Жюль Верн - Михаил Строгов
А вокруг — бесконечная суета, всеобщее возбуждение, шумная толкотня и неумолкающая разноголосица, в которой ничего нельзя разобрать. Простолюдины из местных изощрялись в лихих выражениях, а иноземцы и не думали им в этом уступать. Были тут и торговцы из Центральной Азии, которые, преодолевая ее бескрайние просторы, уже потратили целый год на доставку товаров и не надеялись вернуться к своим лавчонкам и прилавкам ранее чем еще через год. В целом о размахе Нижегородской ярмарки можно судить по тому, что общая сумма, на которую здесь заключаются сделки, никогда не бывает ниже ста миллионов рублей.
Площадки между кварталами этого импровизированного города заполонили сборища фокусников, паяцев и акробатов, оглушавших публику воем оркестров и воплями балаганных представлений; кучи бродяг-шарлатанов, спустившихся откуда-то с гор и привлекавших своим гаданием все новых и новых зевак; толпы цыган — так русские зовут потомков древних коптов [49], исполнявших свои необычайно яркие напевы и ни с чем не сравнимые пляски; труппы актеров ярмарочных театриков, приспосабливавших шекспировские драмы к вкусам зрителей, которые на эти зрелища валили валом. А далее, по длинным проспектам прогуливали на свободе своих четвероногих эквилибристов вожаки медведей, из зверинцев раздавался хриплый рев животных, взбадриваемых тяжким кнутом или крашеной палочкой укротителя. И наконец, посреди огромной центральной площади, окруженной четверным крутом восторженных dilettanti [50], хор «Волжских матросов», рассевшись на земле словно на лодочных скамьях, изображал, как налегают на весла гребцы, повинуясь взмахам палочки дирижера — настоящего рулевого этого воображаемого судна!
Какой странный, прекрасный обычай! Над всей этой толпой взвилась вдруг целая туча птиц, выпущенных из клеток, в которых их сюда принесли. Следуя неукоснительно соблюдавшемуся на Нижегородской ярмарке правилу, за несколько копеек, из милосердия жертвуемых добросердечными людьми, тюремщики открыли своим пленникам дверцы, и те сотнями взмыли в небо, оглашая воздух радостным щебетаньем.
Так выглядела поляна, и такой она должна была оставаться на протяжении всех шести недель, пока длилась в Нижнем Новгороде знаменитая ярмарка. После этого бурного времени оглушительная разноголосица стихает словно по волшебству, верхний город вновь принимает свой официальный вид, а нижний — впадает в привычную спячку, и от этого несметного скопления купцов, представляющих все возможные края Европы и Центральной Азии, не остается ни одного продавца, кто хотел бы еще хоть что-нибудь продать, и ни одного покупателя, кто мог бы еще хоть что-нибудь купить.
Здесь уместно добавить, что, по крайней мере, Франция и Англия были на этот раз представлены на ярмарке двумя наиболее выдающимися представителями современной западной цивилизации — господами Гарри Блаунтом и Альсидом Жоливэ.
Действительно, оба корреспондента приехали сюда в поисках новых впечатлений для своих читателей и, как могли, использовали те несколько часов, которые все равно пропадали, — ведь оба они тоже собирались продолжать свой путь на «Кавказе».
Как раз на ярмарочной площади они и повстречали друг друга, не слишком этому удивившись, поскольку один и тот же инстинкт неизбежно должен был увлечь их на одну и ту же тропу; однако на этот раз они воздержались от бесед, ограничившись достаточно холодным поклоном.
Впрочем, Альсид Жоливэ, оптимист по природе, считал, видимо, что все идет нормально, и так как счастливый случай предоставил ему и стол и кров, то в своей записной книжке он набросал касательно Нижнего Новгорода несколько весьма лестных замечаний.
Напротив, Гарри Блаунт, напрасно проблуждав в поисках ужина, оказался вынужден ночевать под открытым небом. Поэтому он смотрел на вещи с совершенно противоположной точки зрения и вынашивал разгромную статью по поводу города, где владельцы гостиниц отказываются принимать путешественников, а те только и ждут, чтоб с них — «морально и физически» — содрали шкуру!
Михаил Строгов шагал, опустив одну руку в карман, а в другой держа свою длинную трубку с чубуком из дикой вишни, и выглядел самым безразличным и терпеливым из людей. Однако по судорожному подергиванию век внимательный наблюдатель легко догадался бы, что он едва сдерживает нетерпение.
Вот уже около двух часов ходил он по улицам города, неизменно возвращаясь на ярмарочную площадь. Толкаясь среди людских толп, он замечал, что на лицах негоциантов, прибывших из соседних с Азией мест, написано глубокое беспокойство. Это явно сказывалось на торговых сделках. Фокусники, паяцы и эквилибристы могли по-прежнему громко шуметь возле своих заведений: заведомые бедняки, они никакому коммерческому риску не подвергались, в отличие от торговых людей, — заключая сделки с купцами из стран Центральной Азии, на которые обрушилось татарское нашествие, эти коммерсанты испытывали серьезные колебания.
Внимательный наблюдатель отметил бы еще одно существенное обстоятельство. В России военный мундир появляется по любому поводу. Солдаты охотно смешиваются с толпой, а уж в Нижнем Новгороде, особенно во время ярмарки, полицейским обычно помогают отряды казаков: среди трехсоттысячной толпы иностранцев они поддерживают порядок с копьем на плече.
Между тем сегодня военных, в частности казаков, на рынке явно не хватало. Скорее всего, ввиду возможных неожиданностей, их безотлучно держали в казармах.
Если солдаты на улицах не показывались, то с офицерами дело обстояло иначе. Со вчерашнего дня от дворца генерал-губернатора по всем направлениям устремились войсковые адъютанты. Начинались необычные передвижения, которые можно было объяснить лишь серьезностью происходящих событий. По дорогам провинции как в сторону Владимира, так и в сторону Уральских гор скакало все больше гонцов и посыльных. Между Москвой и Петербургом шел непрерывный обмен телеграммами. Расположение Нижнего Новгорода вблизи сибирской границы несомненно требовало серьезного соблюдения предосторожностей. Не стоило забывать, что в XIV веке город дважды побывал в руках предков тех татар, которые нынче, по приказу честолюбивого Феофар-хана, двинулись через киргизские степи.
Важной персоной, не менее занятой, чем генерал-губернатор, был полицмейстер [51]. Он сам и его подчиненные, озабоченные поддержанием порядка, рассмотрением жалоб, наблюдением за тем, как выполняются предписания, без дела не сидели. Открытые днем и ночью полицейские участки подвергались непрерывной осаде как жителей города, так и иностранцев из Европы и Азии.
Михаил Строгов находился как раз на центральной площади, когда разнесся слух, что начальника полиции только что курьером вызвали во дворец генерал-губернатора. Вызов этот объясняли получением важной депеши из Москвы.
Полицмейстер направился во дворец генерал-губернатора, и тотчас, словно выражая всеобщее предчувствие, распространилась новость, будто готовится важное решение, совершенно выпадающее из круга возможных догадок и привычных представлений.
Михаил Строгов прислушивался к этим пересудам, чтобы в случае необходимости воспользоваться ими.
— Ярмарку закрыть собираются! — кричал один.
— Нижегородский полк только что приказ получил — выступать! — подхватил другой.
— Говорят, татары к Томску подошли!
— А вот и полицмейстер! — послышалось со всех сторон.
Поднявшийся было гомон понемногу улегся, наступила мертвая тишина. Все ждали какого-то важного правительственного сообщения.
Полицмейстер только что вернулся из дворца генерал- губернатора. Сопровождавшие его казаки принялись наводить в толпе порядок, раздавая увесистые тумаки, которые принимались с покорным смирением.
Полицмейстер вышел на середину площади, и все увидели в его руках депешу.
Он громко прочел: «ПОСТАНОВЛЕНИЕ НИЖЕГОРОДСКОГО ГУБЕРНАТОРА
1. Всякому российскому подданному запрещено по какой бы то ни было причине покидать пределы губернии.
2. Всем иностранцам азиатского происхождения приказано покинуть губернию в двадцать четыре часа».
Глава 6
БРАТ И СЕСТРА
Эти меры, гибельные для частных интересов, полностью оправдывались обстоятельствами.
Запрет всякому российскому подданному покидать пределы губернии — в случае, если Иван Огарев находился еще здесь, должен был помешать его соединению с Феофар-ханом или по меньшей мере осложнить его, тем самым татарский властелин оставался без жестокого пособника-заместителя.
Приказ всем иностранцам азиатского происхождения в двадцать четыре часа покинуть губернию означал одновременное выселение всех торговцев, прибывших из Центральной Азии, равно как и всех шаек бродяг и цыган, более или менее родственных татарскому или монгольскому племени, которых ярмарка свела друг с другом. Тут что ни человек, то и шпион, а значит, выселение их полностью оправдывалось положением дел.
