимнем дворце, играли сами бывшие царские лакеи. Словом, заразил еще большим желанием посмотреть картину, хотелось поскорее из склизкой и холодной слякоти Красной площади очутиться в тепле вечернего Большого театра.
А потом эта кутерьма с известиями о троцкистском мятеже, который удалось подавить, можно сказать, без труда, но все равно противно, будто собственной ногой раздавил крысу. Особенно врезался в сознание рассказ о том, как один рьяный троцкист кричал, что будет лично «резать Сталину ухи». А они у него постоянно мерзли. И тычок в затылок, когда он подумал, что кто-то нечаянно задел, а оказалось, какой-то придурок прорвался на Мавзолей, желая напасть именно на него.
А когда этот длинный день завершился, как многого он ждал от картины, ведь он ее, можно сказать, лично заказал режиссерам. А
