Волки - Евгений Токтаев
— Месяц уже на сарматской каше живу. Скоро живот к спине прилипнет.
Бергей хотел спросить, почему Дардиолай не добудет какой-нибудь дичи, живности в горах навалом. Не спросил, постеснялся, но про кашу все же полюбопытствовал:
— А почему сарматская? Просо и мы выращиваем.
— Потому что степняки его особенно любят. Оно для них всего удобнее. Неприхотливо, вызревает быстро и варится скоро, что очень важно. В степи с дровами туго.
— А что они тогда жгут? — спросил Бергей, которому мысль о том, как же люди живут в степи, где почти нет деревьев, раньше в голову не приходила.
— Сушёное дерьмо, смешанное с соломой.
— И что? Горит? — удивился Бергей.
— Горит.
Каша сварилась быстро. Дардиолай степенно расправлялся с ней, не обращая внимания на голодное рычание живота Бергея. Ложка была всего одна. Угрызений совести он не чувствовал. Довольно того, что все не съел, оставил парню.
Когда очередь, наконец, дошла до Бергея, воин развалился на постели из лапника и, сыто рыгнув, заявил, что весь превратился в уши.
— Что рассказывать-то? — насторожился Бергей.
— Всё. Как тут оказался, почти что с голым задом, куда и зачем идёшь.
Юноша, помедлил с ответом, но после всего полученного от воина заявлять — «это не твоё дело» — было нелепо и стыдно, потому он всё же заговорил. Начать решил с конца.
— В Сармизегетузу иду.
— Зачем? — зевнул Дардиолай, — там сейчас римляне.
— Я знаю, — буркнул Бергей и нехотя добавил, — мать у меня там, брат и сестра.
Дардиолай некоторое время молчал. Потом сказал негромко:
— Нет там никого из твоих родных. Уж поверь мне, парень. Нечего тебе в Сармизегетузе делать.
— Откуда знаешь? — огрызнулся Бергей.
— Знаю, — спокойно ответил воин.
— А ты был там? — не сдавался юноша, — я вот был, да тебя не видел. И царёва брата там не было. Даже царя не было. И Вежины, которого ты не любишь. Где вы все были?
— Ты говори, да не заговаривайся, сопля зелёная. Не тебе нас судить.
Дардиолай сказал это, не повышая голоса. Будто выругал щенка, который нагадил в непотребном месте. Наверное, именно поэтому слова прозвучали особенно обидно.
— Не мне, — буркнул Бергей.
«Судить Залмоксис будет. И те, кто подле него уже стоит».
Этих слов вслух он не сказал, побоялся нарваться на затрещину. А потом подумал, что Збел не стал бы этого делать. Не по его чести. Или нет? Много сын Сирма знал о чести того, кого почитали, как одного из самых искусных воинов Дакии?
Всё же его упрёк всколыхнул что-то в душе Дардиолая.
— Не было меня, верно. Вообще в Дакии не было. По царёву наказу я ездил. Куда — не твоего ума дело. Вернулся — всё уже кончено. Царь мёртв.
— Царь мёртв? — чуть не подавился кашей Бергей.
— Не знал?
Юноша долго не отвечал. Наконец, выдавил из себя:
— Мы его ждали… — голос предательски дрогнул, — до последнего ждали. Я Тзира… Трусом… Думал, царь придёт… С войском… А этот… В берлогу зарылся…
— Ты Тзира Скрету трусом обозвал?
Бергей не ответил.
— Где и когда ты его видел? — продолжал допытываться Дардиолай.
— Недавно. Дней шесть назад. Или семь.
— Где?
— Недалеко от Капилны. Мы шли к Когайонону.
— Мы? Сколько вас было? И кто?
— Из взрослых мужей — Тзир и Реметалк. Остальные — мальчишки. Вроде меня. Десятка три. Бицилис сказал уходить, а сам остался. И воины все остались и женщины. Я не хотел, да меня…
Бергей шмыгнул носом и замолчал, чувствуя, что ещё пара слов и он, мужчина, побывавший в «волчьих пещерах», разревётся, как девчонка. В присутствии Молнии. Стыд-то какой…
Дардиолай выдержал паузу, словно понял его состояние. Он поднялся, обошёл костёр и уселся напротив Бергея на сырое бревно, подтащенное вместо скамейки.
— Рассказывай, парень. Всё сначала и по порядку.
И Бергей рассказал обо всём, что творилось в Сармизегетузе после того, как Децебал покинул её, взвалив оборону города на плечи своего друга Бицилиса.
— С царём ушли Диурпаней, Диег и Вежина. Говорили, что соберут помощь и вернутся. Через несколько дней Бицилис приказал вывести всех юношей. Я не хотел, меня Тзир тащил силой.
— Что с твоими родными сталось, ты не знаешь? — тихо спросил Дардиолай.
Бергей помотал головой.
— Мы пришли в Капилну. Думали, царь там. Но его там не было. Крепость стояла пустой. Несколько дней провели в ней, потом Тзир сказал уходить. Ушли недалеко, и часто потом ходили разведать, не появились ли римляне. Они пришли дней через десять. Но не с юга, как мы ждали, а с северо-востока. Куда царь ушёл.
— Это Маний Лаберий, — объяснил Дардиолай, — наместник Нижней Мёзии. Его легионы шли берегом Алуты, чтобы взять Сармизегетузу в клещи.
Бергей кивнул. Это имя он прежде слышал.
Он рассказал, что было дальше. Не стал скрывать и того, что сбежал от Тзира. Ждал, что Дардиолай покроет его бранью, ведь он нарушил приказ старшего и был достоин самого сурового наказания.
Дардиолай не спешил судить.
— Хочешь узнать, что стало с родными, — проговорил он негромко.
Бергей не понял по интонации, вопрос это был или утверждение.
— Ладно, парень, утро вечера мудренее. Я первый спать буду, — сказал воин.
Бергей не стал спрашивать, почему старший так решил, но видно на лице его сей вопрос все же отразился, потому что Збел, усмехнувшись, снизошёл до объяснения:
— Под утро слаще всего спится. Не хочу тебя искушать.
— Да я… — придумал было обидеться юноша, но воин только отмахнулся.
— За полночь разбудишь меня. Смотри, не усни.
С этими словами Дардиолай поудобнее устроился на душистых колючих ветках и через минуту уже блаженно храпел.
Бергей некоторое время заворожённо наблюдал за полётом светляков — маленьких раскалённых угольков, что с сухим треском разбрасывало вокруг себя горящее еловое полено. Не попало бы на одежду, займётся ещё, не ровен час.
«Нечего тебе в Сармизегетузе делать».
Он размышлял над этими словами Дардиолая, прекрасно понимая, почему тот так сказал. Бергей знал — воин прав. От этой правды хотелось выть. Хотелось, вопреки доводам разума, немедленно вскочить и бежать со всех ног, не жалея себя. Туда, в Сармизегетузу. Он догадывался, что увидит там. Душа рвалась на части.
Бергей осознал в этот момент, болезненно, на разрыв сердца, что никакой он не мужчина, а мальчик, беспомощный и растерянный. Среди сверстников он пытался играть в невозмутимого многоопытного мужа. Даже перед лицом Тзира хорохорился. Было очень стыдно сознаться, что он растерян, ему страшно. Он не догадывался, что его товарищи чувствуют то
