В ожидании весны - Ованес Азнаурян
– Аэлита, ты помнишь, я тебе говорил, что мы с Гариком собираемся записаться в ополчение? – Он смотрел ей прямо в глаза.
– Да. А что?
– Так вот: мы уезжаем завтра утром…
– Что?..
На улице по-прежнему шел снег, медленный, кажущийся бесконечным снег, и, как будто сговорившись с домами, он опускался на продрогшие их крыши и не таял. По-прежнему грязные авто ездили по улицам города, шипя своими колесами, но их становилось все меньше и меньше, потому что было уже поздно.
На площади Оперы по-прежнему было много людей, и они стояли, окоченевшие, и слушали сообщения о ситуации в Карабахе и на границах, но людей становилось все меньше и меньше, да и сообщений было мало, и они все чаще повторялись. Только уточнялось число убитых.
Марго принесла свечи, потому что электричество вырубили. Марго, Гарик, Аэлита и Тигран сидели молча на диване и смотрели, как от свечей искрятся рюмки и по стенам ползут тени. Марго положила голову на грудь Гарика и отчетливо слышала каждый удар его сердца: оно билось размеренно и спокойно. После того как Тигран сказал все, Аэлита долго плакала, и теперь она уже перестала плакать и, удобно устроившись на плече Тиграна, молчала, иногда прерывая всеобщее молчание тихим всхлипыванием.
Тигран взял гитару и начал что-то тихо наигрывать. Он не хотел петь, хотя и Аэлита попросила его об этом.
Они сидели вчетвером на диване и боялись шевельнуться, боялись оторваться друг от друга, боялись не услышать вдруг, подняв голову, биения сердца того, кто рядом… Их пугала та устрашающая неопределенность, которая была впереди; их пугал страх, ими же не объяснимый, который был, казалось, во всем: в ярко горевших свечах на столе, в тенях, медленно скользящих по стене от фар проезжающих на улице редких автомобилей; в скудной пище, которую они ели; во всей этой темноте и даже в снегу, который еще шел, все усиливаясь и усиливаясь…
Потом дали свет; это было неожиданно (как всегда неожиданно!), и они вздрогнули, но посмотрели друг на друга и улыбнулись. Тигран и Аэлита сообщили, что они идут спать, поскольку утром рано вставать, и советовали то же самое сделать Гарику и Марго (Маргарита предложила им не ехать домой, тем более что метро закрылось уже давно, и заночевать у них). Они ушли в одну из спален, но Марго и Гарик еще долго сидели на диване, и он ей что-то тихо нашептывал на ушко, а она плакала и кивала головой, говорила «обязательно, конечно, как ты скажешь…», и так почти весь остаток ночи.
Утром снег перестал идти, и было все белым-бело: дома, улицы, деревья. Воздух был чистым, и стояла такая тишина, что терпеть, казалось, невозможно было такую тишину.
За завтраком Тигран сказал, что повезет Аэлиту домой и потом – в аэропорт, где они с Гариком и встретятся.
Марго и Гарик опять остались одни.
– А мне спешить некуда, – сказал он, посадив ее к себе на колени. – Мне некуда тебя везти.
Маргарита хотела ответить и сказать что-то очень важное, но тут зазвонил телефон, и она пошла в коридор ответить.
– Алло? Маргош? Это Аэлита! Скажи Гарику, у Тиграна умер отец, сегодня ночью. Он не поедет, слышишь? Скажи Гарику… Тигран обязательно поедет. Но через неделю…
Гарик поехал в сборный пункт, а потом в аэропорт. Там его должен был ждать его школьный друг Арам Назарян (обворожительно-сладко улыбающийся АН), с которым они учились вместе еще в Дзорке. Но Арама не было. Как оказалось потом, АН просто сбежал в Дзорк…
Ровно через неделю Тигран Гаспарян стоял в том же самом аэропорту вместе со всеми и ждал, когда их посадят в вертолет. С тех пор как умер его отец, прошло семь дней, целая неделя. Теперь он был совсем один. Наконец вертолет прилетел, и они вышли из-под навеса. С ними была почему-то какая-то женщина, которую Тигран заметил еще в здании аэропорта, когда покупал сигареты.
Прежде чем сесть в вертолет, они (те, которые должны были лететь этим рейсом) помогли выгрузить гробы с телами убитых и носилки с ранеными. На гробах карандашом были нацарапаны имя, фамилия, год рождения и дата смерти. Вытаскивая из вертолета с каким-то парнем, таким же ополченцем, как и он сам, очередной гроб, Тиграну вдруг показалось, что он прочел на крышке имя Гарика, своего однокурсника и давнишнего друга из Дзорка… Похолодел. Потом понял, что ошибся. Фамилия была другая.
– Это был ваш друг? – спросила пожилая женщина, подходя к Тиграну.
Тигран вздрогнул:
– Нет. Слава богу, нет.
– Это хорошо. Поздравляю вас. А я каждый день приезжаю сюда встречать сына. Мне разрешили… – сказала пожилая женщина.
– И что?
– Слава богу, его среди этих нет.
Разгрузка окончилась, и Тигран, надев рюкзак и перекинув через плечо автомат, сел в вертолет. Дверь захлопнулась, и над головами неистово завертелись винты. Незнакомая женщина стояла чуть поодаль от вертолета и махала Тиграну платком. Вертолет тяжело оторвался (словно жук какой-то) от земли. Тигран вспомнил, что ту пожилую женщину они с Гариком видели неделю назад у Оперы; она слушала сводку последних новостей с «фронта». И еще Тиго подумал о том, что вот уже семь дней от Гарика нет никаких известий.
Ни у кого в Ереване не было каких-либо сведений вообще. Люди знали только то немногое, что сообщали на площади Свободы у Оперы.
В Ереване не знали. В Ереване долго почти никто ничего не знал.
Տէր, ողորմեա՛. Տէր, ողորմեա՛. Տէր, ողորմեա՛.
9
Была комната. В ней кресла, диван. На стене – старые часы. Стол был большой – под часами, стол маленький – перед диваном. Только что был выпит кофе, потушена сигарета. Включенный телевизор. Чах Гарик тупо переключал каналы, не останавливаясь ни на одном. В комнату то и дело входила дочка, уже тринадцатилетняя Мэрико. Смотрела на него. Уходила.
Гарик пытался улыбнуться ей, но не мог, не умел улыбнуться. Снова курил, продолжая переключать каналы. «Побриться, что ли?» – промелькнуло в голове, но решил оставить этот глупый и ненужный ритуал бритья на следующий день.
В комнату снова вошла Мэрико.
– Видишь? У меня такой браслет есть, – сказала она. Кажется, хотела сказать еще что-то, но не сказала. Запнулась.
– Откуда браслет? Мама купила? – спросил Гарик.
– Нет. Дядя… Мамин знакомый.
Вернулся мыслями в ночь – жаркую, душную. Вспомнил, что пошел дождь. Вспомнил извивающиеся движения жены, но никак не смог вспомнить самого себя. Жену помнил, себя – нет. Помнил лишь, что все получилось неожиданно быстро и что жена потом
